Жизнь моя песней звенела

Исторический портрет Мусы Джалиля.


Мы прошли через сорок смертей
и не покорились.
Муса Джалиль.


Герой-поэт Муса Джалиль (Муса Мустафович Залилов)…

Это имя прочно вошло в память человечества.

•    Азербайджанский поэт Самед Вургун писал:

«Мир и мировая литература знают много поэтов, обессмертивших свои имена неувядаемой славой, но таких, как поэт-герой Муса Джалиль, увековечивший своё имя и бессмертными творениями, и смертью, которая сама является героическим подвигом, - не так уж много.
Вот они: Байрон, славный народный поэт Венгрии Петефи, герой Юлиус Фучик и, наконец, Муса Джалиль».
       
 Поэт удивительно трагической и героической судьбы – Муса Джалиль – прожил короткую жизнь – всего 38 лет. Но это большая, яркая жизнь. Его короткая, героическая биография является примером ранней гражданской зрелости, беззаветного служения высоким идеалам.
Жизнь выдающегося татарского поэта, Героя Советского Союза, лауреата Ленинской премии Мусы Джалиля стала немеркнущей легендой, живым примером для многих поколений…


* * *
 
   …В бескрайних просторах Оренбургских степей затерялась небольшая татарская деревушка Мустафино.
 Зимой здесь лютые морозы и гигантские снежные сугробы.
 А летом стоит невыносимая жара.
Вот в той деревеньке и родился в небогатой многодетной крестьянской семье шестым ребёнком Муса.
Случилось это вьюжной ночью 2 (15) февраля 1906 года.

•    Как писал сам Муса Джалиль в своей автобиографии «Мой жизненный путь»:

 «Я родился в 1906 году в деревне Мустафино бывшей Оренбургской области в семье Мустафы Габдельджамиля»…

В честь новорождённого ребёнка устроили праздник, пригласили многочисленную родню. Гости, скрестив ноги, сидели на полу. Они принесли с собой подарки: кто чёрную бархатную тюбетейку, кто яркую ситцевую рубашонку, кто мотки пряжи. А родители матери Рахимы-апы принесли по обычаю тугой тяжёлый сверток отбеленного холста – чтобы жизненный путь новорожденного был долгим и светлым.
Наконец, пришёл мулла. Все встали. Муллу встретили у порога, помогли снять тяжёлую шубу.
Мулла поднёс ладони к лицу, и нараспев, полуприкрыв глаза, начал читать молитву. Все притихли. Когда мулла закончил молитву, ему подали туго спеленатого ребёнка.

•    Мулла поднял его на вытянутых руках и произнёс:

«На челе младенца вижу печать мудрости. А потому нарекаю его именем Муса. А имя сие идет от пророка Моисея, мудрейшего из мудрых».

Отец Мусы - Мустафа Залилов - сын бедного аульного пастуха Абубакира.
Он с детских лет гнул спину на богатого купца. С 7 лет служил в магазине Усмановых в Шарлыке. Был мальчиком на побегушках. Позднее работал приказчиком. Там же он окончил медресе, выучил арабский язык, научился говорить и по-русски. После женитьбы, собрав все свои сбережения, заняв у бая денег, Мустафа-абзый открыл в своей деревне маленькую бакалейную лавку. Он не очень любил сельский труд. И время от времени пропивал свой достаток.
Отец поэта был человеком добрым, мягким.
По рассказам односельчан, он был невысокого роста, рыжеватый, несколько суетливый.
Его все уважали как человека незлобивого, сметливого и по-крестьянски мудрого.
А позже, уже живя в Оренбурге, за неуплату долгов он попадёт в долговую тюрьму и полностью разорится…

Огромное влияние на формирование внутреннего мира будущего поэта оказала его мать - Рахима-апа (урождённая Сайфуллина).
Спокойная, тихая, уравновешенная, полная противоположность Мустафе-абзый, темпераментному, вспыльчивому, легко подверженному неожиданным перепадам настроения. Она обладала бесконечным терпением и стойкостью.
Рахима-апа была требовательной к детям, не баловала и не потакала их слабостям.
То и дело мать повторяла:
 «Настоящий человек лишь тот, кто в первую очередь думает о других, а не о себе».
Она была по-своему одарённой, талантливой, хотя всю жизнь оставалась неграмотной. В девичестве она была первой певуньей на селе, знала много народных песен.
Мать поэта была небольшого роста, с чёрными волосами. Муса очень походил на неё.
Характер у неё отличался уступчивостью и мягкостью.
 Она постоянно внушала детям уважение к труду и хлебу.
Но не только нравственные основы характера Мусы складывались под её воздействием.
В самые трудные дни в Оренбурге, когда в доме не было ни куска хлеба, ни капли керосина, она собирала вокруг себя детей и пела им старинные татарские песни. Дети, слушая песни матери, хоть на какое-то время забывали о страшном чувстве голода.

Мустафино - небольшая деревня, относящаяся в настоящее время Шарлыкскому району Оренбургской области.
Как поэтично отмечает один из самых крупных исследователей жизни и творчества поэта Рафаэль Мустафин, родная деревня, её поля, реки, с детства знакомые картины, восходы и закаты, краски весны и осени - все они останутся спутниками поэта. Родные места, природа, сам воздух этой стороны будут вдохновлять его всю жизнь.
 Ведь Муса очень любил своё Мустафино, чистый воздух знакомых и любимых с детства мест, краски увядающего осеннего и пробуждающегося весеннего леса, утренний туман над полями, красочные закаты над рекой.
Позже, многие его стихи для детей будут посвящены деревенской жизни, животным, природе родной земли. Такие стихи для самых маленьких, как «Петушок», «Кукушка», «Вороватый котенок», «Шакир и Гали», «Мой пес» и многие другие.

Мустафино - это родина Мусы…
Здесь прошло его детство...

Детство всех деревенских ребятишек было тогда одинаковым.
Зимой катались на салазках с ледяных горок.
Когда наступали тёплые солнечные дни, ребята играли в бабки, ходили в поход, разжигали костры и пекли картошки. Играли в салки, в прятки. Лазили по деревьям.
Больше всего Муса любил рыбачить.
Подолгу купался в речушке Неть.
 Муса, как и все ребята, собирал весной дикий лук и чеснок, лакомился спелой вишней, пас за речкой телят и гусей, ездил с родителями на сенокос.
Как и все крестьянские дети, он бегал босиком по росистой траве, ходил в ночное.
А длинными вечерами с восторгом слушал протяжные татарские песни, которые великолепно пела его мать.
И очень любил завораживающие сказки бабушки Гильми.
 Видно, тогда и вспыхнула поэтическая искорка в мальчике…

В раннем детстве маленького Мусы было много эпизодов, которые запомнились на всю жизнь. Однажды Муса принёс из рощи птичьи яйца. Когда бабушка увидела яйца, сразу нахмурилась, но ругать его не стала.

•    А рассказала ему легенду про Сака и Сока:

 «Жили-были два мальчика – Сак и Сок. Когда они играли вместе, всегда дрались. Редкий день обходился без драки. Вот однажды мать вернулась домой и видит: сыновья опять подрались, все в доме перевернули вверх дном. Тогда она в сердцах воскликнула: «Чтоб вам стать птицами небесными, чтоб никогда вам не видеть друг друга». И в тот же миг мальчики превратились в птиц и, махая крыльями, полетели в небо. Летят они над лесами, над полями, ищут друг друга, но не могут найти».

Потом бабушка спросила:

«А вдруг ты принёс яйца из гнезд Сака и Сока? Если они узнают об этом, они будут проклинать вас вовеки».

Муса, услышав легенду, побежал в рощу и положил яйца обратно в гнездо. Другим мальчишкам советовал следовать его примеру. Позже он никогда не позволял трогать птичьи гнезда.

         Рано проснулась у будущего поэта тяга к знаниям.
 Ему не было ещё и 6-ти лет, когда маленький Муса впервые переступил порог сельского мектеба -  школы.
Это был для него незабываемый день.

Учился он легко и с большим желанием.
Почти все буквы алфавита были знакомы Мусе (их показал ему брат Ибрагим). Пока его одноклассники с трудом усваивали буквы, Муса уже свободно читал и писал.
Он был очень любознательным.
Учитель разрешал ученикам задавать любые вопросы.

Муса, пользуясь этим, так и сыпал вопросами:

• Почему небо синее, а трава зелёная?
• Почему у лошади четыре ноги, а у человека только две?
• Откуда берётся гром?

