Вовсю говорило радио. Сообщали, что дожди с грозами проходят над всем материком. Сообщения перебивались ликующей музыкой, затем торжественный голос диктора констатировал повышение уровня воды.
За окном был слышен шум ливня. Вторая скрепка была написана очень убористым почерком, многие места разбирались мною с трудом, некоторые пришлось просто пропустить. Видимо, где-то посередине рукописи я задремал, и видение с посещением Икса и портретами мне приснилось, так как во второй раз я его не обнаружил.
Я попробовал включить свет, и свет внезапно загорелся, стало еще светлее, хотя и так было уже утро. Значит, снова работают все гидроэлектростанции, то есть потекли реки. Капнуло мне за ворот, я взглянул на потолок, он протекал во многих местах.
Я не стал гасить свет, взял старую пустую линзу для телевизора, наполнил ее новой водой, и стал просматривать сквозь нее неясные места в рукописи.
В главе об Осландии я разобрал, что, благодаря контрастно-профильному наведению, прежде всего были устранены специалисты широкого профиля.
В козландской версии стало возможным прочесть абзац о телеграфе. Карлики требовали от Великанов создания беспроволочного телеграфа, так как проводную связь на высоте их роста Великаны могли подслушивать. Карлики свято верили в то, что способны говорить такие вещи, которые интересно кому-то подслушивать.
Еще Карлики изобрели гномон, но не как солнечные часы, – они были счастливы и часов не наблюдали, – а как научное доказательство бытия солнца, которое долгое время было для них сомнительным, так как они отбрасывали карликовые тени и жили в тени Великанов.
В главе о Кирилле я прочел о его раздумье перед тем, как двинуть вперед своих соратников. Его тоже занимало солнце. Рано утром он принял его за зловещее знамение – за красный светофор, говорящий о том, что пути не будет. К полудню светофор пожелтел, и Кирилл, не ожидая, когда тот даст зеленую улицу его движению, ринулся вперед, увлекая массы.
Некоторые другие места я и при этом увеличении не понял. Затем меня отвлек звонок в дверь.
Я радушно распахнул дверь и увидел соседей снизу, мокрых, но почему-то недовольных. «Спуститесь, пожалуйста, к нам», – довольно сухо пригласили они. Я спустился.
Соседи, не то муж и жена, не то двоюродные братья, молча показали на свой потолок. На нем образовались причудливые разводы.
Я давно не видел такой картины. Пятна, голубоватые, наплывали на темно-синие, оживляя монотонную сухую желтизну. На границах наплыва выступала прозелень. Из центров каждого такого пятна капали крупные капли, медленно, казалось, что они со временем образуют великолепные сталактиты.
Братья протянули мне лист бумаги и предложили подписать. Возможность подписать какой-то документ, дать автограф и т. п. – вряд ли следует упускать. Еще могут подумать, что ты неграмотен. Я машинально подмахнул, а потом из прирожденного интереса к чтению прочитал:
А К Т № 1
Мы, нижеподписавшиеся, сообщаем, что наш верхний обитатель, ведущий весьма неопределенный образ жизни, стал видимой причиной появления на нашем потолке радужных пятен, явно сырого происхождения. Из этого исходя, обитатели нижнего жилого помещения могут заявить, что сверхживущий обитатель хранит секретно запасы дефицитной сегодня воды.
Порча потолка дополнительно ко всему оценивается в I руб.07 коп, исходя из квадратного метра помещения.
Постановили: взять с потолка требуемую сумму, так как она является полом вышеупомянутого жильца.
Нижеподписавшиеся:
Комендант: Квартетов
Свидетели: Козлов
Косолапов
Мидасов.
Один из братьев, оказавшись женой, женским голосом стал перечислять доводы.
Во-первых, мы деловые люди. Во-вторых, деньги небольшие, гроши. В-третьих, как только я их внесу из рук в руки, делу ход прекратят, а то известно, как у нас за укрывательство воды. И в-четвертых, они понимают, что согласны, если я даже в рассрочку.
