Давным-давно в одном южном городе была улица. Улица была старая, но не узкая, и по ней могли свободно ходить автомобили в два ряда. Но машины ездили редко, потому что улица была и не улицей даже, а всего на всего тупиком. Тупик так и назывался "Транспортный тупик" Но люди, которые в нем жили, никогда не задумывались над смыслом этого унизительного слова: «тупик», оставляя его без внимания, как и многое другое, впрочем.
Примерно посередине тупик пересекала улица, хотя и не длинная, но зато она называлась "Транспортная Улица", а не тупик. По улице ездили машины и автопоезда с кенафом для фабрики, располагавшейся в её конце. Кенаф разлетался из кузовов машин и повисал на ветках деревьев серо-коричневыми клочками.
Иногда автопоезда проезжали по тупику и, поворачивая, съезжали правыми колесами с асфальта. Когда земля была мокрая от дождя или стаявшего снега, колеса оставляли глубокие борозды, которые потом засыхали и оставались на все лето, наполняясь пылью. Пыль здесь была серая. Она становилась безобразными грязными пятнами на телах и мордочках детей, вспотевших от беготни и возившихся в этой пыли день-деньской.
На повороте лежали две бетонные плиты, сложенные в виде скамейки, на ней вечерами сидела молодежь, лузгая семечки. Они садились на спинку скамейки и густо заплевывали шелухой её сиденье. На сидении валялись ошметки грязи от башмаков, а спинка была засаленной и потемневшей от постоянно трущих её задов молодых бездельников.
Напротив, через дорогу от скамейки, стояла водопроводная колонка. Она была чугунная с большой массивной ручкой. Цвет её трудно было определить, так как лет ей было много, и неоднократно она была крашена тупичанами. Краска местами облезала, обнажая мрачный чугун. Устройство колонки было очень неудобным для детей, так как они никогда не могли пить из нее поодиночке: сила и рост не позволяли им пить и давить на ручку одновременно.
При нажатии на ручку в колонке, или даже глубоко под ней начинала урчать вода, урчание усиливалось, вода поднималась, и из «носа» колонки появлялась бесформенная струя.
Клокоча и булькая, выплескивалась она на бетонный желоб, и стекала в широкий, грязный и вонючий арык. Его почти никогда не чистили, и на дне было много черной арычной тины с кислым помойным запахом. Когда такую тину выгребают из арыков при чистке, она, высыхая, становится пылью, той самой, которая покрывала все вокруг и оставляла безобразные пятна на телах и мордочках детей, возившихся в ней день-деньской.
Намокая, эта пыль возвращала себе противно кислый запах, и превращалась в темно-серую маслянистую грязь, которая очень трудно отчищается от одежды.
Когда люди несли воду из колонки к себе в дома, она выплескивалась понемногу из ведер, а жирная пыль не давала воде растекаться, а обволакивая её, делала из воды шарики, живые, как ртутные, похожие на черных жучков.
В том арыке у колонки в тине жили черви, которые беспрестанно крутились и извивались, высовывая из тины часть своего тела, не толще нитки. Их было там много, и движение их напоминало волосы. При малейшей опасности черви прятались в тину с молниеносной быстротой, и жизнь в арыке замирала ненадолго.
Вдоль тупика тянулся другой арык, давно сухой, он был полон вездесущей пылью, в сухое летнее время теплой и мягкой, приятно ласкающей детские босые ноги.
Осенью дворники собирали в этом арыке большие кучи сухих листьев, которые не горели, а тлели, так что в середине куч выгорали впадины, как кратеры вулканов. Потом налетевший ветер снова разметал не сгоревшие листья, а неутомимые дворники опять сметали их в кучи.
Напротив каждых ворот в сухом арыке была труба, засыпанная землей, - мост для въезда во двор. Трубы были давно забиты и в них жили большие, серые жабы.
Ворота были старые, неопрятные, как все вокруг. Они были, как старые люди, покрытые морщинами. Их древесина, совершенно омертвевшая, была твердой, как камень и раскалялась от солнца. Во многих местах ворота были отполированы прикосновениями людей, и эти пятна темно-коричневым жирным глянцем выделялись на общем светлом фоне.