И что ведь удивительно: за один год он овладел программой всех четырёх классов сельской школы!

Летом 1913 года Мустафа-абзый, спасаясь от нужды,  распродаёт хазяйство. И, в поисках лучшей доли, перевозит свою многочисленную семью в Оренбург.
Это были годы жестокой нужды и скитания по постоялым дворам.
В городе им удалось поселиться в сырой и мрачной подвальной комнате во дворе медресе.
Рядом с медресе находилась библиотека «Белек» (Знание). Вскоре именно там будет постоянно пропадать и проводить всё своё свободное время маленький Муса. Здесь он впервые прочитает сказки Пушкина…

А чуть позже он поступает в Оренбургскую мусульманскую духовную школу - медресе (буквальный перевод – «место, где обучают»)  «Хусаиния». После Октябрьской революции она была преобразована в Татарский институт народного образования - ТИНО.
В этом духовном учебном заведении основной дисциплиной была, конечно, теология. Но кроме этого давали и светское образование. Детей учили литературе, рисованию и пению.
Учёба в медресе много дала маленькому поэту. Здесь он продолжил развивать свой талант.

В то время он очень любил рисовать. Хорошо получались у него пейзажи, жанровые сценки, портреты.
Тогда же увлёкся музыкой  и хорошо овладел игрой на мандолине.

Но самым сильным и постоянным увлечением Мусы было чтение. Он с детства любил читать.
Особенно нравились ему стихи Габдуллы Тукая и повести Мажита Гафури.
 Всё свободное время он пропадал в библиотеке.
Мальчику очень хотелось читать. Но у родителей не всегда были деньги на покупку книг. Поэтому Муса решил издавать их сам и завести собственную библиотеку. Из бумаги он аккуратно сшил маленькие книжечки. В одну книжечку он чёткими буквами вписал легенду, услышанную от бабушки. В другую записал сказку, которую сочинил сам. В третью и четвёртую книжечки – частушки и народные песни.
Так в его маленькой «библиотеке» появились его первые «книги». Юный писатель очень гордился своей маленькой библиотекой. Показывал её приятелям. Давал им почитать свои книжечки. Собирался дальше писать. Но однажды случилось непредвиденное. Когда Мусы не было дома, младшая сестра Хадича раскапризничалась. А матери было некогда с ней заниматься. Чтобы как-то успокоить её, Рахима-апа дала девочке яркие книжечки Мусы. Когда Муса вернулся домой, от тех книжек остались одни клочки…

Годы учёбы, конечно, не были лёгкими. Но Муса научился добывать знания.
Хорошие способности и прилежность позволили ему поверить в себя и проявить свои лидерские наклонности.
Например, он организовал в медресе для своих одноклассников выпуск газеты. И сам же редактировал её и издавал. Там и появился в первый раз его псевдоним — Муса Джалиль.

        Впечатлительный, живо реагирующий на события жизни, не по годам начитанный, Муса рано начал писать стихи (в 9 лет).
Он мечтал стать таким же поэтом, как Тукай. Подписывал свои первые стихи — Маленький Муса (Кечкенэ Муса).
Юный поэт писал и на уроках, и дома вечерами до поздней ночи. Иногда мать вставала и, отругав сына, гасила лампу. Она жалела керосин, жалела бумагу. Но больше всего жалела его самого. Боялась, что он испортит глаза. Но на следующий день все повторялось сначала…

 В 11 лет он написал многоактную драму «Злодей».
И она была даже поставлена на сцене Оренбургского городского театра!

Уже в начале 1917 года 11-летний Муса пишет стихотворение, в котором говорит о 1-й Мировой войне как о бессмысленной бойне, ежедневно уносящей тысячами молодые человеческие жизни. И посылает его в редакцию татарской газеты «Вакыт» («Время»). Стихотворение, правда, не было напечатано.

 Первое из дошедших до нас стихотворений Мусса написал в 12 лет.
 В нём звучат раздумья о смерти, о верности идее:

Будь стойким, друг мой, до конца.
Уверен будь в себе.
Горят в нас дерзкие сердца,
Не отступи в борьбе.
Науку смерти постигай –
Тебе страшна ли смерть?
Желанью тёмному не дай
Твой разум одолеть.
Каков – не важно – ты с лица,
Была бы светлой суть.
Будь человеком до конца.
С высоким сердцем будь!

До нас дошло несколько общих тетрадей со стихами, рассказами, пьесами юного Мусы.
Уже с первых, пока что наивных, опытов чувствуется стихийный демократизм начинающего автора.
Он ведь сам - выходец из низов, плоть от плоти сын своего народа. И немало хлебнул унижений, горя и нужды. Знал цену трудовому куску хлеба. Он на своей шкуре испытал презрительно-высокомерное отношение богатых байских отпрысков по отношению к нему. И лишь из милости был взят на казённый кошт в медресе. Кому, как ни ему было знать о нуждах и чаяниях простых людей. Поэтому Муса всегда с искренним сочувствием относился к народу.
Уже в юношеских стихах Муса чётко обозначил свой идеал, свою высшую цель.
Правда, его неокрепшее мастерство не даёт пока возможности умело пользоваться художественными средствами. Он ещё не умел облечь мысль свою в плоть художественных образов.
И слишком прямолинейно и неуклюже декларировал её прямо, «в лоб»:

    Жизнь моя для народа, все силы ему,
    Я хочу, чтоб и песня служила ему.
    За народ свой я голову, может, сложу -
    Собираюсь служить до могилы ему.
                («Слово поэта свободы»)
   
 Раннее творчество Джалиля носит на себе явные следы влияния демократической татарской литературы начала XX века.
И, в особенности, поэзии Габдуллы Тукая и Мажита Гафури.
 С их творчеством стихи Мусы сближает:
-   гуманистический пафос,
-   сочувствие к угнетённым,
-   непримиримость ко злу во всех его видах и проявлениях.

В годы Гражданской войны Оренбург стал ареной жестоких схваток…
 Власть попеременно переходила от одних сил к другим: свои порядки устанавливали то дутовцы, то красные, то колчаковцы.
В оренбургском караван-сарае (гостинице для приезжих) 12-летний Муса видел окровавленные трупы красноармейцев, женщин и детей, изрубленных белоказаками во время ночного налёта.
На его глазах армия Колчака устанавливала «твёрдую власть» - реквизировала скот, отбирала лошадей, арестовывала и расстреливала сочувствующих Советской власти.
Муса ходил на митинги и собрания, жадно читал газеты и брошюры.

•     Вот как сам Муса вспоминал об этих годах:

 «Когда родные уехали в деревню, я остался в пансионате медресе. В эти годы «Хусаиния» была уже далеко не прежняя. Октябрьская революция, борьба за Советскую власть, её укрепление сильно повлияли на медресе. Внутри «Хусаинии» обостряется борьба между детьми баев и сыновьями бедняков, революционно мыслящей молодёжью. Я всегда стоял на стороне последних и весной 1919 года записался в только что возникшую оренбургскую комсомольскую организацию, боролся за распространение в медресе влияния комсомола».

       В течение двух лет Оренбург переходит от одних военных властей к другим. И всё это время в городе царит анархия и бандитизм...
Освобождают город от бандитов и белогвардейцев только к 1919-му году.
Бурное, богатое событиями, время способствовало идейному раннему созреванию будущего поэта.
В годы Гражданской войны убеждённость Джалиля в торжестве правого дела выражается в форме революционных призывов и лозунгов.
Его первые стихи, как и многих поэтов, были наполнены особым романтизмом.
Стихи этого периода примечательны открытым революционным пафосом.
 Это роднит поэзию Джалиля с творчеством таких поэтов нового времени, как Галиасгар Камал, Мирхайдар Файзи, Шамун Фидаи и другие.
Обращает на себя внимание ораторский накал стихав юного поэта, откровенно прокламационный стиль.

      Следует отметить, что новым в те годы было не только идейное содержание. Национальное под пером поэтов, рождённых революцией, приобретает иные формы. В поэзию проникает новая лексика. На смену традиционным восточным образам приходит революционная символика - алое знамя, пылающая заря свободы, меч революции, серп и молот, сияющая звезда нового мира...
 Одни названия юношеских стихов Джалиля чего стоят: «Красному знамени», «Красное войско», «Красный праздник», «Красный богатырь», «Красный путь», «Красная сила».
 Поэт, настолько часто употреблял в эти годы эпитет «красный» (в его новом, революционном значении), что некоторые исследователи окрестили этот этап творчества поэта «красным периодом».
Для этого периода характерны императивность, категоричность, сжатость, прямота и энергия стиха. Как правило, это страстные, публицистически заострённые декларации:

Друг-рабочий, винтовку возьми — и в поход!
Жизнь отдай, если надо, за волю свою.
                «Счастье», 1919 г.