Здесь до меня дошло, что они еще не были на дворе и не включили радио. Я пообещал в рассрочку и вернулся к себе. На моем полу блестели лужи.
Позвонил Кроватьев и сообщил печальную новость. Вчера вечером было очень тревожно, а отряды милиции на верблюдах имели в своем снаряжении багры и крючья, некоторые верблюды были навьючены мешками с песком. В условиях зноя пожарно-спасательные работы сводились к разборке очага пожара и составлению акта о происшедшем. Затем место происшествия засыпалось песком.
Позже мне приходилось слышать, что редакцию «Скважины» поджег поэт Померещенский, которому там твердили, будто его стихи никого не зажигают и не греют. Другие поговаривали, что редакцию подожгла сама редакция, чтобы очиститься от затопивших ее графоманских сочинений.
Я же расстроился из-за первой скрепки. Недаром на последней странице «Скважины» извещалось: «Рукописи, не дошедшие до читателей, к авторам не возвращаются».
Между тем прибывала вода.
Прошел почтальон на ходулях, я хотел было спуститься за газетой, но ящик был уже под водой. За окном проплыл бильярдный стол с группой товарищей, которые киями отталкивались от зданий, на которые их выносило.
Очень четко работали Силы самообороны. Радио передавало, что они успешно выполнили операцию под кодовым названием «Дед Мазай». За окном промчались несколько амфибий, подводная лодка прошла под РЖ, ворочая перископом. Следом в антикварной гондоле проплыл поэт Померещенский. Он греб гитарой, подаренной ему, согласно легенде, самим Окуджавой, и пел серенаду собственного сочинения. Завтра серенада появится во всех газетах.
Я сидел уже по колени в воде, составляя акт № 2. Я упомянул, что в связи со злостным укрывательством воды, мои соседи снизу затопили мой пол посредством потолка, так как пол паркетный, исходить следует из расчета 2 руб. 50 коп. за кв. метр. Акт подписали комендант, привязавший себе к поясу два пустых самовара, и свидетели с моего этажа. Свидетели после подписания удалились стилем баттерфляй, они были почтенные люди.
Я достал из фамильного сундука старинный акваланг, сдул с него пыль и, облачившись, нырнул к нижним соседям с актом в целлофановом пакете.
Совершил я этот акт как раз вовремя. Словно рыбы у стенки аквариума, сидели соседи, прижавшись лицами к телевизору. Шел футбольный матч где-то в горном районе материка, футболисты еще только переходили на водное поло. Соседи сидели под пустыми аквариумными пузырями, внутри которых еще оставался воздух, пригодный для дыхания. Соберись я с актом чуть позже и они бы уже задохнулись, так как до конца матча оставалось еще минут десять, а воздуху хватило бы едва на три минуты. Когда я вынес их на поверхность, они еще долго возмущались, но в конце концов подписали акт и поблагодарили.
Позвонили из пятидневки и успокоили, сказав, что все потомки в полной безопасности: детсад находился в деревянном доме, и теперь этот дом всплывает вместе с водой, сохраняя водонепроницаемость. Надежность его велика, так как он разделен на водонепроницаемые переборки, поставленные в целях борьбы с эпидемиями гриппа еще в пору существования гриппа.
По радио передавали песню: Вода, вода, кругом вода...
На крыше соседнего дома забегали любопытные: на горизонте появился неприятельский флот, авианосцы и подводные ракетоносцы, но скоро дали отбой, оказалось, что неприятель еще не успел погрузиться на свои корабли.
В воздухе пахло грозовым озоном, странно было только то, что вода прибывала, хотя дождь давно прекратился. Где-то вдали, правда, погромыхивало, то ли гроза, то ли топили еще чей-нибудь неожиданно всплывший неопознанный флот.