Ворота очень редко открывались совсем, поэтому они врастали в землю, благодаря пыли, набивавшейся в просвет под створками. Когда же ворота все-таки открывали из-под створок и из углов разбегались желтые сороконожки, бледно-розовые мокрицы и прочая нечисть.
За одними из ворот был проход, образованный двумя боковыми стенами домов, безобразно обваливающимися и от этого словно плешивых. В проплешинах была видна солома саманной обмазки. По правую сторону прохода стояла телега, которая то появлялась, то исчезала. Природу её пребывания здесь объясняли существованием не то старьевщика, не то арбакеша или еще какого-то базарного труженика.
Двор был вымощен кирпичом и кое-где булыжником. В некоторых местах были устроены клумбы с чахлой растительностью – причиной сцен и споров между жильцами.
Во дворе было также несколько деревьев и куст сирени, который прекрасно цвел весной. Старое тутовое дерево было больно черепашкой – белыми, мало похожими на живые существа бугорками, противно шевелящимися иногда, но, в основном неподвижно, мертвой хваткой прицепившимися к дереву. Они выделяли какую-то темную жидкость, которая стекала по коре и дурно, приторно пахла.
В левом углу двора, жили две семьи. Их владения начинались с маленькой крытой терраски, с перилами из такого же старого, как ворота дерева. Терраска была совсем маленькой, её почти всю занимали какие-то предметы, накрытые желтой клеенкой, и два помойных ведра, так что оставалось только узкое место для прохода.
Дальше шел общий коридор, удручающего вида. По правую сторону была высоко поднятая дверь, никогда не открывающаяся. Говорили, что раньше, когда все домовладение принадлежало богатому инженеру, эта дверь вела в его библиотеку. Но после революции в библиотеке поселили еврейскую семью, от которой остались только две старухи. Говорили также, что во время войны они топили печь книгами прежнего хозяина.
В коридоре также стояли столы с керосинками, на которых готовили еду. Керосин продавали прямо на дороге. Керосинщик приезжал на огромной телеге с цилиндрической цистерной. Телегу тащил здоровенный конь – тяжеловоз, с мохнатыми ногами. Керосинщик сидел высоко, он прикладывал к губам трубу из оцинкованного железа и кричал в нее «Ке-ро-сииин».
Умывальник с самодельной тумбой для помойного ведра стоял в дальнем углу коридора, который был завешен желтой клеенкой.
В коридоре поддерживали чистоту, но весь двор был заселен уличными тараканами, черными и рыжими, прозрачными, как янтарь, - огромными тараканами, которые были постоянными гостями и здесь. Они сновали в укромных местах, а по ночам выходили на охоту. Борьбу с тараканами никто серьезно не вел, хотя иногда на них ставили ловушку. Все устройство её заключалось вот в чем: посреди коридора помещали большой эмалированный таз, снаружи обернутый бумагой, и в него клали, какую-нибудь приманку. Тараканы залезали в таз по бумаге, но не могли выбраться, попав внутрь. Они все время скатывались, переворачивались на спину, и бешено болтали ногами.
Прямо и налево по коридору, были двери в квартиры. В квартире, что прямо жили две женщины и девочка.
Хозяйкой квартиры была пожилая учительница. Её звали Вера Александровна. Это была высокая полная женщина с русыми седеющими волосами и красивым стареющим лицом. Больше не было у нее никаких особых примет.
Вторая - Ольга - тоже высокая, всегда немного растрепанная вдова. На её узком обтянутом тонкой кожей лице жили немного широко расставленные глаза. Они как бы не умещались на нем и были подвешены по бокам. Большие, темные, они немного косили, и всегда имели не то растерянное, не то испуганное выражение. Эти глаза никогда не выдерживали прямого взгляда и никогда сами не смотрели прямо. Они постоянно переходили с предмета на предмет, и вздрагивали, когда обращались к их обладательнице.
Под тонкими, красивыми своими ажурными очертаниями ноздрями была подвешена верхняя губа, ярко розовая и пышная. Она была, как живое существо, напоминая какого-то зверька, покрытого мягким и легким пушком. По размеру верхняя губа была больше нижней и нависала над ней. Всему выражению лица эта губа придавала оттенок детской обиды. Особенно сочеталась она с глазами. Они: глаза и губа и образовывали лицо, словно всего остального на лице и не было вовсе.
Ольга тоже работала учительницей. Собственно, именно в школе Ольга, тогда молодая учительница, познакомилась с Верой Александровной, которая пригласила Ольгу переселиться из общежития к ней в квартиру. У Веры Александровны родных никого не осталось. Вот и думалось, что они смогут жить с Ольгой в одной квартире, как родные. Так оно почти и вышло.
Ольга не имела призвания педагога. Впрочем, она не знала и даже никогда не старалась определить своего призвания. В самом начале она упустила что-то главное в отношениях с детьми, и потом все не ладилось что-то. Из-за этого Ольга ругалась с людьми и нервничала. А потом она затосковала, когда почувствовала, что надоело ей все, и школа и дети, и надоело постоянно держать себя в рамках положения.
Ольга стала раздражительной и даже грубой в отношениях с людьми, включая Веру Александровну. Из-за этого они ругались между собой и потом подолгу не общались, хотя продолжали жить в одной квартире. Так Ольга лишалась единственного собеседника. Она все свободное время лежала на кровати в своей комнате, переставала следить за собой и жила только воспоминаниями о своем детстве и родителях, которых она оставила в далеком городке, чтобы учиться в педагогическом институте. Прошлое казалось ей таким сладким и радостным, а все нынешнее таким ужасным, серым и безнадежным, и она плакала по ночам, подвывая в темноте.
Муж появился в жизни Ольги неожиданно. Он был властным, сильным молодым человеком и сумел без её спроса, не дав ей опомниться завладеть ею. В нем было много энергии, и он поначалу не давал ей покоя своими ласками. Он выражал свой восторг раскатистым хохотом, был необуздан и весел, и, что самое главное, честен в отношениях с нею. Но постепенно свежесть чувств у Ольги схлынула, и на смену ей пришла знакомая обыденность. Ольга снова затосковала и от тоски своей становилась все более раздражительной день ото дня. Опять начались ежедневные перебранки с Верой Александровной, потом она стала ругаться и с мужем. Он сначала даже восхищался её горячими словами, потом ему это надоело, и он избил её. Он ушел из дома и вернулся поздно ночью совершенно пьяный. В ответ на новую порцию ругани, он только мотал головой и глупо улыбался, мыча что-то нечленораздельное. Когда он напился впервые, Ольга была на третьем месяце беременности.
Почти два года она не могла забеременеть. А когда, наконец, беременность настала, Ольга почему-то еще больше загрустила. За неделю до того, как Ольга родила, она похоронила своего мужа, убитого в трущобах Первушки пьяным собутыльником. Ольга не заплакала и даже не проронила ни слова, узнав о его смерти, и поздно ночью, когда соседки, наконец, оставили её в покое, она уснула тяжелым сном.
Когда родилась дочь, был ясный майский день, но Ольга не радовалась, ни весне, ни солнцу, ни рождению дочери.
Депрессия давила на душу тяжким бременем, и все радости и даже сама жизнь, казалось, потеряли для Ольги всякий смысл. Она думала о том, что в её жизни теперь будет все всегда одинаково, дни похожие друг на друга, как палочки в штакетнике будут бессмысленно идти своим чередом до самой смерти. Ольга поняла, что потеряла что-то важное в жизни, проиграла важнейшее сражение, и теперь весна, которая всегда приносила облегчение, не принесла его. Солнце светило неистово, было по-летнему жарко, а рядом лежал её ребенок. У Ольги не было никакого желания растить и воспитывать свою дочь, и если бы не Вера Александровна, которая полностью взяла на себя заботу о ребенке, новорожденной пришлось бы не сладко.
Ольга попросила руководство школы, чтобы ей разрешили выйти из декретного отпуска досрочно. В школе она учила детей русскому языку, но никогда не задумывалась о том, как она это делает, и сама делала ошибки, когда писала, что-нибудь. Внимание её было рассеянным, и она не могла сосредотачиваться ни на чем надолго. Ольга сходила с ума. Но её спасла дочь.
Настало время, когда маленькая Леночка стала говорить и задавать вопросы. Это отрезвило Ольгу, постепенно, не сразу она вернулась в этот мир. Но, все же, тяжесть от долгой депрессии осталась в её рассудке.
Леночка была очаровательным ребенком, Она унаследовала от отца резвость и необузданность. Глаза на её прелестном личике сверкали множеством искр, и она маленькой веселой кометой проносилась по дому, заполняя собой все углы. Лена взрослела быстро, но роста была небольшого, худенькая и жилистая. Ходила она мягко, наступая с носка, и в этой маленькой сильной девочке была уже заметна будущая красавица.
В тот день на календаре был 1961 год 25 июня, воскресенье. Леночке недавно исполнилось десять лет, а Ольге тогда уже было тридцать восемь. Первая половина года была полна важными событиями. Во-первых; в стране провели денежную реформу – десятикратную деноминацию. На смену старым большим купюрам пришли маленькие, пахнущие свежей краской дензнаки.
А 12 апреля Юрий Гагарин совершил первый полёт человека в космос. Его полет дал сильный импульс антирелигиозной пропаганде в стране, на одном из партийных пленумов Никита Сергеевич Хрущев поставил задачу для всех партийных и комсомольских организаций поднять на новый уровень эту самую пропаганду и сказал: «Ну что вы там за Бога цепляетесь? Вот Гагарин летал в космос, а Бога не видел». После этого республике регулярно стали проводиться тематические «Педагогические чтения» для учителей, где разъяснялось, в чем состоит вред религии, в целом, и сектантства, в частности, для Советского общества. Для учителей Ленинского района в малом кинозале Дворца культуры железнодорожников был организован показ фильма «Тучи над Борском», где было показано, как сектанты растлевают молодежь, вовлекая их в свои общины. После этого фильма у Ольги осталось тягостное ощущение на сердце. Она стала смотреть на окружающих с подозрением, видеть в людях опасность. Она решила, что будет бдительной, и не допустит, чтобы нанесли вред её дочери.
Как уже говорилось, день тот был воскресеньем, когда большинство советских женщин трудились по дому до позднего вечера: стирали, делали уборку, готовили и так далее, - и только злобные, испорченные сектанты собирались по воскресеньям в своих тайных убежищах, чтобы в экстазе биться там головой о пол.
Встали Ольга и Леночка поздно, собрались завтракать, а хлеба нет, и воды в ведре на самом донышке. Ольга дала Леночке новые блестящие монетки и отправила её за хлебом. Магазин был рядом, проезжую часть надо было перейти только в одном месте, так что Ольга, не боялась отпускать Леночку одну в магазин. Сама она взяла ведро и пошла за водой к колонке. Из ворот они вышли вместе. Леночка побежала через дорогу, а Ольга свернула направо и шла по тротуару, не сводя глаз с дочери. Вокруг не было ни души, в воскресной утренней дреме жизнь замерла. Лена еще не успела перейти на другую сторону дороги, как по улице на перекресток с тупиком вдруг на большой скорости выскочил газик, он резко повернул направо, и Леночка оказалось прямо у него на пути. Еще мгновение … и газик с огромной силой ударил Лену. Она пролетела вперед несколько метров и упала на дорожное полотно головой вниз. Газик, резко притормозил и затем вильнул влево, чтобы не наехать на сбитого ребенка. Казалось, что он сейчас перевернется, но нет, газик выровнял ход и умчался, а Лена осталась лежать неподвижная. Ольга оцепенела от ужаса, секунду она не знала что делать, потом бросила ведро и помчалась к лежащей на дороге дочери.
Леночка лежала лицом вверх, изо рта струйкой вытекла кровь. Ольга бросилась на асфальт рядом с дочерью, прижала к себе левой рукой, тело Лены было безжизненным. Дыхания нет! Сердце не бьется! Все, конец! Эта мысль поразила сердце Ольги, как пуля. Ей показалось, что она умирает, но потом, Ольга сама себе удивилась, вернулось самообладание, и она, неожиданно для себя сказала громко и уверенно: «Господи, я прошу тебя, верни ей жизнь! Я обещаю тебе, что до конца своих дней я буду тебе благодарна!» И все, больше она ничего не сказала.
Наступила пауза, а в голове роились мысли: «Что же делать? Что теперь? Милиция? Или скорая помощь? Что делать? Помогите! Надо позвать на помощь!» Она уже открыла, было, рот, чтобы закричать, но вдруг увидела изменения на лице Леночки. Та сначала поморщилась, как бы от боли, а потом улыбнулась и открыла глаза. Ольге показалось, что на одном глазу есть кровоподтек, но это было не так важно! Лена ожила! Она посмотрела на мать и сказала: «Мама, я хочу туда». Ольга не стала уточнять куда? Она схватила Леночку на руки и насколько могла быстро отнесла домой.
Дома девочку уложили на постель. Вера Александровна побежала к телефонной будке, чтобы вызвать скорую помощь и милицию. А Ольга сидела возле дочери и все никак не могла успокоиться.
Приехала скорая, доктор внимательно выслушал рассказ Ольги, затем приступил к осмотру ребенка. Закончив, он сказал: «Дорогая мамочка, я должен сказать, что вам очень повезло, у вашего ребенка я не обнаружил ни одной травмы». Ольга сначала не поняла его слов и стала спорить: «Но кровь, у нее текла кровь изо рта. Вот на платье, еще остались пятна крови». Доктор ответил: «Я осматриваю человека, а одежду, пусть осматривает милиция. Объективно жизнь девочки вне опасности, травм нет. Ну, пусть полежит сегодня, завтра сходите в поликлинику к участковому врачу. А так, повода для беспокойств нет. Желаю вам всего доброго». Он сел за стол, вынул из кармана авторучку, выписал рецепт успокоительного для Ольги, заполнил какие-то бумаги, попросил Ольгу расписаться и уехал.
Едва уехала скорая, приехала милиция. Опять Ольге пришлось рассказывать, что произошло. Сходили на место столкновения, обнаружили следы шин газика на месте поворота, следы крови на асфальте, где лежала Леночка, и даже блестящие монетки, с которыми она бежала за хлебом. Не нашли только ведра. Его, уже кто-то успел утащить. Дома лейтенант милиции, осмотрел одежду Лены, прочитал рецепт и попросил Ольгу проехать в отделение милиции. Там он уселся за старую печатную машинку и стал записывать показания Ольги. Лейтенант задавал вопросы, а Ольга отвечала на них.
В конце он спросил: «Не для протокола, как говорится, а как вы объясняете, что после такого удара ваша дочь осталась жива и даже не получила ни одной травмы?»
Ольга задумалась, легче всего было сказать: «Я не знаю?», - но это не было бы правдой. Ольга знала правду, но чтобы её сказать нужно было мужество. В дни, когда веру в Бога называли мракобесием, когда по все стране шли суды над верующими, родителей лишали родительских прав за религиозное воспитание своих детей, отправляли служителей на принудительное лечение в психиатрические больницы, - в эти дни правда, которую знала Ольга, могла ей дорого обойтись.
Мгновенно перед внутренним взором Ольги пролетело все, что случилось с ними тем утром, она вспомнила свои слова «Обещаю тебе, что до конца своих дней я буду тебе благодарна!». Ольга сделала усилие над собой и сказала: «Мою дочь вернул к жизни Бог, и я очень благодарна Ему за это». Ольга твердо смотрела своими широко расставленными на лице глазами на лейтенанта. Возможно, впервые в жизни глаза её не бегали от смущения, и она спокойно выдержала его испытующий взгляд. Внезапно строгое лицо лейтенанта переменилось, он улыбнулся и сказал: «И я так же думаю».
А как думаешь ты, читатель?