МОЯ ПРЕДАННАЯ СПУТНИЦА ЭЛЯ
======================
БОЖЕ, ХРАНИ БРОДЯГ
Но в конце 1970-х начале 80-х годов, когда мы уже хорошо устроились в Душанбе, рядом, в Афганистане, началась война. Туда были введены советские войска, был растревожен мусульманский уголок к югу от Таджикистана. Я не раз видел, как в небе над городом натружено проплывали тяжёлые транспортные самолёты к югу, в Афганистан. Усиливалась советская военная группировка в Афганистане. Стало неспокойно и в самом Таджикистане, появились молодые таджики-радикалы ислама, участились случаи убийств простых людей. Кроме того, в Иране произошла исламская революция, и к власти пришли религиозные деятели ислама, светского общества там не получилось. В Средней Азии, в том числе и в Таджикистане, оживились националисты, в горах начали появляться бандгруппы (в тридцатые годы их называли басмачами). В общем, стало тревожно. Я опасался за наше будущее, за детей, нарастало беспокойство, и я задумался – что делать? Опять куда-то ехать?
Я высказал свои опасения моей Эле. Она тоже тревожно задумалась и высказала то, о чём и я стал подумывать, - вернуться в Россию. И вот – решение принято. Снова смена места. Но – куда? Шёл 1984-й год. В России тоже надвигалась беда (или не беда?) – горбачёвская перестройка. Шла какая-то дезорганизация страны. Швы натянулись и вот-вот лопнут. И лопнули. С запада в Россию хлынула не свойственная русскому народу субкультура, телевизор был заполонён грязными импортными боевиками со взрывами, убийствами, кровью, порой на экране была просто порнография, наши песни перекрыла откровенная попса с околомузыкальным шумом и громом, с бессмысленными слишком откровенными текстами, нас перекрыл западный мусор. Всё то, что сами западники у себя напрочь отвергали, всё выплёскивали нам. С запада же двинулись на Россию различные экономические советники. Промышленность разваливалась. Расшатывались и сокращались научные учреждения. Надвигались большие перемены с неясными перспективами. А когда в Таджикистане началась гражданская война, русскоязычное население начало спешно покидать Таджикистан. Что делать?
Я связался письмом с моим другом, Володей Кирилловым в Туле и узнал, что аналитический отдел ЦНИГРИ, где я работал, упрощён (сильно урезалось финансирование научных исследований). В отделе осталось из сотни работавших ранее сотрудников только полтора десятка. Вакансий нет. Значит, в Туле мне нет работы по моей специальности, а я ведь уже – доктор наук, другой работы, кроме научной, мне не хотелось. Ах, Тула, Тула, люблю тебя, но ты уже не моя!
Для меня Тула и Толстой – синонимы. Я за последнее время много читал Толстого и о Толстом. Крайне любопытно и жизненно поучительно. Что Толстой – величайший писатель – это всем известно, а его взгляды на жизнь, на религию, на церковь, на правителей и общество – во многом необычны и смелы. А он и был – смелым интерпретатором человеческой жизни.
Я по своему, реально представляю и ощущаю Толстого – как живого, т.к. я прожил в Туле до этого семь лет. Я с интересом читал «Дневники» Льва Николаевича, и Софьи Андреевны, мемуары его дочерей. Я живо представляю, как Толстой ходил по Ясной Поляне, как он разговаривал с крестьянами, немногословно, продуманно, как выезжал на охоту со своими работниками и возвращался в усадьбу с затравленными зайцами или лисой, как шёл ранним сырым утром на луга в пойму реки Воронки к мужикам и бабам на сенокос и косил с ними сочные травы (с ним часто на сенокос ходила его любимая старшая дочь Татьяна), как ссорился и со слезами мирился с Софьей Андреевной и целовал ей руки, как упоённо слушал музыку, молча, наслаждаясь.