По телевидению передавали уроки плавания, показывали, как смастерить катамаран или легкий плот из малогабаритной мебели и сделать весло из торшера. Выступил старенький врач-пенсионер с воспоминаниями о водолечении по доктору Кнайпу. Надо срочно обтираться сырой соломой всем, у кого жар, потеет лоб и холодеют конечности. Куплетисты в купальных костюмах исполнили остроумный дуэт, зерном которого был забытый обычай, согласно которому воду можно пить, не закусывая.
Было ясно, что русская культура не погибла.
Внезапно позвонил Федя из новой редакции «Скважины», переведенной в бывшую пожарную каланчу:
– Старичок ты жив?
– Жив, – неуверенно ответил я.
– Не очень промок?
– Промок, но терпимо.
– Ну, я тебя поздравляю!
– Спасибо, я тебя тоже, вежливо вернул я не совсем понятное поздравление.
– Меня не с чем поздравлять, у меня, все, что надо, сгорело! А твоя рукопись осталась единственной уцелевшей после пожара в редакции. Она же, как была сырая, так и осталась!
– Вот как! – я искренне обрадовался.
– А сейчас я сам пробежал ее глазами, раз уж это у нас пока единственная рукопись, так вот, у меня на этот счет соображения есть. У тебя это все, что ты нам дал?
– Есть дальше.
– Ты бы, вот, подгребай в любое время! Я сейчас безвыходно здесь, мы все как на посту. Такое положение, пока домой доберешься, опять на службу пора. Так что в любое время! Договорились, добро?
– Добро, – ответил я.
Утро вечера мудренее, решил я, закупорил поплотнее все входы и выходы и прилег на надувном матраце. Шум воды убаюкал меня.
Мне снились страшные личинки стрекоз, которые выходили на сушу, и из них, словно из скафандров, застегнутых на молнии, вылупливались изящные стрекозы с прозрачными крыльями, они взлетали над водами, кружились, делали фигуры высшего пилотажа, а из воды следили за ними молчаливые рыбы, они поворачивались, как радары, за чертежом полета, их бесцветные глаза были похожи на мутные икринки, из которых должно было выйти все небо, со звездами, стрекозами, вертолетами и облаками.
Потом стрекозы, так же, как до этого их скорпионообразные личинки, исторгали из себя новых скафандроподобных существ, которые падали прямо на рыб, и рыбы уже разевали свои мелочные пасти, но летящие все летели и не долетали, росли в полете, их шлемовидные головы начинали раздуваться, менять очертания и, наконец, вспыхивать огромными парашютными куполами, и купола несли их уже не вниз, а вверх, уже рыбьи чешуйки слились с рябью воды, вода переливалась под лучами близкой звезды, пока не ослепла, подернувшись пленкой тумана, сквозь которую различалась только слабая граница между морем и сушей, а скоро и она растворилась и в сфере видимости осталась тусклая икринка планеты в воздушной оболочке, затем острый блик звезды в черном просторе, и вот уже равнояркие звезды, зовущие покалывания пустоты, заполнили все и сковали мне тело.
Я понял, что это я лечу, не похожий на себя, чужой, но чужой потому, что был чужд миру, в который так неожиданно проник и только еще начал думать о том, каким образом буду в нем приживаться. Легкий фронтальный удар в нос прекратил все мои попытки как-то выровнять полет, ясно, что и высота имеет предел.
Я проснулся и почувствовал, что мое одеяло затвердело, и попытался его откинуть. Оно не откидывалось, а я стал тонуть и вспомнил, что спал на надувном матраце. Нащупав настоящее одеяло (пододеяльником ему служил целлофановый мешок), я догадался, что твердь, которой я касался носом, была потолком: за ночь вода прибыла, несмотря на все мои попытки создать герметичность в комнате.
Проплыл на кухню к холодильнику, но открывать его не решился. Некоторые продукты, оставленные на столе, зацвели. Я решил, что настало подходящее время для лечебного голодания, – тем более при появлении необходимой для этого воды. Это сбережет мне массу времени, необходимого для раздумий, а так же выведет из организма вместе со шлаками все застарелые и не способствующие здоровью и долголетию глупости и заблуждения, накопившиеся за годы беспорядочного общения и постоянного обмена мнениями с кем попало.