В это опасное и богатое на события время Муса посещал шумные митинги и собрания. А потом, оттачивая своё мастерство писателя, рассказывал обо всём, что видел, в памфлетах и статьях классной самодельной газеты.

        В это время в окружённом белогвардейцами Оренбурге создаётся 1-я организация коммунистического союза молодежи, впоследствии – комсомольцев.
13-летний Муса сразу же записался в ряды Союза молодёжи.

Он рвётся на фронт. Но в отряд его не берут: маленький, щуплый, он выглядит совсем мальчишкой.
 
К этому времени отец разоряется и за долги попадает в тюрму. Позже он неожиданно заболевает тифом и умирает (в 1919 году).
 Мать, стараясь прокормить остальных детей, берётся за самую чёрную и неблагодарную работу – убирает и стирает бельё в чужих домах за копейки.
Вернувшись после смерти отца в родную деревню, Джалиль создаёт детскую коммунистическую организацию «Красный цветок» .
 В 1920 году по инициативе Мусы в Мустафине возникает комсомольская ячейка.
 Сельским комсомольцам приходилось нести караульную службу, бороться со спекулянтами, порою задерживать вооружённых бандитов. Любое комсомольское поручение Муса выполнял охотно, с большой ответственностью.
Муса не просто агитировал за новую жизнь. Но и с оружием в руках отстаивал молодую Советскую власть.
Ему пришлось участвовать и в схватках с белыми бандами. Те объявлялись в разных концах Оренбургской губернии чуть ли не ежедневно. Это были настоящие бои с погонями, перестрелками, засадами, окружениями…

•    Как отмечал он сам:

 «... В 1920-21 годах в нашем районе было много кулацких бунтов, выступлений бандитов. Из деревенских комсомольцев против бандитов были организованы отряды добровольцев-коммунаров. Я, вступив в один из этих отрядов, участвовал в борьбе с этими бандами».

Кипучий, деятельный по натуре, Муса становится признанным вожаком сельской молодёжи.
Его выбирают членом волостного комитета РКСМ.
Посылают делегатом на губернскую конференцию комсомола.

Летом 1921 года в Оренбургской области из-за засухи начинается голод.
На глазах Мусы умерли от голода двое его братишек.
Чтобы не обременять семью ещё одним ртом, он ушёл в Оренбург. И пополнил толпу голодной беспризорной детворы, наводнившей в то страшное время город и окрестности.

В эти месяцы, как пишет он в своём дневнике:
«Ел, что попало, ночевал, где придётся, воровал».
       
Спас Мусу от голодной смерти на улице один из сотрудников красноармейской газеты «Кызыл Юлдуз» («Красная звезда»). В ней были напечатаны самые первые, ещё незрелые его стихи.
Сотрудник газеты устроил Джалиля в Оренбургскую военно-партийную школу. 15-летний Муса стал курсантом этой школы.
А потом на базе медресе «Хусаиния», где учился Муса, был создан Татарский институт народного образования (ТИНО), студентом какого и стал юноша.

•    Муса Джалиль сообщал о себе:

«По выздоровлении меня, бывшего шакирда медресе «Хусаиния», взяли в педагогическое учебное заведение, основанное на месте прежнего медресе. Но в учёбе моей было мало проку, я ещё не оправился после болезни. В 1922 году, вновь вспомнив увлечение поэзией, написал много стихотворений. В эти годы я прилежно читал Омара Хайяма, Саади, Хафиза, из татарских поэтов — Дердмэнда. И стихи мои этого времени под их влиянием, романтичны. Написанные в эти годы «Гори, мир», «В плену», «Перед смертью», «Престол из колосьев», «Единодушие», «Совет» и другие наиболее характерные для этого периода».

         После окончания Гражданской войны, осенью 1922 года 16-летний Джалиль переехал в Казань.

        В Казани Джалиль сначала работал переписчиком в газете «Кызыл Татарстан».
 А затем учился на рабфаке при Восточном педагогическом институте.
Одновременно он активно работает в комсомольской организации. Занимается самодеятельностью молодёжи. Пишет стихи, пьесы.
В свои 17 лет Муса – опытный комсомольский вожак и студент рабфака в Казани.

•   Сам он говорил об этом периоде:

«Меня вела… окрыляла вера в поэтическую силу».

Многие его произведения этого периода посвящены юбилейным датам комсомольской организации и стали любимыми песнями татарских и башкирских комсомольцев.
 Джалиль организовывал музыкально-поэтические вечера. Сам играл на мандолине и читал свои стихи.

        Поэт активно действует в области создания первых детских организаций, в последствие названных пионерскими.
Богатое переломными событиями время способствовало быстрому взрослению и созреванию будущего литератора.
В это время он знакомится с наиболее яркими представителями татарской советской поэзии: Кави Наджми, Хади Такташем, Аделем Кутуем и другими.
Участвует в диспутах, литературных вечерах.
 С головой окунается в бурную литературную жизнь республики.
С 1924 года Муса - член литературной группы «Октябрь», стоявшей на пролеткультовских позициях.
 Всё свободное время он отдаёт творчеству. Активно печатается в казанских газетах и журналах.

 На своём пути к творческой зрелости и мастерству Муса Джалиль, как и многие другие, прошёл несколько ступеней, несколько этапов.

С некоторой долей условности их можно ограничить следующими хронологическими рамками:
-    ранний (1918-1923),
-    путь к зрелости (1924-1932),
      -   довоенный (1933-1940),
-   поэзия периода Великой Отечественной войны (1941-1944).

В татарской поэзии 20-х годов возникло своеобразное революционно-романтическое течение. Оно получило название «гисьянизм» (от арабского слова «гисьян» - «бунт»).
Для него были характерны:
-  повышенная экспрессия,
-  романтический пафос,
-  культ сильной одинокой, бунтующей личности,
- отрицание затхлого быта (а вместе с ним нередко и всей «низкой, грубой» действительности),
-   устремлённость к возвышенному и не всегда точно определённому идеалу.
 «Гисьянизм» в сугубо национальной форме отразил некоторые черты и особенности, свойственные всей молодой советской поэзии 20-х годов.
Чуткий ко всему новому, готовый идти в ногу с веком, Муса тоже отдал дань этому течению.
От лозунговых и откровенно агитационных стихов он делает резкий переход к сгущённой метафоричности, нарочитой усложнённости поэтического языка, романтической окрылённости, масштабности «космически» отвлечённых образов:

 Я солнцу новый путь открыл за мглою,
Я побывал в гостях у синих звёзд,
Я небо сблизил и сдружил с землёю,
Я со вселенной поднимаюсь в рост.

Его герой мечтает о вселенском пожаре, в котором сгорит всё старое, отжившее. Он не только не боится смерти, а идёт ей навстречу с каким-то восторженным самоотречением.
«Гисьянизм» был не просто «болезнью роста», своего рода помехой на пути утверждения реалистических принципов в творчестве Джалиля и в татарской поэзии в целом.
 Это был закономерный этап развития.
С одной стороны, в нём отразились процессы, общие для всей многонациональной советской литературы (рапповский «космизм»).
С другой - своеобразно преломились многовековые восточные традиции татарской литературы, возродившиеся на крутом перевале истории.

В стихах Джалиля 20-х годов нашли образное выражение высокие идеалы нового поколения:
-  чистота чувств,
-  искренность,
-  страстное стремление служить народу.
И пусть поэзия эта не знала полутонов, но она была рождена и вдохновлена юношеским максимализмом, высоким накалом гражданских чувств.
У этой романтически-окрыленной поэзии, при всей её условности, было своё неповторимое очарование:

Вошла стрела под сердце...
Нараспашку
Открыта мне неведомая новь.
Течёт на белоснежную рубашку
Моя ещё бунтующая кровь.

Пусть я умру...
Но вы, кто по соседству
Окажетесь в иные времена,
Взгляните на рубашку - кровью сердца
В тревожный цвет окрашена она.
                («Перед смертью»)


      
В стихах 1918 - 1923 годов Джалиль чаще всего пользовался различными модификациями аруза. Это - система стихосложения, утвердившаяся в тюркоязычной классической поэзии. Муса прекрасно овладел арузом.
Но позже Джалиль вслед за Хади Такташем переходит на более органичный для татарского языка силлабический народный стих.
И на смену классическим жанрам восточной лирики (газель, месневи, мадхия и др.) приходят жанры, распространённые в европейской литературе:
-  лирическое стихотворение,
-  лиро-эпическая поэма,
-  песня на фольклорной основе.