Недавно был опубликован «Последний дневник» Л.Н.Толстого, для меня он крайне интересен, т.к. писался в преддверии ухода, искренне, «для себя», это последние мысли Толстого. Поэтому они, конечно, очень откровенно передают его душевное состояние и созерцание мира перед уходом в мир иной. Он, в частности, говорил: «Жизнь – сон, смерть – пробуждение». Это один из постулатов его религиозных исканий. Всё это слитно связано с моим восприятием Тулы, моим уже далёким, но родным прошлым. С Тулой я попрощался
ВЯТКА
Стал думать. Есть такой город – Вятка, его всё ещё называют – Кировом. Там жила и работала Галина Ивановна Маркова. В Душанбе мы оба были сотрудниками Института ботаники. Она уехала из Душанбе в Киров на свою малую родину. Я узнал её адрес, написал ей письмо такого содержания, мол, хочу уехать из Душанбе. Узнай, нужен ли в местном университете специалист моего профиля, т.е. географ широкого диапазона. Она была принята ректором (Василием Афанасьевичем Патрушевым), рассказала обо мне. Через некоторое время я получаю длинную телеграмму-приглашение: «приезжайте, работой и жильём обеспечим». Ждал я это сообщение с нетерпением, т.к. в Таджикистане нарастала напряжённость. С этой телеграммой из Вятки–Кирова отлегло от души. В Душанбе стали всё чаще и чаще возникать националистические разборки, притеснение некоренного населения, захват чужих квартир и т.д. А годом позже в Таджикистане между враждующими националистическими группировками началась гражданская война.
Начавшийся медленный поток мигрантов из республик Средней Азии в Россию всё более и более усиливался. Люди уезжали семьями, в Сибирь, на Дальний Восток, на Урал, в Европейскую часть России, где были близкие родственники, или просто – наудачу, но из тревожного Туркестана. Города освобождались от некоренного населения. Так было и в Чечне. И мы – снова – в путь, в совсем незнакомый город, но – в Россию. У нас к тому же счастливый случай – меня приглашают и гарантируют работу и жилплощадь. Упускать этот случай было нельзя.
Эля говорит мне: «А давай поступим так, коли уже есть официальное приглашение, ты езжай вперёд. А я всё устрою, отправлю контейнер, а ты начинай там работать». Так и сделали. Когда мой друг, известный археолог, Вадим Александрович Ранов, узнал, что я снова покидаю Таджикистан, это не одобрил.
- Миша, что ты делаешь? Бросаешь интереснейшее дело, которому посвятил много лет и труда. Тебя все знают как исследователя Памира и, вдруг, - какая-то Вятка. Нелепо. Это же город, куда отправляли людей в ссылку.
- Вадим, ссылали-то туда хороших россиян, М.Е.Салтыкова-Щедрина, архитектора А.Л.Витберга, А.И.Герцена и других умных и независимых людей. Поеду и я туда, скромный бродяга. А, кроме того, ведь по ночам здесь уже стреляют, тревожно.
- Это точно, - говорит,- но я отсюда не уеду. Я люблю Таджикистан. Если я и уеду отсюда, так только на последнем советском танке, - горько пошутил он. Он там и остался. Навсегда.
Но мы с Элей выбор уже сделали, отступать было нельзя. Имея на руках приглашение ректора из Вятки, я собрался ехать туда сначала один. Попрощался с Элей, мамой и Олей (Андрей уже жил на Украине), сел на поезд «Душанбе – Москва», а там предстоял поезд «Вятка». Не хотела меня отпускать Азия. По пути была неожиданная задержка.
СУДЬБА ПРИТОРМОЗИЛА
Где-то в Узбекистане ехавший перед нами товарный поезд, пересекая железнодорожный мост через реку, сбил опору моста раскачавшейся и плохо закреплённой на платформе стрелой подъёмного крана. Один товарный вагон сошёл с рельсов и потянул другие. Состав угодил в реку. Путь нам был перекрыт. Наш поезд «Душанбе – Москва» остановился, а с той стороны подошёл поезд «Москва – Душанбе». Беда. Стоим час, стоим другой. Наконец-то созвонившееся железнодорожное начальство нашло единственно возможный в данной ситуации выход .