Я решил незамедлительно последовать приглашению – «подгрести» в редакцию «Скважины». Рукопись надо у них забрать, место ненадежное.
И я вынырнул через форточку.
К приему воды все было хорошо подготовлено. Не то, что было, когда началась засуха. Засуха наступала постепенно, и никто не хотел верить, что она затянется. Чутко реагировала только мода – сразу стали носить мини-юбки и туфли на платформе, чтобы не жгло ноги.
Труднее было со средствами передвижения. Автомобили вышли из употребления – нельзя было осуществлять водяное охлаждение. Но их продолжали покупать благодаря покупательной способности. Многие прятались под ними от жары, делая вид, что ремонтируют мотор.
Уже потом, хватившись, занялись верблюдоводством, выведением гигантских черепах и прочими насущными хозяйственными проблемами.
Сейчас все шло веселее. Из окон высовывались удочки, некоторые объединились в артели, орудующие сетями из занавесок. Был клев. Любопытно. Ведь если эта вода атмосферного происхождения, то откуда в ней рыба?
На административных зданиях своевременно вывешивались лозунги: «Берегите дельфинов – они наши братья по разуму!» Это доходило не до всех и не сразу – какие там братья по разуму, ведь они нас не ловят, не догадываются! Появились и плакаты по технике безопасности: «Не подходите к электрическим скатам без галош и резиновых перчаток!» Ниже был изображен не то скат, не то луна-рыба с надписью: «Не влезай, убьет!» Но самым важным было следующее предупреждение: «Нырять в городе и за его пределами воспрещается».
Началось строительство свайных городков для научно-исследовательских учреждений, срочно эвакуированных из подвалов.
Новая редакция «Скважины» была видна издалека, это была старинная колокольня, расположенная на возвышенном месте, потому ее и превратили в свое время в пожарную каланчу. Теперь было ясно, что опасность пожаров миновала, и погорельцы по праву переселились на высоту.
Не снимая ласт, я пятился по коридору, разыскивая Федин кабинет. Федя, как и прочие сотрудники, сидел, положив голые ноги на стол.
– Официально разрешено, – довольно доложил он, – чтобы не заболеть ревматизмом.
Вошел еще человек в тельняшке и болотных сапогах.
– Мы пока еще поработаем, а ты посиди немного, – сказал мне Федя, – да ты разувайся, будь как дома!
Я снял ласты и присел. Воды здесь было немного, едва до колен. Начальство этажом выше уже совсем не чувствовало тех забот, которыми жило большинство.
Федя работал с человеком в тельняшке:
– Так, хорошо... Тут стиль... Все верблюды, верблюды... Знаешь, сколько синонимов для верблюда у арабов? Больше сотни! Так и ты – ты язык обогащать обязан. Напиши здесь хотя бы – не верблюд, а дромадер... Что? Дромадер одногорбый? Так ты это и подчеркни, что не только с двумя горбами, но и с одним хорошо работать можно. Да ты не спорь. А мираж давай, совсем выкинем. Как красоты не остается? В мираже что ли красота? Красота в сердце пустыни, вот, товарищ говорил... А это, тоже к черту – верблюд может работать и не пить, это устарело, сейчас можно уже и пить и работать.
В дверь просунулась секретарша и заявила:
– Поступило указание пустынные материалы завернуть.
– Как завернуть?! – в один голос воскликнули Федя и человек в сапогах и в тельняшке.
– Так завернуть, – холодно отозвалась секретарша, – есть указание развернуть соответствующую кампанию по прививанию населению любви к морю.
И она уплыла на своих платформах.
Наступило натянутое молчание. Потом Федя произнес:
– Ты сам понимаешь, сейчас это неактуально, и наверху это поняли. Не глупее нас с тобой. За командировку ты отчитался, считай, все в порядке. Видишь, как нас жизнь обгоняет! Давай-ка подумаем: чем все это заменить можно. Ты же, кажется, был очевидцем появления воды?
