1965 год, 21 апреля, на следующий день после защиты канд. диссертации. На снимке : слева Нино Майсурадзе - Клопотовская (Грузия), мой учитель В.П.Гричук, я и Таня Серебрянная (ученица В.П.Гричука) около Института Географии в Москве.
=====================
СТАЦИОНАР
В 1955 году, как я сказал, я завершил учёбу в университете. Была, как у всех, защита дипломной работы. Я хорошо подготовился к докладу, представил тщательно выполненные графики, рисунки и т.д. Комиссия меня внимательно выслушала и вывела отметку «отлично». После того, как закончилась защита дипломных работ других студентов, в комиссии мне сказали, что меня направляют на работу не в школе, как было сказано ранее, а в научную горно-ботаническую станцию на должность лаборанта. И работа моя началась, что говорится, с места в карьер.
В первую же последующую весну (1956 года) машина, гружённая лабораторным оборудованием, вещами, необходимыми в хозяйстве, провиантом, в сопровождении моей строгой начальницы и двух рабочих, вывезла меня на самый юг Таджикистана, почти к границе с Афганистаном. Это был маленький кишлак с названием Ганджина, расположенный в горном амфитеатре, между хребтами. Признаком присутствия цивилизации здесь была полноценная метеостанция, на которой работали русские метеорологи муж и жена с дочкой лет девяти-десяти и маленьким сыном. Девочка Катя (стало быть – Екатерина), белокурая, типично русская, училась здесь же, в кишлаке, вместе с ребятами-таджиками. Интересно было наблюдать, как беленькая Катюша крутилась, разговаривала, по-детски спорила, суетилась в месте со смуглыми таджикскими ребятами, была словно альбинос среди аборигенов. Бойко, совершенно свободно говорила по-таджикски, так как по-русски она говорила только дома. Преподавание в школе было на таджикском языке. Вернусь – к работе.
В горах сохранился древнейший саванноидный тип растительности - фисташковые редколесья, история которого насчитывает многие миллионы лет. Мне предстояло комплексно изучать эту растительность, её флористический состав, посезонное развитие и проч. Помощника мне не дали. Оформили рабочим местного паренька Мустафакула, который мне привозил в молочных бидонах (на ишаках) воду из далёкого пресного колодца (в ручьях из-под гор текла только крепко соленая вода), а его мама выпекала мне лепёшки. Еду готовил себе сам. Минимальный быт – устроен.
(НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ. Позже, когда я сдал стационар другому научному работнику, я узнал, что Мустафакул трагически погиб на охоте. А было так. - Он ушёл один в горы за джейраном, которые водились в ближайших горах. К вечеру он домой не вернулся, как и не вернулся во второй день. Перед уходом он сказал отцу, в какое место пойдёт на охоту. Жители кишлака пошли на поиски парня. Его нашли у подножья скалы. По всему было видно, что произошло следующее. Мустафакул спускался со скалы, опираясь на заряженное ружьё. Когда спрыгнул со склона, ружьё ударилось прикладом о камень и выстрелило. Крупной дробью пробило грудь. В таком изложении я услышал рассказ о нелепой гибели хорошего таджикского паренька Мустафакула, которому было, видимо, восемнадцать-двадцать лет).
Продолжу рассказ. Уехала машина, я разобрал вещи, оборудование. Домик, который был выделен для научно-исследовательского стационара, был просторным, с верандой. Кругом горы, зелёные холмы, на скалах зацветал миндаль, была ранняя весна. Начальница составило мне плотную программу научных наблюдений. Очень плотную – для одного начинающего работника, да ещё без помощников. Попрощались, машина скрылась за скалами ущелья, и я остался один. Было тревожно, - справлюсь ли?
ЗАТАЁННЫЕ МЕЧТЫ
Но, еще, будучи студентом, я интересовался палеоботаникой. Из курса геологии, который я параллельно прослушал на лекциях профессора О.К.Чедия, я усвоил, что горы Средней Азии, особенно грандиозный горный массив - Памир, поднимались медленно, в течение многих миллионов лет. Мне было интересно, а какими они, эти горы, были в начале, в промежутке, а затем - когда они стали такими высокими, как сейчас. (Самая высокая точка Памира - пик с отметкой 7495 м). Как при этом менялся климат, растительность, в целом природа. Для понимания геологии Памира – это было очень важно. Но узнать об этом было не так просто: нужно было отыскать в геологических слоях палеоботанические остатки разного возраста, определить их систематику, проанализировать их хронологическую последовательность, современные ареалы и т.д. Египетская работа!
Процесс становления Памира, как горной страны, хорошо нарисовал ещё в конце XIX-го века известный русский путешественник и геолог И.В.Мушкетов.
«Если мы перенесёмся в эпоху отложения третичных осадков (тридцать – сорок миллионов лет тому назад, М.П.), то вместо нынешней горной страны нам представится совершенно другая картина. На месте нынешних Памирских горных громад бушевало море, которое распространилось далеко на запад и, вероятно, соединялось с Каспием, на востоке занимало весь Туркестан, пустыни Гоби, Монголию, Ханьхай китайцев. В этом море только кое-где выходили гряды островов… (см. карту в гл.7).
В конце третичной эпохи (десять - пятнадцать миллионов лет тому назад, М.П.) эти острова, группировавшиеся главным образом на месте нынешней Памирской выси, увеличивались в числе и объёме и стали обособляться в отдельные гряды гор. По мере осушения море отступало, а площадь Памирской выси всё более и более выдвигалась и образовала массивный остров среди моря; высота его увеличивалась, но ещё не настолько, чтобы она мешала жизни; надо думать, что в то время на Памире климат был умереннее, чем в настоящее время, а растительная и животная жизнь несравненно богаче.