•    Сам поэт не раз подчёркивал, что новый этап в его творчестве начинается с 1924 года:

 «В годы рабфака в моём творчестве наметился переворот. В 1924 году я стал писать совсем иначе».

Ушёл лишний пафос, более совершенной стала палитра художественных средств.
        В этот период Муса пишет много детских стихов и пьес с новым идеологическим содержанием. Потому что произведений для детских театров ещё не было. А они были ох как нужны для пропаганды новой идеологии. Той  идеологии, в которую так искренне и горячо верил Муса Джалиль.

 Джалиль решительно отказывается как от романтической условности, так и от восточной метафоричности. Он ищет новые, реалистические краски.
      И в творчестве Джалиля всё отчётливее проявляются краски и образы реальной жизни.
 Этому способствует и активная общественная деятельность поэта.
 
3 июня 1925 года Муса Джалиль заканчивает Казанский татарский рабфак и получает свидетельство о завершении полного курса по отделению техники.
Диплом рабфака позволял писателю поступить практически в любой вуз. Но Джалиль не спешит это делать. Он решает отдохнуть в своей деревне.  На самом же деле Мусу беспокоит положение семьи. Брат Ибрагим был призван в армию для борьбы с басмачами в Средней Азии. Позже увёз туда и свою семью. Старшая сестра Зайнаб уехала учиться в Казань. В Мустафино остались мать и младшая сестра. Они испытывали большую нужду в те непростые годы.

•   Как писал один из биографов и друзей Мусы Джалиля Г. С. Кашшаф:

 «Родная деревня живет оживлённой, шумной жизнью. Слышны песни, весёлые игры молодых. Друзей детства почти не осталось: кто, спасаясь от голода, подался в Ташкент, а кто не выдержал тяжёлые годы...».

         В эти годы Муса постепенно превращается в певца родной природы.
Но реалии жизни не могли оставить его в покое. В те времена расцвёл НЭП, усилилось влияние баев-кулаков, враждебно настроенное духовенство запугивало бедноту.
Муса начинает работать корреспондентом и становится комсомольским активистом. Комсомольских ячеек тогда ещё было мало, и часто собирались комсомольцы со многих деревень послушать инструктора.

В 1925-1926-е годы Джалиль работал инструктором Орского укома комсомола.
Он ездил по казахским и татарским аулам. Организовывал комсомольские ячейки. Вёл активную политико-массовую работу.
В 1926 году Муса стал членом Оренбургского губкома комсомола.
Так незаметно протекли два года…

Весной 1927 года Мусу избирают делегатом на Всесоюзную конференцию ВЛКСМ.
Там его избирают членом Татаро-Башкирской секции Центрального Комитета ВЛКСМ.
А позже, 5 августа 1927 года ЦК ВЛКСМ отзывает Мусу Джалиля для работы в журнале «Кечкенэ иптэшлэр» («Младшие товарищи»).

Муса переезжает в Москву. Там он работает редактором детских журналов.

 Он с лёгкостью поступает на литературное отделение этнологического (с 1931 года - литературного) факультета Московского государственного университета.
 Там он учился с 1927-го по 1931-й год. 
Стихи, которые он писал на татарском языке, переводились его товарищами-студентами и читались по-русски на студенческих литературных вечерах. И неизменно пользовались успехом. Это послужило большим стимулом для совершенствования их художественной формы.

       В Москве Мусе приходилось не только учиться. Он продолжал вести активную комсомольскую и журналистскую деятельность.
Он работает в редакции журнала «Кечкенэ иптэшлэр». Скоро его назначили редактором этого журнала.
 А несколько позднее Татбашбюро утвердило его представителем ЦК комсомола в отделе Совнацменьшинств Наркомпроса РСФСР.
 В январе 1928 года Джалиля, помимо его основной работы, назначают членом редколлегии журнала «Яшь эшче» («Молодой рабочий»), а также и редколлегии журнала «Ударниклар» («Ударники»).

       В 1927-28 годах Муса Джалиль руководил ещё и интернациональным кружком при Татарском клубе им. Х. Ямашева.
И литературный кружок при Центральной детской библиотеке долгие годы вёл также Муса.
Грамотных кадров молодой власти катастрофически не хватало, поэтому способный, творчески мыслящий, молодой татарский поэт был ценным комсомольским работником.
Кроме этого, он писал тексты для детских песен, работая в паре с молодым татарским композитором Латыфом Хамиди. Тот тоже в это время учился в Москве.
Вся эта работа требовала много времени,  внимания, сил и энергии.
А ведь ещё нужно было и учиться!
Времени на личную жизнь абсолютно не было...

       Распорядок его дня в этот активный период был сложным и насыщенным событиями.
 Муса, по своей старой крестьянской привычке, вставал очень рано, с восходом солнца. Обтёршись мокрым полотенцем, на ходу завтракал и убегал в редакцию. Приходил поздно вечером. И опять садился заниматься, готовиться к семинарам, читать и редактировать рукописи. С утра работал в редакции. Потом – в типографии, учёба в университете и важные совещания в райкоме комсомола.

Джалиль совмещает учёбу в МГУ с большой общественной работой в ЦК комсомола. Он становится членом бюро секции и впоследствии заместителем ответственного секретаря.

•    Позднее поэт отмечал:

«Комсомольская работа обогатила мой жизненный опыт, закалила меня, воспитала во мне новый взгляд на жизнь»
(«Мой жизненный путь»).

    Джалиль постепенно формируется как певец молодёжи, как поэт комсомольского племени.
Многие его стихи были приурочены к знаменательным датам в жизни ВЛКСМ («Восемнадцать»).
Многие стали популярными комсомольскими песнями («Песня молодости», «Споёмте, друзья», «Песня комсомольской бригады» и др.).
В 1925 году вышел 1-й сборник стихов Джалиля «Барабыз» («Мы идём»). Гонорар от него полностью был перечислен в Фонд помощи иностранным рабочим.
 
      В следующем сборнике «Товарищу» (1929) преобладают стихи о современности и современниках.
Но и в этой книге господствует тот же дух революционного аскетизма, готовности к подвигу в бою и в труде. Порою даже своего рода поэтизации трудностей.

     Ещё одна особенность лирики Джалиля (также во многом характерная для советской поэзии 20-х годов) - исторический оптимизм.
Поэт словно бы опьянён открывшимися перед ним небывалыми перспективами. Он не просто устремлён в будущее, а как бы опережает события. Воспринимает как свершившийся факт то, что только ещё рождалось в муках и боли.

     Односторонность мировоззрения поэта приводила к прямолинейности в лирике. Поэт не уделял достаточного внимания раскрытию во всей глубине и противоречивости внутреннего мира своих героев. Для него гораздо важнее было чувство коллективизма, общности с массой, причастности к большим делам эпохи. Лишь много позднее к нему пришло осознание самоценности каждой отдельной личности, интерес к неповторимому в человеке.

 В годы учёбы и работы в Москве Муса познакомился со многими видными советскими поэтами: А. Жаровым, А. Безыменским, М. Светловым.
Слушал в Политехническом музее выступления В. Маяковского.
Познакомился с Э. Багрицким, который переводит одно из стихотворений Джалиля.
Вступил в МАПП (Московскую ассоциацию пролетарских писателей). При этом стал третьим секретарем ассоциации и руководителем татарской секции МАПП.

     Герой поэзии Джалиля той поры - чаще всего крестьянский паренёк, рвущийся к свету новой жизни. Да, ему не хватает знаний, культуры. Но зато не занимать убеждённости и веры в дело социализма («Со съезда», «В пути», «Первые дни в комсомоле» и др.).
Чаще всего поэт рассказывал о себе, своей любви, дружбе, учёбе, окружающем его быте («Из дневника студента», «Наша любовь» и др.).
Лирический герой его стихов бескомпромиссен, одержим идеалами светлого будущего, презирает мещанское благополучие.

     Были, конечно, и серьёзные издержки. Исходя из рапповских установок, поэт искал небывалые «пролетарские» краски, пытался выработать «новый поэтический язык».