Подали десятка полтора пассажирских автобусов и поочерёдно переместили пассажиров из одного поезда в другой, как и из другого – в наш состав. И поезда, не повстречавшись, разъехались.
Когда я написал об этом письмо Вадиму Ранову (уже из Вятки), он ответил: «Видишь, Миша, всё сопротивлялось твоему отъезду из Средней Азии, из прекрасного, - как он высказался, - Таджикистана». Ну, что же, я переживал за семью, за её будущее. Жертвовать этим я не имел права. Да, я оставлял горы, где были мои увлекательные научные экспедиции, где я бродил по опасным горным тропам и перевалам, где изучал тайны далёкого геологического прошлого этих гор, застывших, как огромные каменные волны гранитного океана, где осталась часть моей души. Есть песня у Ю.Визбора: «Я сердце оставил в Фанских горах…». Фанские горы – это в Гиссарском хребте, в Таджикистане. Красивые горы! Вот и я - сердце оставил в памирских горах, куда больше уже не поедешь, там в то время уже бродили вооружённые люди.
В Москве меня никто не встретил. Было трудно. У меня было много мест. Кроме личных вещей ещё: в трубку сложенные большие плакаты, оставшиеся у меня после защиты диссертации, коробки с пробирками и рабочим осадком, ещё не просмотренным под микроскопом, две больших пачки с геологическими образцами, собранными на изученных в последнее время разрезах в Таджикистане и проч. Но всё произошло благополучно. С трудом перебрался через площадь трёх вокзалов. Вот – Ярославский вокзал, вот и мой поезд. Я хорошо доехал до Вятки на поезде «Вятка». Меня встретил проректор университета, мой добрый вятский покровитель Аркадий Михайлович Слободчиков,а также декан естественно-географического факультета Борис Васильевич Наговицын. Довезли меня до временной, свежо отремонтированной квартиры (в одноэтажном доме), занесли мои вещи, попрощались до завтра и ушли.
КОНЕЦ СКИТАНИЯМ
Стою один. Пустая комната, пахнет свежей краской, гулко. Где я? Почему? Где-то далеко дочка Оля, друг и жена Эля, где-то на Украине (женился) сын Андрей, что с ним? А я здесь, в городе, расположенном среди тайги и незнакомых мне полей. А за тысячи километров, где-то далеко – горы и снега Памира. Что же ты, Судьба, делаешь со мной, какие испытания ты мне ещё приготовила? – И вот я снова в другом городе, с другими людьми, с незнакомой работой, т.к. уже не научный работник, а преподаватель, профессор университета.
А преподавать мне не приходилось. Это очень трудное дело, в чём я убедился впоследствии. Это – и чтение курса, это первоначально боязнь студентов, любопытных («Что это за профессор, давайте-ка «прощупаем» его, их молчаливые и любопытные взгляды). Это - новые люди. Своеобразный вятский говор. Всё непривычно, но надо привыкать.
Поскольку я не хотел оставлять научную работу, я и здесь, на географической кафедре, в Вятском университете, организовал микропалеоботаническую лабораторию, и вместе с моими молодыми аспирантами ездил в экспедиции, изучал геологическую историю Вятского края, Среднего Предуралья. Мои аспиранты защищали кандидатские диссертации. Всё шло своим чередом.
Трудно привыкал к студентам. У меня появились студенты-дипломники. Я полюбил студентов и с интересом наблюдал их студенческую жизнь. Не раз ездил с ними на дальнюю практику в Карпаты, в Молдавию, в Одессу, на Тянь-Шань и т.д. В середине 1990-х годов, когда финансирование вузов резко сократилось, дальняя производственная практика проходила здесь, в Кировской области, в Верхнекамском районе, в городе Кирсе. Мы посмотрели, как добывается торф, на заводе «Кирскабель» увидели технологию изготовления электрических проводов различного сечения и назначения, познакомились с местным краеведческим музеем, историей города и т.д.
Закончилась практика. Едем домой в Вятку. Ждём поезда. Поздний вечер. Маленький безлюдный вокзал Кирса, тусклый свет. Мои студенты расположились на скамейках. Как всегда, поют песни, потихоньку, вечер к тому располагает. Света, красивая девочка, в очередной раз простит Серёжу:
- Спой мою песню.
Серёжа говорит:
-Не буду
- Ну, спой же!
- Не буду.
А дело в том, что Света была влюблена в Серёжу, а Сергей, увы, был уже женат и не давал повода к сближению… Света этого не знала. Когда Сергей соглашался и пел цыганскую песню «Дорогая», в которой есть слова, «…а с тобою рядом кто…» и т.д., то Света, видимо, мечтательно думала, - «…я хочу быть рядом с тобой». Серёжа пел красивым, чистым бархатистым баритоном, просто, без цыганских надрывов. Света смотрела на поющего Сергея, и каждый раз под звуки песни … начинала тихо плакать. Просто слёзы сами текли из-под век. Серёжа прерывал песню. Света вытирала слёзы и сидела с закрытыми глазами. Все умолкали.
И в этот раз Света попросила Серёжу об этой песне. Божилась, что не будет плакать. Серёжа согласился. Взял гитару, смотрит на Свету. Прозвучали первые аккорды. В который раз звучит эта песня, чистый голос этого красивого парня. Света слушает, крепится, чтобы не заплакать. Но вот к окончанию песни она закрывает глаза и, - снова текут молчаливые девичьи слёзы. Серёжа допел всю песню до конца. Умолк. Все мои студенты, хорошо знавшие эту тайную и безнадёжную любовь, молчали. Где-то в часа три утра пришёл поезд, мы погрузились и вскоре были дома.
Я хорошо запомнил студентов этого выпускного курса. Помню, как по окончании учёбы в торжественной обстановке студентам вручали дипломы об окончании университета, какими все были красивыми, девочки – с модельными причёсками и в модных платьях, парни – весёлые, расслабленные, шумливые в своём веселье, много цветов. Большая аудитория с высоким амфитеатром плотно заполнена студентами, их родителями, друзьями. Вот декан в четырёхуголке и в торжественной чёрной мантии после вступительного слова начинает вызывать пофамильно всех выпускников. Кто – внизу, а кто – с верхних рядов аудитории, - бегут или спешно идут к декану. Он поздравляет, говорит приятные слова – и вручает «корочки». Затем весело, шумно проходит импровизированное представление, с шутками, с песнями…
А вечером – прощальный банкет. Накрыты столы, постепенно собираются студенты и приглашённые преподаватели. Уселись. Ах, как хорошо-то!
А где же Света?
А Света тоже здесь, как и все, красивая и торжественная, только слегка рассеянная. Ищет глазами Серёжу. Весь вечер ждала тайного друга. Но Серёжа на банкете не появился. После получения диплома он сразу уехал к себе, в район, где его ждали… Вот так судьба увела одну любовь от другой. И все мои дорогие студенты разъехались кто куда. Через год некоторые из них приходили на факультет, их тянуло в свою Альма-матер. Я видел, что и Света приходила в следующем мае, весной. Прошлась по родным аудиториям, постояла, молча, у окна…
Боже! Ах, как жаль, что насовсем уходят эти милые студенческие годы, аудиторный шум, звонки на переменку, буфетные пирожки, запах юности… После мимолётной встречи с факультетом Света уже насовсем уехала, уехала работать в свою родную школу. О её дальнейшей судьбе я ничего не знаю.