…С течением времени море постепенно отступает, осушается, а по мере отступания моря и поднятия страны более высокие части Памира становятся менее доступными, менее годными для жизни и более пустынными, а рядом с этим животная жизнь перемещается в более удобные места; человек спускается всё ниже и ниже, отыскивая себе лучшее убежище и, так сказать, следуя за морем, распространяется по материку, пропорционально уменьшению моря».
У меня была научная мечта, - проследить весь этот процесс, описанный В.И.Мушкетовым, на основе конкретных палеоботанических данных, нарисовать правдивую картину изменения природы, прежде всего климата и растительности, за третичное время, но в особенности за последние несколько миллионов лет. Показать, как эта растительность изменялась в процессе тектонического поднятия гор, как она реагировала на глобальные изменения климата и эпохи оледенения. Это очень важно для понимания эволюции природы Памира (и в целом – гор Средней Азии) и для понимания его геологической истории в целом.
ЛЮБЛЮ СВОЮ РАБОТУ
Я уже проработал на ботаническом стационаре два сезона (1956-57-й годы). Каждый раз выезжал туда ранней весной, в конце января – начале февраля, когда на юге начинали зеленеть холмы, на обогреваемых скалах зацветал миндаль, оживала природа, а заканчивал работы, когда природа уходила в спячку, в октябре-ноябре, и возвращался домой. Мне нравилась моя работа, хотя без помощников мне было трудно, так как программа наблюдений была очень насыщенной. Но я справлялся. Иногда я устраивал себе дни отдыха, и это было великолепно. Я клал в рюкзак что-то съестное (лепёшка, несколько кусочков сахара, банку консервов, пару фляжек воды), на плечо - одностволку восемнадцатого калибра, десяток патронов с мелкой дробью, и уходил в горы на охоту за куропатками. От домика я проходил предгорные овраги, по которым текли горько-соленые ручьи (вода была пригодна только для водопоя овец), затем повыше пересекал фисташковые редколесья и постепенно поднимался к горным ореховым и кленовым лесам. Ах, как было хорошо!
Огромные деревья с густой кроной под пологом освежали летнюю жару, воздух наполнен медовым запахом горных трав, в общей тишине слышатся различные звуки. Вот пропела иволга и ждёт ответа, где-то в кроне курлычет горлинка, снизу, вверх по склону, движется стая куропаток (кекликов) с горловыми звуками «ко-ко-ко-ко», прожужжал шмель и уселся на цветок шиповника, собирает пыльцу. Дышится легко, и никто не мешает мне слушать эту умиротворённую музыку горного леса, мелодия которого звучит уже многие-многие тысячи лет. Растворившись в горном воздухе среди такой природы, уходят ненужные мысли, и только наслаждаешься всем этим великолепием. В этой природной тишине я строил свои планы.
В 1958 году я сдал хороший отчёт за два года наблюдений. В отчёт я включил, помимо графиков, итоговых таблиц наблюдений, полного состава флоры и т.д., и некоторые свои представления о геологической истории становления этого древнейшего типа растительности. Мною были довольны.
Но вот, однажды, мне попалась в руки статья моего будущего учителя по науке (я его ещё не знал и с ним никогда не встречался), доктора географических наук, известного геолога-палеоботаника Владимира Поликарповича Гричука, в которой излагалась методика так называемого спорово-пыльцевого анализа. Суть её проста, но сложна в исполнении. - Растения, как и сейчас, цвели тысячи и миллионы лет назад. Они рассеивали цветочную пыльцу по земле, по озёрам, пыльца из воздуха захватывалась речной водой, озёрной гладью и вместе с минеральной мутью оседала и переходила в ископаемое состояние.
Особенность пыльцы растений заключается в том, что благодаря стойкости вещества (спорополенина), из которого она состоит, пыльца в геологических слоях не разрушается, а сохраняется надолго, на сотни, тысячи и миллионы лет, как и видимые отпечатка древних растений. Особым способом в лаборатории пыльца извлекается из осадочной геологической породы, изучается под микроскопом. Определившийся флористический состав пыльцы даёт нам обобщённую картину растительного ландшафта далёкого геологического прошлого (времени формирования осадков). По характеру воссозданной растительности легко определить, каким был климат того времени. Последовательный возрастной ряд таких определений даёт возможность восстановить картину изменения природы за многие тысячи и миллионы лет. Это же то, о чем я думал давно, но не подозревал, что существует такой метод. Я загорелся.
БЕРЕГИТЕСЬ ЖЕНЩИН-НАЧАЛЬНИЦ
У меня была строгая начальница, женщина властная и непреклонная, с внимательным и испытующим, как у гипнотизера, взглядом. Это - довольно обширная фигура на крепких толстых ногах. Если она с кем-то разговаривала, то смотрела в глаза в упор так, что говоривший начинал теряться, особенно, если это был молодой человек. С ней было очень неприятно разговаривать. Но она была моей начальницей, и мне неизбежно по ходу работы приходилось с ней общаться. Куда денешься?
И так, - после того, как я сдал отчёт за два года наблюдений, начальница (Вера Ивановна Уздечкина) сказала, что нужно готовиться к третьему полевому сезону, прерывать наблюдения нельзя, чтобы не нарушить погодовую последовательность работ. Чтобы досконально изучить этот тип растительности, его флористический состав, понять его историю и так далее, нужно вести наблюдения и исследования, по крайней мере, пять-шесть лет подряд.