«И во мне, как чугун из руды - из мечтаний - выплавляешь ты волю к борьбе и труду», - писал он в стихотворении «Утро».

Даже улица кажется герою стихотворения привлекательней оттого, что на ней стоит дымный завод.

В стихах конца 20-х - начала 30-х годов «стальные голоса машин» порою заглушают голос поэтического сердца.

     Но даже в тех произведениях, где так или иначе дают себя знать издержки рапповских установок и вульгарно-социологических воззрений, пробивается, словно талая вода из-под снега, живое, лирическое чувство.
 
Лиризм, по единодушному признанию критики, - самая сильная сторона таланта Джалиля.

В 1931 году Джалиль закончил литературное отделение Московского университета по специальности «литературная критика».

После окончания университета Муса жил у товарищей или на частных квартирах. Он всегда мечтал о своей комнате, где мог бы работать ночами, никому не мешая. И эта мечта осуществилась. Ему дали десятиметровую комнату в Столешниковом переулке.

До конца 1932 года он продолжал работать редактором детского журнала «Октябрь баласы» («Октябрёнок»).
Затем заведовал отделом литературы и искусства в центральной татарской газете «Коммунист», выходившей в Москве.
В последующие годы Муса Джалиль – редактор центральных татарских детских журналов «Октябрята», «Юные товарищи».
Около 5-ти лет Джалиль проработал редактором детских журналов:
-  Писал передовые статьи, корреспонденции.
-  Готовил сатирические материалы и юморески под рубрикой «Из блокнота Шамбая».
-   Вёл обширную переписку с читателями.
В эти годы он приобрёл вкус к работе с детьми, лучше узнал детскую психологию.
Он пишет пионерские песни и марши, басни и стихотворные фельетоны, пейзажные зарисовки и изящные миниатюры для самых маленьких.
Много писал Джалиль для детей и позднее.

Но в столице Муса жил не так уж много. Он постоянно разъезжает по стране. Ведь Джалиль никогда не был только профессиональным литератором. На протяжении своей жизни он либо учился, либо работал, нередко совмещая по две-три должности одновременно.
Товарищи поражались его неуёмной энергии, широкой эрудиции, меткости и бескомпромиссности суждений.

В 1934 году вышли два итоговых сборника Джалиля:

• «Орденоносные миллионы».
Туда вошли в основном стихотворения на комсомольско-молодёжную тему.

• «Стихи и поэмы».
Сюда было  включено лучшее из того, что создано поэтом в конце 20-х - начале 30-х годов.

Эти книги подвели итог предшествующему периоду и знаменовали начало нового, зрелого этапа.

В 30-е годы достигает расцвета творчество поэта.
Он пробует свои силы в разных жанрах – пишет пьесы, эпические поэмы, песни, критические статьи.
Но полнее всего его талант раскрылся в лирических стихотворениях.
Именно к середине 30-х годов Джалиль окончательно сформировался как поэт-лирик. Его стихи привлекают чистотой и задушевностью.

      Поэзия Джалиля становится глубже, многообразнее. Обогащается внутренний мир лирического героя. Его чувства становятся психологически достовернее. А восприятие жизни - философски значительнее, мудрее.
От резкого ораторского жеста поэт переходит к доверительной лирической исповеди. От размашисто-энергичной поступи стиха - к песенной напевности.
     Стиль поэта характеризуется страстным, приподнято-эмоциональным отношением к миру.
С одной стороны, в этом находит выражение свойственный эпохе исторический оптимизм.
С другой - проявляются черты активной, жизнедеятельной натуры и горячего темперамента поэта. Любое событие или явление действительности пробуждает у него порыв к немедленному поступку, вызывает восторженное одобрение или столь же страстное неприятие.
 Герой его всегда воинственно активен. Ему чужды праздная созерцательность, душевная пассивность.

•    Прав был критик В. Воздвиженский, говоря об особенностях этого периода:

«Эмоционально-образное восприятие жизни освободило поэзию Джалиля от прямолинейности, но ничуть не лишило её обычной целеустремлённости, высокого общественно-политического тонуса».

 Абсолютная поглощённость делами общенародного масштаба была исторически обусловлена. Поэт был счастлив воспользоваться открытой революцией возможностью - жить жизнью других, для других, забывая о себе.
 В стихотворении «Года, года...», размышляя о днях борьбы и напряжённого труда, оставивших морщины на лице и глубокие отметины в душе, автор заключает:
 
Я не в обиде.
Молодости пыл
Я отдал дням, что в битвах закалялись.
Я созидал, и труд мне сладок был,
И замыслы мои осуществлялись.

     Очевидно, поэт временами ощущал разлад между голосом сердца и теоретическими установками эпохи сталинизма.
Иногда, говоря словами Маяковского, он становился «на горло собственной песне».
 Не случайно его лирические раздумья и целый ряд любовных стихотворений остались ненапечатанными. Лиризм, свойственный творческой манере поэта, прорывается в них особенно явственно.
Читая такие стихи, как «Зайтуне», «Родник», «Мы сквозь ресницы все ещё смеёмся...», «Амине», «Когда она росла», чувствуешь человеческое тепло, жизнелюбие, обаяние доброты. Это - поэзия исключительной нравственной чистоты, привлекающая сердечностью и доверительностью интонации...
 
Джалиль часто выступал тогда в периодической прессе со статьями, очерками, репортажами о строителях Сталинградского тракторного завода или Московского метрополитена. Писал о большевистских темпах и ударниках первых пятилеток. Разоблачал бюрократов. Делился раздумьями о молодёжном движении и антирелигиозном воспитании.

Темы эти так или иначе отразились и в его поэзии.
 
      Если в публицистических стихах преобладает наступательный, мажорный дух, то в интимной лирике небосвод не столь безоблачен. В ней есть и грусть, и сомнения, и тяжёлые переживания.

Как-то странно дружба завязалась.
Все в ней было - искренность и страсть.
Но два сильных, гордых человека,
Мы друг друга истерзали всласть.
                («Хадие»).

Такой же характер носят стихи «Синеглазая озорница...», «Латифе», «Я помню» и другие.
В них привлекает глубина и правдивость лирического чувства.
 Но поэт ошибался, полагая, что стихи такого рода имеют «слишком интимный» характер.
Ведь идеология ислама веками внедряла в сознание презрение к женщине, рассматривала её как существо низшего порядка: бессловесную рабу, собственность мужа. В лирике же Джалиля - бережное, трепетное и нежное отношение к женщине, утверждающее её право на самостоятельное чувство, семейное счастье, свободный выбор в любви. В этом - важный социальный аспект лирики Джалиля.
    
     Поэзия Джалиля уже в довоенные годы перешагнула национальные рамки. Переводы его стихов печатались в центральных газетах и журналах, входили в антологии и коллективные соборники.
В 1935 году стихи поэта были опубликованы отдельной книгой на русском языке.
     Джалиль уже в ранних произведениях использовал фольклорные сюжеты, образы, стихотворные размеры.
Особенно удачно и органично звучали фольклорные мотивы в лирических песнях. Многие песни на слова Джалиля получили широчайшую популярность и стали национальным достоянием татарского народа («Воспоминание», «По ягоды», «Волны-волны» и др.). В них - народный язык, чисто национальный юмор, лаконизм, образность. Это была не стилизация, а сознательная творческая учёба, органическое усвоение фольклора, который Джалиль справедливо называл «явлением гениальности народа».

      В 30-е годы углубляются литературные связи с писателями братских республик.
Джалиль много времени отдаёт переводческому делу.
Он переводит:
-  «Витязя в тигровой шкуре» Шота Руставели (в соавторстве с Л. Файзи),
-  поэму «Батрачка» Шевченко,
-  пушкинские стихи и романсы,
- стихотворения Некрасова, Маяковского, Лебедева-Кумача, Голодного, Ухсая и др.

      Предвоенные годы были отмечены в творчестве Джалиля усилившейся тягой к эпической широте изображения.
В это время им было создано несколько крупных эпических поэм.
Очень интересна не опубликованная при жизни автора поэма «Директор и Солнце» (1935).
Своеобразны по характеру и стилистическому рисунку поэмы «Джиган» (1935-1938) и «Письмоносец» (1938). Проникновенный лиризм сочетается в них с мягкой и доброй авторской улыбкой.

        В эти годы Джалиль мечтает стать профессиональным писателем. Его тянет в большой творческой работе. В душе назрели большие планы и масса образов, готовых излиться в песнях и стихах. Он не хочет отрываться от Москвы, хотя его настоятельно приглашают в Казань.