– Еще бы, – буркнул в сапогах и в тельняшке.
– Событие какое-нибудь описать можешь?
– Могу, как же, я с морским ежом...
– Погоди ты с ежом! Ты скажи, как народ встречал?
– А народу никого не было. Я один был. А тут – еж...
– Какой еж, противотанковый?
– Сам ты противотанковый. Я же сказал – морской еж.
– Ну и что?
– Как что? Он на меня. Он же меня в первый раз видит.
– А ты?
– И я его в первый раз вижу.
– Ну и что?
– Ну, он на меня, конечно...
– Что из тебя тянуть все надо! Давай выкладывай! Ты, быть может, так сказать, пионер мирового океана, а двух слов связать не можешь! Давай выкладывай!
– Ну, он на меня, я от него сначала. Потом вижу, вода все подступает, далеко не убежишь. А он иглы, как рапиры, выставил и шипит. Тут я и запустил в него пробковым шлемом. Он съежился и уплыл.
– И все?
– Тебе бы такое все, кабинетный писатель, – рассердился в тельняшке.
– А кто видел? – невозмутимо допрашивал Федя.
– Дромадер видел!
– Дромадер наблюдает борьбу Дормидонта с гигантским ежом! Неплохо. Только трудно придать этому гражданское звучание. Да и не видел никто, кроме дромадера.
Тем временем у меня уже затекли ноги, но спускать их я не стал, а покашливанием напомнил о своем существовании. Федя прервал размышления, показал на своего собеседника пустой трубкой (табак всюду промок, и курить временно бросили) и представил его мне:
– Наш внештатный корреспондент Дормидонт Хокусайло.
Мы кивнули друг другу головами. Теперь Федя протянул ко мне свободную руку ладонью вверх:
– Принес?
– Принес, вот только зачем, не знаю.
– А я объясню. Во-первых, старичок, ты нам очень поможешь. Сейчас нет рукописей и еще долго не будет в связи с создавшимся положением. А у тебя, говоришь, готово. Вот мы и отдадим твою рукопись ребятам, сам понимаешь, им работать надо. Во-вторых, что-то мне в ней показалось. Там все какие-то художества смывали. Вот мы в новом помещении. Там, где начальство, там еще какие-то художества остались. «Страшный суд» называется. Это и антинаучно, и по отношению к начальству – антихудожественно. Было еще кое-что внизу, но уже само собой отмокает. А это надо бы смыть, а на месте "Страшного суда" повесить хорошие портреты известных величин, звезд и светил в области нашей политики и культуры. И подумал, нет ли у тебя в продолжении каких-то руководств по смыванию. Смывали, а как? Просто водой? Вода не все краски растворяет.
– А зачем же смывать Страшный суд? Можно просто на это место величин повесить. Тем более, что они, как величины переменные, меняться могут.
– Так не пойдет, – запротестовал Федя, – из-за них будут грешники выглядывать, и что того хуже – черти. Чертей же нет в природе.
– В природе, – говорю, – нет, а у вас на стене еще остались, жалко истреблять, может быть, они существа реликтовые и их сохранять надо!
– Пока таких указаний не было, старичок, наоборот, там же пекло изображено, а с пеклом у нас покончено, жизнь ключом бьет! Так что давай рукопись, а мы разберемся, и с тобой заодно тоже, консультацию дадим, тебе же интересно и полезно. Договорились?
Мне ничего не оставалось, как согласиться. Я забрал Первую скрепку, и отдал Вторую и Третью, а также приложение ко Второй. Третью я прочитать еще не успел, а приложение пробежал глазами уже здесь, сидя в редакции. Оно шло сразу за Второй скрепкой, а во время моего первого чтения это была просто пустая бумага. Но чернила, которыми на ней писали, были, видимо, симпатическими, знаки исчезли, когда рукопись просохла, а здесь в редакции отсырела снова, на что я обратил внимание, перелистывая пожелтевшие листы. На сырой бумаге я прочел название: Описание эксперимента, произведенного в Осландии с целью изучения пустоты, наполняющей голову:
"В 17. 00. по рабочему времени старшему информанту Упину была запущена в рот муха. Упин захлопнул рот и открыл глаза. Перед его глазами собрание шло своим чередом, и Упин просидел его до конца с закрытым ртом и вытаращенными глазами, в то же время он каждый раз голосовал «за».