Э-ге! Я задумался и загрустил. Моя начальница – стена! К тому же, она двоюродная жена директора ботанического института, под началом которого я работал, а значит – ей всё позволено. Ещё до этого я обратился к директору (это мой университетский профессор, который когда-то «заразил» меня палеоботаникой) с просьбой – дать мне возможность заняться палеоботаникой в Институте. Павел Николаевич, было, согласился, но… начальница узнала о моей просьбе и задала ему вопрос, «а кто же будет продолжать работы по стационару в фисташниках?». Её вопрос, заданный директору (мужу) пересилил мою «палеоботаническую» просьбу. Короче, в моём родном Институте ботаники я буду отлучён от своей мечты и от палеоботаники. Мне нужно было принимать решение, - или продолжать работы на ботаническом стационаре, и это надолго, или же… Прощай палеоботаника?! Я уже с болью думал о гибели моей мечты, о мечте об экспедициях с геологами (палеоботаника – геологическая наука). Я глубоко задумался… Но, нет! Не сдамся! И я решился, как на подвиг – подал заявление об увольнении. Был скандал, и упрашивание, и угрозы. Ведь я оставлял хорошо налаженные работы на ботаническом стационаре, а другого работника надо долго вводить в курс дела. Но я выстоял, цепи с меня свалились, я был свободен. А что – дальше? И тут пошли козни…. «Ах – так?!»
ПОИСКИ РАБОТЫ. ЛАБОРАТОРИЯ
После увольнения из Института ботаники, я пошёл к директору Института геологии Таджикской АН и попросился на работу в любой должности. Когда моя уже бывшая начальница («Уздечка», кого хочешь, запряжёт!) узнала об этом, она пошла к высокому начальству Академии и наговорила на меня «сорок бочек арестантов», что я – такой и сякой, ненадёжный, не берите его. Пожалеете. Короче, - злые и не обоснованные наветы. Увы, - мне было отказано. «Сейчас у нас нет свободных вакансий». Этого нужно было ожидать. Первый бросок в геологию провалился. Ударился лбом о стену, но ничего, не очень больно. Что же делать, я же без работы? А у меня уже семья и ребёнок. Мои бывшие сотрудники сочувствовали мне. Кто-то из знакомых геологов, обучавшихся когда-то параллельно со мной на геологическом факультете Университета, посоветовал: «Да иди ты в геологическое управление! Брось ты этих академиков! Геологическое управление это – сугубо деловое предприятие, там ведутся большие работы по геологической съёмке, поиску полезных ископаемых и прочих геологических проблемах, там и нужна твоя практическая палеоботаника. Иди прямо к начальнику палеонтологической партии, он хороший и трезво мыслящий человек, он тебя поймёт». Хороший совет – много стоит.
Пришёл в палеонтологическую партию к заведующему. Александр Иванович Лаврусевич, высокий молодой мужчина, старше меня, возможно, лишь на три-четыре года, внимательно меня выслушал, я ему рассказал, чем хочу заняться, кратко рассказал историю моего добровольного увольнения из Института ботаники. Когда толстая начальница («Уздечка») узнала, что я устраиваюсь коллектором в палеонтологическую партию геологического управления (кто-то донёс ей об этом), она и туда заявилась, пришла с той же целью к начальнику партии - наговорить на меня. Мстительное преследование продолжалось. Александр Иванович, человек умный, спокойный, понимающий, долго слушал неожиданно (без предварительного звонка) появившуюся у него незнакомую женщину, испытующе смотрел на неё и молчал. Он ей ничего не ответил. По окончании разговора, слегка поклонился («досвидания»), а мне после этого визита сказал: «Миша, работайте спокойно, я знаю вашу историю, никто вас здесь не тронет, только – старайтесь. А эта женщина больше сюда не придет». Всё! Я имею работу! И хотя я начал свой научный путь с должности всего лишь коллектора, всё равно - хорошо! Первый барьер преодолён!
НАЧАЛО НАУЧНОЙ РАБОТЫ
Наступил первый полевой сезон (1959 год) в геологии. Я посоветовался с геологами – с чего начать? По их совету побывал в предгорьях Памира, в долине р. Оби-Мазар. Там хорошо обнажаются неогеновые отложения, то-есть отложения, которым многие миллионы лет. Отобрал послойно образцы из большого геологического разреза. Для поездки мне Александр Иванович выделил машину и дал помощником молодого парня. Машина меня довезла до намеченного разреза. Я детально описал разрез, упаковал пробы на спорово-пыльцевой анализ, на это ушло недели две. По окончании работ в назначенный срок за мной пришла машина. Собраны образцы, но (!) лаборатории-то пока нет. Её надо создавать. А без лаборатории мои образцы – мёртвый груз. И тут произошла интересная история.
Свободного помещения для лаборатории в здании геологического управления не нашлось. С помещениями – всегда туго. Я пошёл советоваться к геологам-четвертичникам, с которыми мне предстояло в будущем работать. Думали, думали… Как будто бы совсем безвыходное положение.
И тут у меня возникла совсем уж крамольная и дерзкая мысль. А дело в том, что до четвёртого этажа в здании управления в дневное время водопроводная вода не поднималась, слабый напор. Поэтому из просторного туалета на четвёртом этаже – несло неприятным запахом на весь этаж и ниже. Это никому не нравилось. Этот туалет хотели, было, просто заколотить. И я высказал предложение – превратить туалет в лабораторию. (Куда деваться?!). Я прикинул, что площадь туалета вместе с просторной курилкой скромная, но вполне достаточная. Есть место, где установить вытяжной шкаф, разместить приборы. Была – не была! Вместе с (тоже молодыми) коллегами пошли к главному геологу, Виктору Ивановичу Автономову.
Я поведал ему о нашей задумке. Он удивился, сначала не понял, в чём дело, и… замолчал. Но я прервал это молчание тем, что красочно и убедительно рассказал главному геологу о том, какой должна быть спорово-пыльцевая лаборатория, что такое спорово-пыльцевой анализ и как важны его данные для геологии в целом и для стратиграфии кайнозойских отложений, в частности. Мы не были уверены в успехе, отдадут ли нам туалет. Но опасения были напрасны.