Пару слов о личной жизни Мусы.
М. Джалиль был женат не один раз.
От Раузы ханум родился сын Альберт Залилов, от  Закии Садыковой, уехавшей вскоре в Ташкент, - дочь Люция.
В 1936 году он женился на Амине. У них родилась дочь Чулпан.
Жили они в Москве в Столешниковом переулке. Там теперь постоянно «толкутся» друзья: татарские писатели, поэты, композиторы, студийцы.

С 1935 года Муса Джалиль заведует литературной частью татарской оперной студии при Московской государственной консерватории им. П.И.Чайковского.
Студия должна была готовить национальные кадры для создания в Казани первого оперного театра: певцов, дирижеров, композиторов.
Начав работать в оперной студии, Муса начинает глубоко изучать основы музыкальной теории и историю музыки, работает над своим музыкальным развитием. Он регулярно ходит на оперные спектакли, слушает концерты в Большом и Малом зале консерватории. Переводит либретто русских опер на татарский язык, пишет оригинальные либретто на основе татарского фольклора.
       Процесс учёбы студийцев подходил к концу, национальной оперной труппе требовался соответствующий репертуар. Муса Джалиль не боялся брать на себя огромную ответственность по созданию либретто для первых татарских опер.
За годы существования студии – с 1935-го по 1938-й год, были подготовлены к постановке два оперных спектакля «Фауст» Ш. Гуно и «Качкын» Н. Жиганова.
Именно оперой «Качкын» и ознаменовалось открытие в Казани, в начале 1939 года Татарского государственного оперного театра.
 
Муса стал первым руководителем литературного отдела Татарского оперного театра.
Таким образом, Джалиль был одним из организаторов татарского государственного театра оперы и балета.

В театре Джалиль работал вплоть до июля 1941 года. То есть до того, как был призван в Красную Армию.
Джалиль написал 4 оперных либретто.
Не оставлял он и своего творчества в области переводов. Переводил на татарский язык классические романсы, отдельные оперные арии, песни. Готовил репертуар для своих студийцев – будущих светил татарской оперной сцены.
А 24 июня 1941 года в театре состоялась громкая премьера национальной оперы на татарском языке «Алтынчеч» («Златоволосая», музыка композитора Н. Жиганова). Над его либретто Муса Джалиль трудился несколько лет, ещё со студии. За основу он взял две народные сказки «Золотое перо», «Алтынчеч» и народный эпос «Джик мерген». Пригодились, выходит, Мусе бабушкины сказки…

        Муса начал работать над либретто новой оперы «Рыбачка», о рыбаках Каспия.

       В 1939 году трудящиеся Казани избрали Мусу Джалиля в городской Совет депутатов.
На пригласительном билете на встречу депутата с избирателями был напечатан отрывок из стихотворения, написанного в 1934 году:

Как вдохновенно трудится народ,
Социализма воздвигая зданье!
Я знаю: камнем жизнь моя войдёт
И прочно ляжет в основанье.

        Работа кипела…

В конце 30-х - начале 40-х годов Джалиль работал заведующим литературной частью Татарского оперного театра.

В 1939 году писатели Татарии выбрали его руководителем своей организации. В 28 лет (!) Муса Джалиль возглавил Союз писателей Татарии.
Дел хватало. Кроме официальных депутатских обязанностей, дел в театре и в союзе писателей были ещё и работы почти во всех литературных жанрах: тексты песен, материалы для нового романа о комсомоле, публицистика и пьесы.

           Каким же был Муса Джалиль?

           Как вспоминают современники и друзья Мусы Джалиля, все те, с кем он работал и жил бок о бок, - это был удивительно энергичный, поразительно работоспособный человек.
Его отличали кристальная честность, железное упорство и настойчивость, огромная сила духа, непоказное, спокойное мужество.
Он был живой и подвижный как ртуть, неугомонный и неутомимый, весёлый, компанейский человек, добрый, внимательный к людям, очень скромный, открытый и прямодушный.
Присущи были ему также такие черты характера как, твёрдая воля, целеустремлённость, бескомпромиссность.
Вместе с тем Муса был наивный, обидчивый человек. У него было нежное, легкоранимое сердце.

       В свободное время Муса любил поиграть в волейбол, покататься на лодке, на лыжах, купаться в ледяной воде, позагорать.
Любил движение, свежий воздух, физический труд: колоть дрова, таскать воду, копать землю.

Хотелось бы привести 2 отрывка из воспоминаний друга поэта и его жены.

•   Гази Кашшаф:

«Когда чувствам и мыслям становилось тесно в сердце и в голове»,- он писал стихи. Он мог писать когда угодно и где угодно. Он вдохновенно работал над многими произведениями одновременно, работал с увлечением, ненасытной жаждой творчества. Амина Джалилова рассказывает, что у Мусы выработалась привычка творить в любых условиях - дома и на улице, в коридорах учреждений и во время деловой беседы. Острые эпиграммы, шаржи в стихах он писал на собраниях, на вечерах, в гостях. Писал и на папиросной бумаге, и на обоях, и на обёрточной бумаге. Писал быстро, как бы стремясь догнать, не упустить свои мысли, большей частью простым карандашом. Второпях он забывал пронумеровать страницы написанного. Хорошо ещё, если Муса записывал свои произведения в тетради или в блокноте, но часто он писал на разрозненных листках, а то и на клочках бумаги.
…Он не мог и не умел вести лишь одну работу. Ещё во время учёбы ему, как и многим его современникам, приходилось работать в нескольких местах. И у него уже тогда выработалась привычка сочетать различные обязанности. Когда писатели Татарии избрали Джалиля своим руководителем, он не захотел оставить работу в молодом оперном театре. Затем его избрали депутатом Казанского горсовета, он выполнял важные партийные поручения. И Муса Джалиль всегда был занят, вечно спешил из одного учреждения в другое; он нужен был всем, и его ловили на улице, в коридоре какого-либо учреждения, в Доме печати и надолго останавливали. Не смея отказать, он слушал драматурга и артиста, композитора и поэта, журналиста и переводчика, рабочего и служащего, избирателя, студента, преподавателя. Казалось, он слушал рассеянно, его умные глаза в это время были устремлены куда-то вдаль, но вдруг лицо его искажалось от возмущения какой-либо несправедливостью или же, наоборот, раздавался смех, тёмные глаза лучились блеском, который говорил о его внимании к собеседнику, о готовности оказать ему помощь.
…Он любил жизнь и стремился туда, где шла напряженная борьба за новое. С комсомольским темпераментом и страстностью Муса кидался в бой и с наслаждением писал об этой борьбе в своих ярких, эмоциональных стихотворениях.
…Коренастый, плотный и плечистый, всегда со вкусом одетый, аккуратный и элегантный, Муса Джалиль быстро шагал по улице и порой не замечал своих знакомых: в это время он жил в мире творимых образов. Эти образы так увлекали его, что он нередко оставлял свою папку или портфель там, где находился. Однажды он уехал из Москвы на загородную подмосковную дачу к композитору Б. Асафьеву в домашних туфлях и заметил это лишь тогда, когда была закончена их совместная творческая работа.
…Он всегда что-нибудь создавал, был возбуждён новыми замыслами, вдохновлён самой жизнью. Любитель шуток, игр, Муса Джалиль и в самой весёлой компании не забывал о своих героях, но порой он стремился к уединению и тогда целыми днями бродил но парку или по лесу, погружённый в свои думы. Во время таких прогулок он с детским любопытством рассматривал полевой цветок, кустик земляники, тонкую берёзу, как бы заново открывшийся перед ним пейзаж. Он любил море и свой отпуск обычно проводил на берегу Чёрного моря. И здесь его любимым занятием была гребля. Он один катался на лодке с утра до вечера - на морском просторе ничто не мешало ему мечтать - и возвращался бронзовый, усталый и задумчивый. И в городе в часы отдыха он стремился к одиночеству, уходил в парк. Но когда подросла его любимая дочь Чулпан, он не расставался с ней. Больше всего на свете он любил свою дочь и мог бесконечно рассказывать ей сказки, нося её на руках по аллеям парка.
…Он систематически занимался утренней гимнастикой, обливался по утрам холодной водой, любил спорт: плавание, волейбол, греблю, лыжи и, несмотря на низкий рост, обладал атлетическим телосложением. Двухпудовую гирю он поднимал как игрушку. Муса рассчитывал жить до ста лет и глубоко верил в свое долголетие…»
(«О МОЁМ ДРУГЕ»).