Когда Упин шел домой, его шатало. Муха слепо летала внутри, и когда она ударялась в левый бок, Упина шатало влево, а когда она ударялась в правый бок, Упина шатало вправо. Упин искал в себе ритм, способный сдвигом по фазе погасить неистовство мухи. Он боялся внезапного появления дружинников, ибо те могли его принять за пьяного гражданина и принять меры.
Муха несколько угомонилась и стала медлительно расхаживать по сердцу старшего информанта.
Вот она остановилась где-то на экваторе сердца, и Упин ощутил давно угасшую страсть к Музе. Муха двинулась к верхнему полюсу – переход к безоблачным отношениям с Варей. Муха потопталась, потопталась, свернула с меридиана на тридцать градусов, и у Упина защекотало самолюбие, ущемленное три года назад продавщицей из овощного магазина, имени которой он не помнил. Муха резко сдвинулась вниз, и ожила весна високосного года и теплые южные дни, проведенные с Каблуковой, Но муха не засиделась на весне и начала разворачиваться по спирали Архимеда. Вера, Надя, Люба. Упин верил, надеялся, любил. Вдруг он осекся – муха взгромоздилась на самый полюс сердца, и застыла, подобно памятнику полководцу на лошади. А Упина пронзил безотчетный страх перед Главным информантом Полоупиным, мелькнула его любимая зловещая фраза: «Хапай, Жора, воздух, Крым проезжаем!» Пот выступил на челе и на шее старшего информанта.
Но, к счастью, муха вспорхнула. Она пробилась сквозь застывшие облака «Казбека» и «Памира» в трахее Упина, и, одурев, ринулась ввысь, в менее плотные слои внутреннего мира Упина – в его голову.
Снаружи это была обыкновенная голова, поросшая жесткими волосами, только посередине кто-то уже вытоптал маленькую полянку. С боков к голове крепились жестко уши, нос выдавался именно там, где было положено, все прочее так же никого не смущало. Это было известно Упину из зеркала.
Внутри же голова представляла собой черный ящик. Или произошло взаимодействие прибора с объектом, порождающее неопределенность, или внутри царил определенный дух, из-за чего с ней случилось нечто парализующее, но во всяком случае с этого момента Упин не ощущал ее присутствия.
Выводы таковы: запуск в голову мух с целью использования средств самонаведения по мухам не представляется целесообразным в связи с ассимиляцией мухи внутренностями головы информанта.
Руководитель опыта, старший сотрудник головного розыска Урюпин."
Вошел шеф Прохоров, пожал мне руку, кивнул Дормидонту и сказал Феде:
– Всплыли новые факты...
Я не стал мешать работе и, стараясь не поднимать большой волны, удалился.
Дома было все без изменений, зазор воздуха между потолком и уровнем воды не уменьшился. Позвонили из детского сада и успокоили, что потомков в конце этой недели брать не надо, в связи с создавшимся положением все переходят на временную автономию.
Потом позвонил Федя, сообщил, что все идет хорошо, рукопись уже рецензируется, и заодно поделился новостью: жена известного сатирика, который только что отплыл на канонерской лодке за материалом, сбежала от него с... осьминогом. Сам сатирик в горе вернулся с полдороги на попутном немагнитном судне, по дороге размагнитился совсем, дома слег на понтоне из кислородных подушек. Временами звонит знакомым и жалуется, что у него всего две руки, всего он достать не может, а у этого, говорит, этих штук – восемь. Тут Федя опять чему-то обрадовался и добавил:
– А осьминог этот с ней, как в воду канул.
Ответы на сей раз пришли очень скоро, видимо, рецензенты работали, не просыхая. Первая рецензия была такова: