Какая это аптека? Так - пункт аптечный с йодом да корвалолом. Настойкой боярышника и то не торгуют – вмиг разлетается. По десятку пузырьков в одни дрожащие руки. Настойки пустырника тоже нет. По той же причине. Но Марья не за этим шла – Егорка её на все руки мастер, так что водку последний раз покупали ещё под сургучом, на свадьбу, чтобы Емельяновым нос утереть. Да и не торговали такой водкой в магАзинах на деревне ни тогда, ни тем более сейчас.
- Здравствуй, Клава, - а что ещё должна была сказать аптекарше Марья, когда они с Егором и её родителями, тем самыми Емельяновыми, в один день свадьбы гуляли? Да ещё и Клава в Емельяновской семье была последняя, шестая…
- Здравствуйте, Мария Митрофановна! - радостно отозвалась та.
То уж был далёкий спор за свадьбы, тем более родительский. Да и редкая обида здесь живёт долго и почти никогда не передаётся следующему поколению. Скорее дети, не зная родительского разлада, снова объединяют семьи своей дружбой.
Так что Клавдия даже и не подозревала о том, что когда-то давно было между её родителями и Марьей с Егором. Знала она то, что все они из одной деревни, а потому должны помогать друг другу.
- Как дядя Егор? – спросила аптекарша.
- Слёг, Клавушка, слёг в пласт, - вздохнула старуха, надеясь на Клавину выручку – мол, войдёт в положение, чего из-под прилавка вынет-достанет. Чтобы сразу Егор и забегал. Но, вот вздохнула Марья уже просто от того, что Егор её лежит сейчас хворый, один, без присмотра, а она толкётся сейчас здесь, на селе, в этой пропахшей больницей аптечке. Запах уж больно для деревенских непривычный. Ведь если и попадали они в больницы эти, так, как назло, в самый сезон. Главный районный хирург Верховский, герой войны, так тогда говорил Егору, пока аппендицит резал: «А когда вам, деревенским к нам попадать? Зимой, когда работы не так много? Только летом, пуп на сенокосе сорвав. Вот и твой аппендикс на этот раз издевательств над организмом не перенёс. Хорошо хоть от обиды разлиться не успел. Лежи, пока жив». Да не все доктора слушались. Крестьянин, он ведь летом о зиме думает, а не о том, что на другой день помереть может. От того и вдов молодых по деревням хватало. Впрочем, и во вдовцах недостатку не было.
Вот и сходились друг с другом лямку общую тянуть. У него трое, да у неё четверо. Своих ещё пару-тройку заведут, не без этого. В деревне ведь радостей раз-два и обчёлся. И обе уже есть просят. Одна уже хлебушка просит, другому кроме титьки ничего пока не надо. Вот и считай, многодетная это мать или нет, кто ей свои и сколько приёмных. Не зря же за троих детей Егора Малофеем прозвали. Да, кто это прозвище теперь поймёт, все кругом культурными стали. Декреты у них теперь. А Марья как последнюю Юльку рожала? Ты Юльку не знаешь? Да как же! Она школу уж в районе закончила, потому как в округе других школ к тому времени не осталось. И даже с медалью. Золотой, вроде. По ней же все одноклассники сохли. И даже трудовик. Ага. Вспомнил?
Ещё бы! Она у трудовика тогда права тракториста получила, а взамен фингал оставила. Бой-девка была, такой же женщиной и осталась. Марья вон сейчас в юлькиных красных сапожках перед Клавой и стоит. Неужели не вспомнить Юльку!
Да. Кстати, о Марье… Привязала она тогда, когда Юльку-то рожать собралась, колхозного коня к коновязи у правления, дескать, сдала казённое имущество и домой скорее рожать. По пути бабку Астафьевну кликнула и завалилась на кровать: делайте что хотите, сил больше нет. Да пока старая дура Астафьева ещё у себя дома мешкалась, родила Марья. И всё чином у неё вышло. Откуда только силы нашлись. Может, потому Юлька и вышла такая умная да работящая, что с рождения привыкла помогать матери…
- Вот, тётка Марья, держи, - сказала Клава, достав из ящичка на стене таблетки, – по одной три раза в день, пока не встанет.
- Сколь пить-то? – осведомилась тут же Марья, не поинтересовавшись даже ценой. Отношение к деньгам, надо сказать, у деревенских, а уж особенно у стариков, всегда особенным было. Во-первых, Егорка ближе и дороже денег, а во-вторых, никто и никогда не поймет, как наши старики при их-то минимальных пенсиях до сих пор умудряются скапливать приличные даже по городским меркам суммы. Хотя, вроде бы и ответ известен – как жили на своём труде всю жизнь, так и до сих пор тянут. Оттого и излишки, что мяса да картохи с капустой покупать не надо. Ну как не надо: может быть, кто бы и прикупил, да не разбежишься купить в деревне, потому и держат свою скотину, пока ходить могут. А как перестанут, так быстро не надо становится. Сколько человек в деревне лёжа прожить может, коли помощникам его самим уж помощь требуется. Оттого и излишки, что тратить не на что. Да от привычки работать. С нею всю жизнь жили, с нею и помирают.
- Три раза в день по одной таблетке, - отчеканила Клава, а потом неуверенно добавила: - Дня два, может, три…
- Сколько? А поядрёней ничего нет? Чтобы завтра забегал?
- Есть… Но в таком возрасте уже не стоит… - Клавка тут же отругала себя, что по простоте своей высунула язык, сказав правду, но и нашлась сразу же. – Потому как в этот же день может и отбегаться.
- Ой, это не надо.
Аптекарша облегчённо вздохнула. Не враг же она тётке Марье с дядей Егором. Свои ж... Тем более, что отец перед смертью рассказывал, как его дядя Егор обдурил: батька на водку тратился, а тот самогону в бутылки налил и сам сургучом запечатал. Так ведь ни по сургучу, ни по вкусу никто опознать не мог. А… а, может, и пошутил тогда дядя Егор? Может быть, у него не самогон был, а водка настоящая, а наговорил уж он на неё… Зачем? Да качеством похвастаться.
Продолжение: http://proza.ru/2015/12/13/1906