Виктор Иванович внимательно выслушал нас, задумался, затем по-доброму прищурился, хорошо улыбнулся и сказал: «Забирайте ваш туалет, но помните, я буду ждать результатов работы новой лаборатории».
Закипела работа. (Ох, и походить пришлось!). Но по заданию начальства пришли рабочие, слесари, маляры, сняли всё прежнее, побелили, покрасили, проветрили помещение, затем установили вытяжной шкаф (предстояла работа со щелочами и крепкими кислотами, что требует хорошей вентиляции помещения), со временем был смонтирован бак из нержавеющей стали для запаса воды. Появились центрифуги, химреактивы, дистиллятор. Через месяца три-четыре всё было готово для того, чтобы начинать серьёзно работать. Уздечкина больше не приходила. Надо же, у меня появилась своя лаборатория! Второй барьер был преодолён! И работа постепенно налаживалась.
ВСТРЕЧА С УЧИТЕЛЕМ
Но мне нужно было научиться этому новому для меня палеоботаническому методу. На практике я с ним ещё не был знаком. Я прочёл несколько интересных палеоботанических работ В.П.Гричука, который работал в Институте географии в Москве. Как раз в это время в геологическом управлении по своим делам находились в командировке молодые аспирантки из МГУ. Мои сверстницы. Они узнали, что в управлении есть спорово-пыльцевая лаборатория. Пришли ко мне побеседовать и рассказали о лаборатории аналогичного профиля в Институте географии в Москве. Узнали, что я только начинаю такие работы, посоветовали: «Да езжай к Гричуку на обучение, к нему отовсюду едут учиться такие же, как и ты. Он никому не отказывает. Замечательный человек!». И я решился ехать в Москву на обучение. Написал Владимиру Поликарповичу мою просьбу – принять меня для консультации. Получил положительный ответ и, вот, я лечу на самолёте (кажется, это был винтовой дребезжащий тихоход ИЛ-14), с задержкой в Актюбинске (была пурга) и промежуточной посадкой в Оренбурге, но – долетел. Это была осень 1959-го года.
Москва. Старомонетный переулок. Вот вывеска «Институт Географии Академии Наук СССР». Захожу, спросил у вахтёра, как пройти к Владимиру Поликарповичу Гричуку? – Сказала. Вхожу в лабораторию. Это довольно тесное полуподвальное помещение с низким потолком. Прикинул, - по площади такое же, как и моя «курилка». Лаборантка что-то «колдует» у вытяжного шкафа. Спросил В.П. Гричука. Из-за загородки вышел стройный средних лет мужчина с красивой лысиной и седыми висками. Ему тогда было пятьдесят два года, но мне-то в мои двадцать восемь лет он казался пожилым, а на самом деле это был человек в расцвете сил. Я представился. «Да, я помню Ваше письмо, проходите, садитесь». Пошла беседа, спокойная, доброжелательная.
Так я встретился с моим будущим научным учителем. В своей маленькой лаборатории он творил научные чудеса! Его работы были известны далеко за пределами страны. Мне рассказывали, что он, вернувшись с войны, поработал, подготовил к защите кандидатскую диссертацию, за которую ему сразу была присуждена степень доктора географических наук. Владимир Поликарпович с некоторым любопытством посмотрел на меня, слушал внимательно, узнал, что у меня ботаническое образование («это очень хорошо»), пожелал успехов и поручил меня для первых консультаций своим сотрудницам, Е.А. Мальгиной и М.Х.Моносзон, которые целый месяц вводила меня в суть метода. Перед отъездом из Москвы Владимир Поликарпович побеседовал со мной, дал практические рекомендации к будущим делам. После этой поездки в Москву я уже знал, что буду делать, когда вернусь к себе, на четвёртый этаж. Вернулся – и пошла работа, уже осознанно и целенаправленно. Барьеров больше не было.
В последующем Владимир Поликарпович мне много помогал, он был моим руководителем по аспирантуре, мы совместно обсуждали полученные мною палеоботанические материала для Памира, удовлетворённо удивлялись неожиданности полученных данных. В древних отложениях, сейчас поднятых тектоникой на высоту до 4500-5000 метров, на уровень высокогорных холодных пустынь, были обнаружены ископаемые остатки субтропических влаголюбивых лесов. Всё это вело к новым выводам, раскрывающим подлинную геологическую историю Памира.
Нередко, когда в лабораторию к В.П.Гричуку приходило много народу, молодые сотрудники приносили ему для консультации свои материалы, моя очередь для беседы, как правило, была последней. Когда очередь заканчивалась, Владимир Поликарпович, немного уставший, говорил: - «Давайте, Миша, поедем ко мне домой, выпьем чайку, и там нам никто не будет мешать». Приезжали, он на минут десять выходил во двор выгуливать свою любимую собаку Тэри, возвращался, ставил чай, кое-что закусить, а затем садились за разбор и анализ моих палеоботанических диаграмм, новых сведений о геологическом прошлом Памира. Я чувствовал его особое отношение ко мне и за это был ему очень благодарен. Именно благодаря Владимиру Поликарповичу в авторитетном журнале «Доклады Академии Наук СССР» появилась моя первая научная статья по палинологии четвертичных отложений Памира, представленная к печати академиком В.Н.Сукачёвым. Это очень прибавило мне энергии и желания работать, работать, работать…
Владимир Поликарпович был очень чувствительным человеком. Вот два примера. В Институте геологии РАН на Пыжевском пер.7 проходило заседание, посвящённое памяти академика Владимира Николаевича Сукачёва. Владимир Поликарпович был его учеником. Заседание вёл академик А.Л.Яншин. Он кратко выступил, рассказал о личных встречах с А.Н.Сукачевым, о его вкладе в науку и т.д. Затем выступили М.И.Нейштадт, Е.Д.Заклинская. Слово о воспоминаниях и встречах с В.Н.Сукачёвым предоставили В.П.Гричуку. Он встал за кафедру, что-то хотел сказать, но… воспоминания разволновали его, глаза увлажнились, он устыдился своих слёз и ушёл за кулису. Несколько секунд зал молчал, затем Александр Леонидович деликатно сделал паузу и дал слово для выступления кому-то ещё. Заседание продолжилось. По окончании заседания Владимир Поликарпович спустился в зал из-за кулисы. Все продолжали, расходясь, разговаривать. Интеллигентная публика «не заметила» волнительного момента. Неловкость прошла.
А однажды, когда Учитель в очередной раз пригласил меня к себе домой, чтобы в спокойной обстановке обсудить мои новые материалы, касающиеся палеогеографии Памира, собака Тэри нас не встретила. «А где же Тэри?», - спросил я. Владимир Поликарпович сразу не ответил, и после паузы с печалью в голосе ответил, что «Тэри больше нет». Расставание с любимой собакой было, видимо, трудным.
МОЯ ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА С ПАМИРОМ
После того, как я получил консультации у В.П.Гричука и сам повозился в его лаборатории у вытяжного шкафа, понял тонкости обработки проб на спорово-пыльцевой анализ, какие для этого нужны химреактивы, освоил работу с микроскопом и многое другое, нужно было возвращаться в Душанбе и думать, как строить работу дальше. С Учителем мы сформулировали тему моей будущей работы. В геологическом управлении, по возвращении из Москвы, геологи, с которыми я должен был работать на Памире, сказали, что надо настраиваться на предстоящие полевые работы. Отъезд в высокогорье намечался на июнь предстоящего (1960-го) года. Я проштудировал несколько хороших работ по четвертичной геологии и геоморфологии гор Средней Азии, по физической географии Памира.
И вот - весна 1960-го года. Я приступаю к своей самостоятельной научной работе. Меня, как (начинающего) специалиста-палеоботаника, включили в состав геологической партии, которой предстояло провести плановые геологические исследования в труднодоступных высокогорных районах Памира. В начале июня 1960-го года был сформирован отряд, в который вошли В.В.Лоскутов (начальник геоморфологической партии), геологи А.К.Трофимов, В.А.Васильев, я, а также профессор О.К.Чедия (научный консультант). За весну было подобрано снаряжение, топографические карты и все материалы, необходимые для работы в высокогорьях, оформлены в качестве рабочих трое памирских таджиков. В конце мая всё было готово к отъезду на Памир.
А путь к Памиру был таким.- Нам предстояло проехать через жаркую Ферганскую долину и город Ош (его называют – «Воротами Памира»), через Алайский хребет с его еловыми лесами и медовыми горными травами, через просторную Алайскую долину с сочными альпийскими лугами, через заснеженный Заалайский хребет (его принимают за границу между Тянь-Шанем и собственно Памиром), перевалить через перевал Кызыларт, высотой 4280 метров. И только тогда перед нами, как контраст всему предшествующему, откроется Памирское плато с его скудной пустынной растительностью, сухим ветром с песком и пылью, с многолетней мерзлотой и жгучим ультрафиолетовым солнцем, заснеженными горными хребтами, окружающими плато.
Благополучно преодолён весь этот путь. И вот мы – на Памире. Основной базовый лагерь был разбит на берегу высокогорного озера Каракуль. Каракульская котловина представляет собой огромный провал в земной коре, заполненный водами рек, стекающих с ледников и снежников окружающих гор. Здесь, на высоте 3916 метров, образовалось озеро. Геологи считают, что оно возникло 1,5 – 2 миллиона лет назад. Зимой озеро надолго покрывается толстым слоем льда, как Байкал. Но озеро бессточное, потому слабосоленое.
От базового лагеря намечались радиальные маршруты, разные по сложности, но иногда настолько трудные, что, лишь закончив их, думалось, наверно второй раз я этот маршрут не преодолею. Особенно мне запомнился изнурительный переход в долину реки Баляндкиик, на границе между Восточным и Западным Памиром. Это был первый мой маршрут в горах Памира, и я, поэтому, откровенно переживал за предстоящее.
В ПУТЬ
Выход готовился от лагеря, располагавшегося на юго-западном берегу Каракуля в месте впадения в озеро реки Музкол на высоте 4000 метров. Проникнуть в долину Баляндкиик можно было только через труднопроходимые перевалы горных хребтов, высота которых намного выше 4500 метров. Наш маршрут в это урочище лежал, в частности, через перевал Кокуйбель, высота которого в перевальной седловине составляет 4834 метра. Сформированный отряд состоял из пяти геологов, трёх рабочих, памирских таджиков. На всех нас - восемь лошадей.
Ранним июльским утром караван встал на тропу. Солнце, только что выглянувшее на востоке, из-за Сарыкольского хребта, светило нам в спины и словно бы подгоняло нас. Шли размеренно, не спеша. В высокогорье ходить быстро не рекомендуется, так как – разреженный воздух, дышать трудно. Дорога на запад, вверх по долине реки Акджилга, поднималась полого и спокойно. Постепенно по направлению к перевалу тропа делалась всё круче и круче. Затем она стала змеиться мелкими серпантинами, поднимаясь от днища долины на склон и, наконец, почти потерялась в подвижной осыпи.
