Наступили первые зимние школьные каникулы! Зима в самом разгаре! Мороз — трескучий, снегами все заметено, переметы, суметы, сугробы до крыш. Бело и пушисто кругом. Новогодние праздничные елки-58 отшумели и мы с сестрами едем к бабушке с дедом на каникулы.
Мама взяла в райпотребсоюзе лошадь на «прокат», с каретой- крёслами, это широкие сани-розвальни с бортами. Подъехала к нашему крыльцу на дышащей паром лошади, а в санях — гора душистого и пушистого сена.
- Прыгайте, девки живее! Да укрывайтесь одеяльем получше!
Мы, уплотняясь и толкаясь, рассаживаемся в санях. Олька, младшая - на коленях старшей Люси, а мы с Галей - по бокам от нее. Прижались плотно друг к дружке — четверка сестричек, в капорах и шалюшках поверх зимних пальтишек.
Мороз не шуточный — сразу пробирает через все одежки, но мама уже раскрывает над нами огромный тулуп овчинный — доху и накрывает, как палаткой, нас всех сразу, поверх одеял и одеялок, которыми мы тщательно укутали ноги и плечи.
- Готовы, деушки? Поехали!!!! – сверкает белозубой улыбкой и синими, как васильки глазами, наша красавица мама. Самая красивая на свете! Самая добрая ! Самая смелая! Самая ловкая и умелая!
В коричневой толстой шалюшке в клетку, в самосшитой из пионерского сукна зимней пальтушке, розовощекая и улыбчивая, она ловко накидывает на себя тулупчик полегче дохи, забирается на скамейку- передок саней и, накрутив вожжи на рукавицу, легонько трогает лошадь с места.
Сани успели примерзнуть, пока длились наши сборы. Лошадь дернула их, мы вздрогнули, пискнули, а потом вдруг плавно покатились вперед, блаженно и радостно улыбаясь наступающему и разгорающемуся зимнему дню, искристому снегу и синему небу над головой.
Лошадь легко бежит вдоль нашего села Карпогоры в сторону Белого дома, там заканчивается нижний конец села и санный путь уходит круто вниз под гору. Лошадь разгоняется, пускается вскачь, мама попридерживает ее туго натянутыми вожжами, а мы радуемся ускорению и ощущению быстрого скольжения под похрустывающий скрип полозьев.
Славно так ехать в санях! Солнце невысокое, тусклое, а кругом снежная равнина - это пожня — самое широкое место в пойме реки нашей Пинеги, где летом на сенокосе работает сразу несколько бригад колхозников-косарей.
Сейчас километров пять надо ехать по этому открытому ветрам пространству. Ветер налетает порывами, полощет полы тулупа на маме, забирается к нам под доху, холодит наши неподвижные тела, а главное — ноги в валеночках-катанцах.
Стынем, подмерзаем. Прячем носы и щеки под тулуп, дышим все дружно и греемся от своего дыхания.
Мама посвистывает, свободным концом вожжей подстегивает лошадь, подбадривает нас короткой песенкой. А мороз все крепчает, захватывает дыхание, оседает изморозью на ее бровях и ресницах, на прядке выбившихся из под шалюшки русых волос. Она заглядывает к нам под доху:
- Живы ли девки? Не замерзли? Сейчас через Рыбзавод поедем, по реке, держитесь-ко крепче!
Лошадка ,пробежав по пожне и, завидев берег реки, где начинается спуск, разъезженный другими санями, приостанавливает свой ровный бег, слегка приседает на задние ноги, поднимает высоко хвост и осыпает дорогу за собой пахучими горячими катышами навоза.
Мы хохочем, глядя на эти жизненные отправления своей лошадки и прячемся от остро бьющего в нос запаха, под доху. Спуск продолжается. Мама приотпустила вожжи, сани покатили быстрее, их подкинуло на перемете и, накренившись на бок, они стали переворачиваться.
- ТПРУ!!!ТПРУУ! - закричала мама и с трудом остановила лошадь, которая волоча тащила на борту за собой сани, а мы, как бельчата, высыпались уже на обочину в сугробы и за нами тянулись наши одеялья и доха..
- Стой! Тпру!!! - остановила мама лошадь.Подбежала к нам:
- Не ушиблись? Все целы? - захлопотала вокруг нас.-Давай малых в крёсла, а вы, девки, постарше, бегите за санями грейтесь!
Поправив подстилку в санях, растянув по ней одеяло и усадив на него малую Ольку, мама готовит и для меня место рядом, но я отказываюсь:
-Мама, я с сестрами побегу, у меня пальцы не чувствуют, погреюсь.
-Ну, летите сами! Сейчас через реку проедем и в гору на той стороне надо подниматься, подъем крутой, лошади тяжело будет, все равно слезать всем пришлось бы. Да не отставайте от крёсел, держитесь, бегите. Поорите мне, если устанете! Поехали!
Бежим за санями по укатанному скользкому полозу, ноги не послушные, застыли, не чувствуют дороги под собой. Цепляемся за ободок крёсел, бежим рядом, пыхтим,греемся.
И правда, тепло быстро начинает разливаться по телу, вот уже и покалывает иголочками в пальцах ног, еще быстрее бежим по санному следу, а в гору лошадь пошла медленнее и мы следом приостановили свой спешный шаг, бредем, то ли толкаем сани вперед, толи держимся за них,тянем назад.
-Отступитесь от крёсел! - кричит нам мама.-Сами шагайте, наверху подождем вас!
Свистнула, гикнула:
-Ноо! Пошла! Пошла!
И стали удаляться от нас сани, только крутой взъем и высокий борт снега по краю разъезжего пути, да шумящие вершинами высокие сизые ели обступили нас.
Пустынно и одиноко без мамы стало, как будто покинула она нас навсегда. И заспешили мы в горку, запыхтели еще усерднее,заперебирали ногами почаще, спеша добраться до крёсел
УФ! Схватились, вцепились в бортик, перекинулись к Ольке под тулуп — счастливые и довольные, опять все вместе, опять все рядом!
-Устали? - спрашивает улыбаясь нам мама. -Зато согрелись! Сейчас и поспать можете, еще половина пути впереди!
Мы укрылись толстой дохой и смирно лежим и дремлем под теплой попоной под рассказ старшей сестры о страшных историях у Рыбзавода.
-Хорошо, что мы днем проехали путь у Рыбзавода, - говорит Люся. А то в сумерках здесь ПУГАЕТ.
-А что это значит — ПУГАЕТ? Кто пугает? - спрашиваем мы ее.
- А вот никто и не знает, кто пугает, а ПУГАЕТ. Вот едет какой-нибудь путник на санях к Рыбзаводу. Тихо и безлюдно кругом, вдруг лошадь начинает всхрапывать и гривой трясти.
Смотрит путник, а у дороги женка стоит, плат красивый расписной на ней, губы красные, веселая такая, а сама — босая! Подъезжает к ней путник, а она к нему в сани сама заваливается, да как пьяная хохотать начинает. Он оборачивается, что бы ее унять, а она - ГОЛАЯ и никакой одежи на ней нет!
Дикий страх нападает от этого на человека — мороз трещит, а баба — голая посреди поля стояла и не замерзла, живая! Крикнет, гикнет, хлестнет лошадей со страха путник, рванется лошадь вперед, а женка с саней падает и нет ее, как и не бывало!
Гонит лошадь что есть мочи возничий, пока до деревни не доедет. Рассказать кому — стыдно за свой страх ошалелый, ведь не медведь же, а женщина всего-то его напугала.
Так много лет продолжалось, потом мало - помалу разговорились люди, и вышло так, что ПУГАЕТ в одном и том же месте, там где наши сани перевернулись, и всегда ПУГАЕТ в сумерки и одинокого седока, если несколько сразу в санях сидят, не пугает.
- Хорошо, что нас много, да Люся?!
-Да, да нас бы и не напугало, это только с мужиками ПУГАЕТ, а женщин это не касается, - сказала рассудительная Люся.
-Расскажи еще, Люся, что ты знаешь про страшные истории, - просим мы, а сами теснее прижимаемся к ней и пуще укрываемся одеялками. Люся ведет рассказ про МОНАСТЫРСКУЮ ЛОШАДЬ, а мои глаза слипаются и я погружаюсь в сладкий теплый сон.
И слышу я не Люсин, а буд-то бы бабушкин голос: «Мы с дедом Михаилом новый дом поставили, а рамы заказали на завод в Ваймушу, 15 километров по нашей стороне реки Пинеги, путь не близкий, чтобы достать рамы. Через Карпову еще доле, все 17-20 будет.
Взяли в колхозе лошадь, выехали затемно, чтобы к вечеру возвратиться домой. Вот уже груженые под Кевролой через реку переехали, благо там берега низехонькие, взгорий и подгорий больших нет. Всю деревню икотников-Немнюгу проехали и остался один участок — лесистый, почти до самой Покшеньи. Скоро и дома будем. Успеем до ночи и сани разгрузить и лошадь на конюшню колхозную вернуть.
Не спешно идем рядом с возом, восемь рам везем, лошадь жалеем, сами рядом идем и притомились уже. Смеркаться начало. Лес густящий, ели стоят плотной стеной, лишь узкая полоска темнеющего неба видна над головой.
Зима выдалась снежная. На разъездах, где дорога имеет два встречных санных пути маленькие елки по макушку в снег ушли. Тихо в лесу, ни птиц, ни дятла , ни людского говору не слышно, только скрип наших полозьев, да изредка всхрапывание лошадки нарушают тишину.
Мы с дедом идем молча, он глухой, не слышит, о чем с ним в лесу кричать будешь? Каждый своими мыслями занят. Идем ходко, между Немнюгой и Рыбзаводом верно уже очутились.
Дорога всё уже и уже становится. Дед пошел впереди лошади, чтобы сугробы не мять ногами, а я позади воза иду и теперь уж ничего окромя груженых саней перед собой не вижу.
Вдруг слышу:
-Тпру! Тпру!! Стой!- это дед мой лошадь остановил, она груженая хорошо команды слушает, сразу отвечает — встала как вкопанная!
Стоим. Я жду, что дальше будет. Дед мой молчит. Лошадь пофыркивает, стоит на месте. Я обошла воз по сугробам, в катанцы снегу зачерпнула, подошла к Мише:
-Ты чего лошадь осадил? Что случилось?
А он молча головой вперед кивнул:
-Видишь, Оля? Как бы нам разъехаться с ними?
Смотрю и глазам своим не верю: навстрету нам идет МОНАСТЫРСКАЯ ЛОШАДЬ. Слыхала я и раньше от людей, что между Немнюгой и Рыбзаводом — ПУГАЕТ. Выезжает огромная ЛОШАДЬ, белая, кто не уступит ей дорогу, тот если не помрет под копытами, так выпугается.
-Миша, что делать будем? Мы ведь груженые, нам не отвернуть, увязнем в снегу, потом на санник не вывернем. А дед машет рукой на меня, мол тише ты, помолчи..
Дорога перед нами в горку идет и МОНАСТЫРСКАЯ ЛОШАДЬ как бы под горку на нас движется, но не шибко, а как-то уж очень медленно.
- Груженая тоже, Миша? Не ходко идет. Ей тоже не отвернуть с грузом. Что делать, Миша???
Стоим мы с ним рядышком, за нами лошадка наша похрапывает, а впереди на нас надвигается огромная белая ЛОШАДЬ, перед которой мы как пигмеи, как муравьи.
-Миша, что будет с нашими рамами? Переломает все такая кобыла….Сколько труда положено на эти рамы.. Что бы не на разъезде нам с ней повстречаться...
А МОНАСТЫРСКАЯ ЛОШАДЬ вдруг под угорком встала, мало до нас не доехав, и, также как наша лошадка, застыла как вкопанная.
Стоим и ждем, кто с ее воза сойдет и к нам выйдет, нет ли. Стоим. Ждем. Сумерки все плотнее вокруг нас. Никто с ЛОШАДИ к нам не кричит и не идет.
- Миша, что делать? Долго стоять она будет? Тёмно уж…
- Стой тут, - говорит Михаил, -я спроведаю, что там….
И пошел он прямо к ЛОШАДИ. Потом поворачивается ко мне лицом и говорит:
- Оля, иди сюда!
Я подхожу — нет никакой ЛОШАДИ, на пустой дороге стоит мой Миша один одинёшенек.
- Миша, привиделось это нам, ЛОШАДЬ-то? - кричу ему в ухо.
А он смотрит так на меня повелевающим молчать взглядом и говорит:
- Веди нашу лошаденку, поехали дале отсюда.
Уж затемно мы подъехали к своему дому, молча разгрузилиь. Молча спать легли, про ЛОШАДЬ меж собой ни слова не сказали и на другой день тоже промолчали об этой встрече.
А вот, если люди заговорят о встрече с МОНАСТЫРСКОЙ ЛОШАДЬЮ, такие раньше в Веркольском монастыре у монахов водились, до разрушения монастырского двора после революции, и мы с Мишей говорим, что тоже были в такой переделке».
Просыпаемся у самого бабушкиного дома. Она встречает нас в крыльце, обнимает и велит вести себя чинно - у нее не забалуешь, строгие порядки в доме установлены для всех внуков и внучек без исключения, а их у нее ни много, ни мало — двенадцать! И все таки, не взирая на строгость запретов, влетаем в дом, погружаясь в тепло, уют и сытный запах супа и шанег. Приехали! Ура! Впереди две недели зимних каникул!!!
За новыми впечатлениями и суетой мы и не замечаем, как баушка уже проводила маму в обратный путь, сунув ей под мышку теплых шанежек. Позже мы начнем понимать, что лошадь брать даже на один день стоит больших денег, поэтому мама спешила в обратную дорогу, что бы к вечеру вернуть лошадку.
А пока мы гостили у бабушки с дедом, она, одна, смекала — это значит, заготавливала — дрова для нашей семьи на зиму.
Став взрослыми, мы все удивлялись, как могла одна женщина ехать в лес, валить елки, хлысты назывались, потому что стволы у них тонкие, грузить их одна на сани и привозить к нашему дому, что бы потом с весельем и шутками вместе с нами, девочошками, так она нас называла, весело пилить эти длинные хлысты ручными пилами на круглые поленья и складывать их в костры.
В детстве все это нам казалось интересной игрой и забавой, и никогда наша мама не давала нам повода увидеть в этом тяготы и горечь ее вдовьей послевоенной жизни.
Нахлебавшись горячего супу прямо из русской печи, попив чаю с шаньгами, мы лезем на печь, где толстым слоем рассыпано жито на просушку, укладываемся на этом теплом, а местами горячем зерновом слое-подушке и вновь просим старшую сестрицу рассказать нам сказку или страшную историю.
Смыкаются веки кажется, что мы все еще покачиваемся в санях на заснеженной дороге. Шумит наставленный бабушкой огромный медный самовар, вечером ждет нас парная банька, начинается сказочная жизнь в Покшенье с неповторимым и незабываемым укладом предков.