Незаметно прошли отметку 4500 метров. Солнце постепенно, крадучись, перевалило за полдень и светило уже с другой стороны, с запада. Но до темноты было ещё далеко. Лошади шли трудно, хотя мы вели их уже на поводу. Изнурительный подъём по осыпи отнял много времени и сил. Пешим ходом, тяжело дыша, сильно замедлив темп подъёма, двигались вверх и вверх. Через каждые десять – пятнадцать метров приходилось останавливаться и ждать, когда успокоится сердце. Здесь, на высоте около 4700 метров трудно идти вообще, а ещё вести за узды завьюченную и дрожащую от напряжения лошадь – труднее вдвойне. Массивы скал, сложенные кристаллическими окварцованными сланцами, разрушаются, а у их подножья образуются огромные несцементированные, подвижные осыпи. Сделаешь несколько шагов и вновь сползаешь по осыпи назад, а отдышавшись, снова идёшь вверх. А до перевала было ещё далеко.
Вот с запада медленно наползла тень гор, солнце явно покидало нас, сразу стало холоднее, даже морозно, хотя был летний месяц – июль. Но это была и высота! Руки сводило от холода, но спина взмокла от напряжения. Наконец тропа вышла на последний небольшой водораздел, и мы увидели долгожданный перевал, вид которого явно разочаровал всех нас. Каждый очередной, кто подтягивался из-за косогора к обзорной точке, молча, всматривался вперёд и слегка влево, затем успокаивал дыхание и, чертыхаясь, спрашивал – что будем делать? Оказалось, что перевал был накрыт многолетними слоями фирна и льда и неприступно обрывался в нашу сторону оледенелыми острыми козырьками с гигантскими сосульками.
Провести именно здесь навьюченный караван было невозможно, хотя на карте, составленной ещё в 1930-ые годы, тропа была показана прямо через седловину перевала. Видимо, тогда этого снега и льда на перевале не было, или было, но не столько, как сейчас. Но за годы, прошедшие после составления карты, т.е. за тридцать лет, лето становилось всё холоднее и холоднее, а снег, не успевавший к зиме стаивать, постепенно накапливался и, наконец, закрыл перевал довольно мощным слоем льда и фирна. В первой половине каждого дня толща льда обогревалась с востока, таяла, а во второй половине дня, когда приходила тень, и делалось морозно, сосульки нарастали. Но нам, всё-таки, нужно было двигаться кверху, вперёд.
Нужно было быстро принимать решение, т.к. приближался вечер, а ночь в горах после коротких сумерек приходит очень быстро. Мы оказались на очень неудобном перепутье. Спускаться назад было невозможно, да и надвигалась ночь, а впереди – оледенелый перевал. Медлить было нельзя. Что делать? - Принятое решение заключалось в следующем. Справа от обледенелого перевала, выше на метров сто, скалы были сложены древними кристаллическими сланцами. Они залегали так, что плоскостями напластований наклонно уходили как бы во внутрь склона, а выступавшие выходы их образовывали что-то наподобие узеньких карнизов. Слабая, местами еле заметная их истёртость говорила, что этой «тропой» уже пользовались. Навьюченных лошадей здесь, конечно, провести было нельзя. Они могли зацепиться вьюками за скалы и свалиться в обрыв. Лошадей пришлось развьючивать. Хурджумы (перемётные суммы) и спальные мешки, другие вещи перенесли осторожно через наиболее опасный участок. Но лошади и развьюченными не хотели идти, упирались, боялись, ноги их мелко дрожали. Выйти из положения помог опытный проводник-памирец. Он предложил следующее.
За узду каждой лошади поочерёдно привязывали верёвку настолько длинную, чтобы с ней можно было перейти самое опасное место. Затем оттуда осторожно подтягивали верёвку к себе, а чтобы лошадь пошла смелее, другому нужно было держать лошадь за хвост и двигаться ей в след. Понимая, что впереди и за нею есть люди, она хотя и робко, но шла.
Удивительные всё же существа эти – лошади. Здесь, в поднебесье, на высоте около 5000 метров, они все восемь почти в темноте шли с величайшей осторожностью по узенькому скалистому карнизу и ставили свои избитые на острокаменистой осыпи в кровь и дрожащие копыта именно туда, где можно было найти опору. Пугливо озираясь в мрачную темноту обрыва, они благополучно прошли опасный участок. Заснеженный и обледенелый перевал остался ниже нас, немного в стороне.
Устали все, и люди и животные. Нужно было спешить, ибо через полчаса наступит ночь. С трудом завьючили заново лошадей и двинулись. Вот уже на почти черном небе появились первые холодные звёзды. Они, как ледяные кристаллы, усиливали ощущение суровости поднебесных ночных гор.
Наконец мы вышли из подветренной стороны перевала, за перевал, на открытое место. И тут бешеный ветер с запада, со стороны Баляндкиика, порывами ударил нам в лицо. Дул он безжалостно, почти не прекращавшимися упругими шквалами, и, казалось, что вот-вот свалит всех с ног. Нужно было срочно и быстро спускаться вниз. По мере спуска, мы миновали полосу сильного перевального ветра, здесь он заметно стих. В темноте ещё спускались некоторое время с передовым фонариком. Наступила ночь. Над нами было бездонное чёрное небо, море молчаливых, мерцающих звёзд и чётко размеченный туманный хоровод вечного Млечного Пути. «Раскрылась бездна, звезд полна. Звездам нет счёта, бездне – дна». Глядя в такое небо, задумаешься.
Остановились где-то на высоте 4500 метров, на западном склоне перевала. На ощупь развьючили измученных лошадей, ослабили им подпруги и задали овса. На каменистом склоне отыскали подобие площадки, с трудом поставили трепетавшие на ветру палатки. Не раздеваясь, голодные, замёрзшие влезли в спальные мешки. Постепенно шум палаток стал стихать, отдаляться, глохнуть и, наконец, утонул во сне.
УТРО НА ПАМИРЕ
Утро было тихим и морозным. Солнце, за ночь прошедшее под нами, вновь вкрадчиво светилось с востока, откуда мы пришли, робко тронуло нежным малиново-сиреневым оттенком скалы и позолотило громады заснеженных гор дальних вершин. Поразительно чистое, бездонное, темно-голубое небо, какое может быть только высоко в горах, в это раннее утро было каким-то таинственным. Издалека, из соседнего ущелья, доносился шум водопада, выбивавшегося из-под ледника, но он смягчался и словно поглощался тишиной гор. Камни, редкие кусты, сникшие на утреннем безветрии палатки, - всё было покрыто изморозью. Когда я выглянул из палатки, то увидел удивительную картину. В отдалении, в метрах тридцати от нас на слегка сизой от инея лужайке, около родника, мирно паслись горные козлы-киики. Они ещё не почуяли, что здесь люди. Но заметив постороннее движение, быстро скрылись за ближайшими скалами. Слышался отдалённый и близкий свист сурков. Это – утренняя перекличка. Неповторимая красота этого сурового высокогорного утра была молчаливым вознаграждением за вчерашние трудности, за бешено бившееся сердце и за пронизывающий морозный ветер на перевале.
Тени гор сокращались. Солнечный луч коснулся палаток. Лагерь проснулся. Начался новый день. Сняли палатки и увидели, что спали на относительно пологой части осыпи, на камнях. Однако же – выспались. Новые сборы, навьючивание лошадей, другие заботы. Теперь – вниз, вдоль всклокоченной и пенной реки, к теплу, к лугам, к цветам, ниже, ниже, к намеченному месту базового лагеря. Уже в полдень, у слияния рек Баляндкиик и Зулумарт был поставлен лагерь на хорошем ровном месте, и на возвышенном участке, т.к. к вечеру реки Памира сильно вздуваются от тающих ледников и снежников, а это бывает опасно. Вчерашние трудности забыты. Шумно, по-деловому обсуждаются планы маршрутов, распределяются между отрядами. В каждом отряде геолог, его помощник, рабочий, задача которого следить, чтобы правильно были завьючены лошади, чтобы не забыть для неё овса, а для себя – провизии, чтобы у лошадей под седлом не было потёртостей и т.д.
БУЙСТВО РЕК. ГОРЯЧИЕ ИСТОЧНИКИ
В одном из первых маршрутов нам с В.В.Лоскутовым необходимо было проникнуть далеко на запад, вниз по Баляндкиику, этой бурной и непостоянной в своём буйстве памирской реки. Медленно двигаясь вниз по течению и делая на карте и в полевом дневнике заметки, мы постепенно дошли до того места, где восточнопамирский пустынный ландшафт довольно резко сменяется сильно расчленённым альпинотипным рельефом. Здесь реки буквально пропиливают западный бок Восточнопамирского плато, почти, как водопады, обрушаются и несут огромные камни, глыбы, гулкие удары которых друг о друга слышны даже через рёв реки. Здесь уже было по-летнему тепло, а поэтому появились небольшие деревья арчи-можжевельника, кусты шиповника, жимолости.
Сориентировавшись по карте, мы поняли, что оказались на том месте, где ещё в 1927-м году, может быть, сидя на берегу этой реки, делал свои заметки известный русский геолог и путешественник Николай Леопольдович Корженевский: «Боковые притоки Баляндкиика многочисленны на этом участке; в летнее время они представляют бурные клокочущие реки с трудными и опасными переправами. Последнее обстоятельство усугубляется ещё тем, что все они текут в очень глубоких (до 200 метров) и узких оврагах, разделённых узкими же гребнями, поросшими редкими деревцами арчи. Крутизна склонов этих оврагов достигает 60°, благодаря чему переход через них является главным препятствием при следовании с Западного на восточный Памир долиною Баляндкиика».
Именно здесь остановили нас бешено клокотавшие потоки, а шум воды у берега был таким сильным, что разговор заглушался настолько, что для того, чтобы что-то сказать и тебя услышали, нужно было кричать во весь голос около уха. Здесь тропа кончалась. Дальше пути не было.
А там, западнее, в долину Сельдары с самых высоких гор Памира, с хребта Академии Наук, высшая точка которого составляет 7495 метров, сползает крупнейший в Северной Евразии горнодолинный ледник Федченко длиною около 77-ми километров. В ледниковую эпоху он удлинялся до 150-ти километров и более.
В середине дня маршрут был в общих чертах описан, на карту были нанесены контуры полей древних ледниковых отложений, отобраны образцы на микропалеоботанический анализ. Нужно было возвращаться назад. На возвратном пути был заход в одно небольшое боковое урочище. Продвинувшись по нему, мы заметили издалека, что вверх поднимается пар. Подходим ближе и видим, что по относительно пологому склону, густо соединённые между собой, заполненные горячей минерализованной водой, как бы рассыпаны травертиновые (минерализованные) блюдца. Из многочисленных трещин по склону сочится горячая вода. Это говорило о том, что мы стояли на том месте, где глубоко в земную кору уходит глубинный тектонический разлом, по которому поднимаются горячие минерализованные растворы. Температура воды была близка к 80°С, а поскольку на такой высоте вода закипает при температуре 85-90°С, то можно сказать, что на поверхность выбивался кипяток. Вероятно, здесь проходила граница между двумя крупными подвижными тектоническими блоками Восточного и Западного Памира.
Мы в работе потеряли много времени, приближался вечер. Стало ясно, что засветло до лагеря дойти не успеем. Поэтому было решено здесь заночевать, а утром быстро вернуться в основной лагерь. Задали лошадям овса, поставили палатку для ночлега. Наш помощник рабочий-таджик собрал в округе сухой кустарник, устроил очаг, сготовил еду и чай. Сумерки снова быстро сгустились, и снова на чёрном небе теснились чистые кристаллы холодных звёзд. А утро было ясное, слегка морозное, бодрое. Оно нас подгоняло, и вскоре мы прибыли в наш лагерь.
За дней десять все отряды завершили намеченную работу в долинах Баляндкиика и Зулумарта. Теперь – сборы и в обратный путь. Сгруппировавшийся отряд двинулся к Каракулю, в основной лагерь, но не через трудный Кокуйбель, отнявший у нас много времени и сил, а через тоже высокий (более 4600 метров) перевал Тахтакорум с хорошей горной тропой. Спустились в долину реки Танымас, где нас дожидалась машина. Погрузили снаряжение, освободили лошадей от груза, загудел мотор, и уже во второй половине дня мы были в основном лагере на Каракуле. А к ночи рабочие, налегке, пригнали к лагерю весь табун лошадей. Им тоже предстоял отдых в два-три дня.
Вид у всех нас был весьма экзотический: на высокогорном ультрафиолетовом солнце, в сухом воздухе Памира лица быстро загорели, обветрились, облупились и стали шершавыми носы. Но нам в радость была и палатка-баня, где можно было привести себя в порядок и расслабиться. После изнурительной более чем недельной работы был двухдневный отдых, полная свобода действий. А в последующие три дня нужно было привести в порядок полевые записи, усилить на картах контуры полей разнотипных отложений, составить подробную опись образцов, тщательно их упаковать, обсудить результаты проделанной работы и наметить ближайший новый маршрут.
Я рассказал о моём первом маршруте, о встрече с Памиром – с этим гранитным океаном, горные хребты которого, как застывшее грозное цунами, надвинутое с юга, со стороны Гималаев, молчаливо глядят в дальний космос. Иногда они вздрагивают, двигая эти волны по уходящим вглубь Земли тектоническим разломам. И это движение не утихает и продолжается на протяжении тысяч и миллионов лет. И тревожит тех, кому судьбой было суждено связать свою жизнь с этим исполином.
Так начиналась моя работа по изучению палеогеографии Памира.
Мне потребовалось три полевых сезона на Памире, чтобы собрать материал, который мог бы стать основой кандидатской диссертации. В ноябре 1962-го года я поступил в аспирантуру в Институт геологии Таджикской АН. У меня уже было несколько научных публикаций в авторитетных изданиях. Аспирантуру я закончил успешно, а было это так…
"ОТДЫХ" НА ПАМИРЕ
Свою кандидатскую диссертацию я защитил в апреле 1965-го года на Учёном Совете Института географии АН СССР. Утверждение пришло сравнительно быстро, где-то в начале июня. Я получил диплом, но по приказу Института геологии, где я был аспирантом (это в том Институте, куда меня в своё время из-за «отсутствия вакансий» не хотели принимать), числился ещё аспирантом, т.к. срок моей аспирантуры заканчивался только в ноябре. Продолжаю получать аспирантскую стипендию, а у меня была уже семья и маленький сыночек, и диплом кандидата наук на руках. И - каждый рубль на учёте. Прихожу к директору и говорю, что «я получил утверждение, вот диплом (показываю), а всё числюсь аспирантом». Рауф Баратович, директор, взял диплом ("надо же, так быстро утвердили"), просмотрел с некоторым удивлением, поздравил и говорит, что таких досрочных защит «у нас» не было, а отчислить меня из аспирантуры он не может (может, но у него было другое решение). «Никуда не денешься, хоть вы уже и кандидат наук, будете аспирантом до окончания аспирантского срока, получайте стипендию, а за ваши успехи я по приказу предоставляю вам… два месяца оплачиваемого отпуска». О, неожиданная радость!
Чтобы два месяца не пропали бесцельно, я устроился на сезонную работу в геологическую партию (подзаработать), которая занималась поисками россыпного золота, и вместе с моей Элей уехал на Памир. Сын Андрей остался с бабушкой. По возвращении с Памира я расплатился с долгами, накопившимися за год защиты. Наступил какой-то душевный комфорт.
Помню возвращение из этого полевого сезона. Через памирские высокогорные долины, через перевалы, вдоль клокочущих горных рек, я добрался до Хорога, административного центра Памира. В аэропорту я видел печальную картину: самолётом отправляли гроб с разбившимся в горах альпинистом. Гроб, сколоченный из грубых досок, сопровождал молодой бородатый мужчина, возможно, друг погибшего альпиниста и сам альпинист. Задумчиво, молчаливо дожидался прилёта самолёта. Люди – романтики, им бывает предельно трудно, они гибнут, но каждый год на Памир устремлялись новые группы весёлых скалолазов, чтобы, достигнув вершины, сверху посмотреть на застывшее море гор.
На самолёте ЯК-40 долетел до Душанбе. Два месяца в горах изменили мой облик: обветренное лицо с облупленным от горного солнца носом, густая борода, пыльный, иду в свою коммуналку (ах, как хорошо жилось в палатке!). По дорожке навстречу идёт мой малыш. Ему четыре годика. Он давно ждёт папу с Памира. Иду, а он сторонится меня, намереваясь пройти мимо, не узнал. Я снимаю рюкзак и опускаюсь около него. Спрашиваю, - «Мальчик, как тебя звать?». Робко отвечает – «Андрей». Смотрит. «А ты знаешь, кто я?». Молчит. Затем мягко, доброжелательно говорю, - «Я твой папа». Боже, что произошло! В глазах малыша радость, бегающие зайчики, заливистый смех. Он бросился мне на шею, стал дёргать за бороду, тереться об неё. Вышла из дома бабушка Боже, как хорошо-то! Я дома!
А дальше – всё пошло в рабочем темпе. Я много трудился, было интересно, мои работы публиковались в авторитетных научных журналах. А незадолго до этого у меня произошла встреча с Андреем Алексеевичем Никоновым, с которым впоследствии мы очень подружились и много работали (см. гл. 8, строчка «Неожиданное и приятное знакомство»).