•    Амина Джалиль:


       «Утро Мусы начиналось с зарядки. Двухпудовая гиря в его руках теряла внушительность, казалась игрушечной. У него были гантели, и каждое утро он упражнялся с ними довольно долго, явно ощущая радость от своей неутомимости и силы.

      По субботам облачался в лыжный костюм и уезжал зa город, в подмосковное местечко Загорянка, где жили мои родители. Субботний вечер и воскресенье он обычно проводил в лесах Подмосковья, находя радость в одиноком общении с молчаливой зимней природой.
 Его страсть к спорту отразилась в стихотворениях «Следы лыж», «Во время катанья на лыжах».

      Нередко Муса катался на лыжах в одной майке. Он не боялся зимы и как бы бросал ей дружеский вызов. Под зимним солнцем его мускулы отливали густым летним загаром и даже как будто успевали ещё немного загореть.

       В летние месяцы на даче под Казанью или в Подмосковье он вставал в шесть-семь утра и бежал купаться. В Крыму любимым его местом тоже был пляж.

      Здоровяк, человек неистощимой энергии, не знающий усталости, Муса очень любил болеть. Правда, это удавалось ему довольно редко.
      Стоило ему чуть простудиться, как он набрасывал пижаму и забирался на кровать. С кровати он следил довольными глазами, как ему заваривают крепчайший чай, бегают за малиновым вареньем, меряют температуру, спешат за лекарствами в аптеку. Он любил понежиться и вообще нуждался в ласке.
Джалиль вообще делал с охотой всё, что ему поручалось. Он писал внутренние издательские отзывы, рецензии для газет и журналов, редактировал книги, трудился в Союзе писателей. Его энергия, жажда нового была неистощима.

     Постоянное пребывание на людях выработало у него привычку работать в любых условиях - на улице, в учреждениях, даже беседуя с людьми. Он признавался, что не садится за стол, пока у него не созреет и не прояснится замысел. Но путь произведения от замысла до редакции был долог и завершался уже за письменным столом. Муса писал и зачёркивал, вот, казалось бы, уже заканчивал, но вновь черкал и снова садился писать сначала. В периоды подобной напряжённой работы было трудно и ему, и нам.

      В Москве мы жили в Столешниковом переулке в двенадцатиметровой комнате. В ней располагались стол круглый и стол письменный, большое кресло, кровать, шифоньер, книжный шкаф, стулья. Здесь не то что ему, но и маленькой Чулпан негде было повернуться.

     Днём работать Джалилю было почти невозможно. Чаще всего он трудился вечерами и ночью.  По обоим столам, стульям, по единственному подоконнику раскладывались черновики. Особенно много вариантов прошла «Алтынчеч». По комнате нельзя было пройти: всюду лежали листы бумаги, но не пропадал одному ему известный порядок.
      Днём Джалиль обычно занимался в Ленинской библиотеке, приносил домой уйму выписок. Часто с увлечением рассказывал о прочитанном. Наиболее интересные книги он просматривал во время работы над «Алтынчеч». Дома, рассказывая о древней татарской земле, о мужественной борьбе татарского народа с завоевателями, о том, как несмотря на неоднократные нашествия врагов вновь расцветал его талант, Муса дивился богатству и выразительности языка легенд и дастанов.
Сильно облегчился его труд в Казани, когда нам дали квартиру из двух комнат. Однако и в Казани он нередко засиживался до пяти-шести часов утра. Общественные заботы поглощали дневное время, для работы по-прежнему оставались вечер и ночь. Вот где нужно было его здоровье: слабому не выдержать почти круглосуточного труда.
   Не изменился в Казани и его обычный режим. Как и в Москве, он старался приходить с работы в четыре-пять часов и сразу ложился спать.
   Сон днём как бы ставил барьер между рабочими буднями и творческим вечером. Освежившийся мозг вновь приобретал способность к созиданию. Отдохнувший, бодрый, Джалиль шёл к письменному столу.
     К этому времени в нашей московской квартире наступало затишье. Десять семей в десяти комнатах успевали поужинать и отдыхали. Входная дверь, расположенная рядом с нашей комнатой, хлопала реже. У нас засыпала Чулпан. В огромном коридоре стихал гомон. Успокаивалась и вечно оживленная общая кухня.

      Я была тогда молода, не замечала особых неудобств, и мне казалось, что ими не обеспокоен и Джалиль. Он никогда не жаловался на житейскую неустроенность и не считал, что для него должны быть созданы какие-то особые условия. Объясняется это его большой скромностью и пониманием того, что страна переживала трудности.
Семь предвоенных лет, наиболее творческих лет Мусы, мы прожили очень дружно, в согласии. Чулпан доставляла нам обоим много радости. Уход за ней бесконечно любивший её Муса превращал в весёлый и занятный культ. Нашему счастью, казалось, не будет конца. Джалиль был очень тонким, чутким, и рифы, встававшие на нашем пути, обходились нами довольно легко.

     Беззаботности, счастливой окрылённости нашей жизни во многом способствовал и характер Мусы. Жизнерадостный, неутомимый, он любил посмеяться, пошутить, любил весёлые компании, долгие вечерние беседы. И при всей своей нежности и мягкости, легко ранимой открытости, умел быть ровным, спокойным, постоянным.
   Джалиль всегда был в окружении московских друзей. Приходили «татарские москвичи» - Махмуд Максуд, Ахмет Файзи, Латыф Хамиди, студийцы, наезжали казанцы - Гази Кашшаф, Хасан Туфан, Ахмет Исхак, Сибгат Хаким, заглядывали и другие, словом, почти все татарские литераторы. Иногда всей гурьбой отправлялись в кафе и засиживались там до глубокой ночи, чаще устраивались в нашей комнатушке, играли в шахматы, выпускали общими усилиями маленькую газету, помещали в ней шуточные экспромты.

      Джалиль любил друзей и никогда не испытывал в них недостатка.
   Бывало, уедем мы семьёй за город или в дом отдыха, а ключ от комнаты положим во вьюшку печи в коридоре.
Возвращаемся и находим на столе записки. Наши соседи не удивлялись, находя у нас в наше отсутствие незнакомых хозяев.
   К окружающим Муса относился с безграничным доверием. Он верил в доброе, хорошее в человеке.

      Это не мешало ему резко критиковать товарищей за не нравящиеся ему поступки, за неудачные произведения. Причём, критиковал он не только в разговорах, но и в печати, на собраниях. Критика его нередко была остра. От споров, разногласий дружба не гасла. Прямота его была дружеской, замечания справедливыми.

     Как я уже сказала, он всегда и всем доверял. Но не все были достойны его дружбы, к сожалению. Не все могли подняться до понимания широты его взглядов, его веры в дружбу. Однако отдельные промахи, случаи внезапного обнаружения в друге недостойных качеств не могли убить в нём веры в людей.

      Джалиль воспитывался в гуще комсомолии двадцатых годов, долгое время работал с комсомольцами, которым свойственна прямота, независимость в дружеских отношениях. Он так и остался юным, молодым в дружбе, в товариществе, научился строить дружбу на чистой основе, строить её надолго. Джалиль жил широко, открыто, щедро раздавая окружающим богатства своей души.

     Друзья Джалиля, да и я, нередко страдали от его рассеянности и частых опозданий.

       Однажды мы собрались съездить в Москву. В последний момент Муса вспомнил, что ему по неотложному делу непременно надо зайти в театр. Он взял Чулпан и помчался в театр. Я с Таждаровой и Кутуем поехала на вокзал.
      На вокзале мы внесли вещи в вагон и вышли на перрон. До отхода поезда остается двадцать, потом пятнадцать, десять, наконец, пять минут... Уже нет времени даже выгрузить вещи. Вокруг суетятся люди. Прощаются, целуются. Толкотня. Мы стоим и дружно ругаем Мусу. Но вот вдали замелькала его белая рубашка. Он быстро шёл к нам.
      Мы все начали его бранить. А он смеется: «Я же ещё не опоздал!»
      Баратов, ставивший в оперном театре «Алтынчеч», шутил: «Если хотите, чтобы Джалиль пришёл к одиннадцати, назначайте ему в девять. Он будет ровно в одиннадцать».

     Действительно, запаздывал Муса довольно часто: и на работу, и на репетиции, и на поезд. Бывало, соберёшь вещи, уложишь их в чемодан, а Муса всё ещё не готов. Когда времени оставалось уже совсем в обрез, он еле успевал затолкать в портфель рукописи, и мы вновь спешили, считая минуты и переживая у закрытых светофоров.

      Муса бывал постоянно чем-нибудь занят. Он верил в себя, в свои силы и потому, вероятно, так щедро тратил время на друзей, на работу в студии.
                («О МУСЕ ДЖАЛИЛЕ»).

         Муса Джалиль был примерным семьянином, любящим мужем и отцом.
Многие из его стихов были посвящены его жене Амине.

Уезжая на фронт, Муса тепло и ласково обращается к ней:

Прощай, моя умница! Если судьба
Пошлёт мне смертельную рану,
До самой последней минуты своей
Глядеть на лицо твоё стану…

        Даже находясь в каменном мешке Моабитской тюрьмы, поэт думает о любимой жене:

Солдатский путь извилист и далёк,
Но ты надейся и люби меня,
И я приду: твоя любовь – залог
Спасенья от воды и от огня.

        Очень сильно любил Мусса свою маленькую дочурку Чулпан:

                Сорока болезнями готов я
Сам переболеть, перестрадать,
Только бы сберечь её здоровье,
За неё мне жизнь не жаль отдать.

В тюремных стенах дочка посещает его в снах, принося радость и горечь пробужденья:
Дочурка мне привиделась во сне,
Пришла, пригладила мне чуб ручонкой.
«Ой, долго ты ходил!» - сказала мне,
И прямо в душу глянул взор ребёнка.

От радости кружилась голова,
Я крошку обнимал и сердце пело.
И думал я: так вот ты какова,
Любовь, тоска, достигшая предела!

Потом мы с ней цветочные моря
Переплывали, по лугам блуждая;
Светло и вольно разлилась заря,
И сладость жизни вновь познал тогда я…

Джалиль всё время в гуще жизни.
Он живёт новыми творческими планами: задумывает роман из истории комсомола, начинает поэму о современной деревне.

        Но тут грянула Великая Отечественная война…
 Она перечеркнула все эти планы.   

       Война застала Джалиля в Казани.
В тот день - 22 июня 1941 года - он собирался с семьёй поехать за город, к друзьям.
И на вокзале услышал: «Война!»

В самый первый день войны, 22 июня 1941 года Гази Кашшаф, Ахмет Исхак и Муса Джалиль всю ночь просидели в тесном дружеском кругу.
И тогда Муса произнёс фразу, которую не раз вспоминали впоследствии:

«После войны кого-то из нас не досчитаются»...

       Когда пробил грозный час 41-го года, Муса Джалиль сразу же попросился на фронт, чтобы встаь на защиту своей Родины.
   Уже     23 июня 1941 года, на второй день войны, Джалиль отнёс в военкомат заявление с просьбой направить его на фронт.
Он решительно отвёрг возможность остаться в тылу. Ему - первому писателю Татарии - руководство Татарской автономной республики настойчиво предлагало остаться в тылу на партийной или государственной работе. Поэту предлагали устроить броню.
- Когда идёт война, я предпочитаю укрываться за бронёй танков, - ответил на это Муса.
Поэт считал, что его место среди бойцов за свободу страны.
Но его попросили подождать.
Поэт неудержимо рвался в бой и добился своего. Ему удалось, в конце концов, настоять на своём.
И 13 июля, уже после состоявшейся премьеры оперы «Алтынчач», Муса получил повестку.
 И в этот день надел военную форму.

В итоге, Муса добровольцем отправился на фронт, на линию огня, чтобы защищать родную землю от врагов.
Рядовой солдат, старший политрук, военный корреспондент – вот фронтовой его путь…
Бесстрашно и стойко прошёл Муса Джалиль сквозь жесточайшие испытания, отпущенные ему войной…

Его сначала направили в формировавшийся под Казанью артиллерийский полк «конным разведчиком», как в шутку он называл свою рядовую должность, а попросту говоря - ездовым.

      Но военное руководство узнало, что Муса Залилов – это тот самый автор знаменитой оперы «Алтынчач», известный татарский поэт, бывший председатель Союза писателей, депутат горсовета. Его хотели отправить в тыл или демобилизовать. Но Муса снова категорически отказался.
Но сразу его на фронт не послали.      
 И в последних числах июля Муса получил назначение на курсы политработников. Он поехал в тихий провинциальный городок Мензелинск. И там учился на 6-месячных курсах политработников.

В течение первых месяцев войны поэт пишет эмоциональные стихи, призывающие хранить верность клятве воина. Эта мысль в той или иной форме звучит почти в каждом его стихотворении.
Они вошли в сборник «Клятва артилериста» (1942).
В это же время был написан поэтический цикл стихотворений «Против врага», призывающий всех людей доброй воли к борьбе против фашистских захватчиков.
Туда вошли боевые песни, марши, страстные патриотические стихи, построенные как взволнованный поэтический монолог.

В конце декабря 1941 года состоялся выпуск. Окончившим курсы присвоили звание политрука. Лишь 4-м из 2-х тысяч курсантов присвоили звание старшего политрука. В их числе был и Джалиль.
После окончания курсов Мусу оставили в резерве.
Джалиль неоднократно обращался к Александру Фадееву, чтобы ему разрешили уйти на фронт.

В последних числах февраля 1942 года с первой же командой офицеров-резервистов Джалиль уехал на Волховский фронт.

 Расставание с семьёй было тяжёлым. Муса бережно поднял дочь из кровати, прижал к себе тёплое, доверчивое тельце...
       
Поезд медленно приближался к фронту. Он шёл без расписания. В купе было тесно. Муса покинул Казань, но он всё ещё был полон воспоминаниями, всё ещё ощущал теплоту женских рук, домашнего уюта. Муса потянулся за блокнотом, чтобы записать родившиеся строки стихов.

 Обращаясь к жене, Муса писал:

Когда мы простились, шёл дождь.
И печально
Вослед мне смотрели глаза,
И что-то блестело на милых ресницах -
Не знаю, вода иль слеза?..

На фронте Муса некоторое время находился в резерве штаба армии, расположенного в городе Малая Вишера. И выполнял поручения командования.

        «На днях вернулся из десятидневной командировки по частям нашего фронта, был на передовой, выполнял особое задание. Поездка оказалась трудная, опасная, но очень интересная. Все время под обстрелом. Три ночи подряд почти не спал, питался на ходу. Но видел много».
(Из письма Г. Кашшафу 25 марта 1942 года).

А в начале апреля Джалиль получил назначение в редакцию военно-фронтовой газеты «Отвага» на Волховском фронте. Там,  в болотистых лесах севернее реки Волхов воевала 2-я Ударная армия.
2-й ударной армией командовал генерал Власов, оказавшийся впоследствии изменником Родины. Не выполнив поставленной перед ним боевой задачи, он остановил армию в непроходимых лесных болотах.

      Началась жизнь политработника и военкора, полная трудностей, лишений, риска.
Военкор Джалиль работал в газете много и с увлечением. Часто бывал на передовой, собирая необходимый материал. За день проходил по 25-30 километров.

«Только на передовой линии можно видеть нужных героев, черпать материал, следить за боевыми фактами, без которых невозможно сделать газету оперативной и боевой, - писал Джалиль с фронта своему другу Г. Кашшафу. - Моя жизнь сейчас проходит в боевой об-становке и в кропотливой работе. Поэтому я сейчас ограничиваюсь фронтовой лирикой, а за большие вещи возьмусь после победы, если останусь жив».

Муса сражался на передней линии огня. Оружием его были и солдатская винтовка, и писательское перо. Поэт твёрдо верил в победу над врагом, призывал сражаться за Отчизну не жалея жизни. Об этом он писал в своих фронтовых стихах.
Здесь, на передовой, на смену патетическому монологу и открытой публицистичности приходит фронтовая лирика. Лирика, просто и достоверно раскрывающая чувства и мысли человека на войне.
В трудные, суровые фронтовые будни поэтом были написаны прекрасные стихотворения: «Прощай, моя умница», «Слеза», «След», «Смерть девушки» и другие.

Джалиль все время находился на передовой. Находился там, где было трудно.
Между тем обстановка на Волховском фронте ещё более осложнилась. Весной 1942 года германские войска, перерезав горловину близ реки Волхов, полностью окружили войска 2-й Ударной армии.
В этих схватках, в борьбе не на жизнь, а на смерть участвовал и Муса Джалиль - сотрудник армейской газеты «Отвага».
 Долгие годы об этом периоде жизни поэта мы знали только по нескольким его четверостишиям:
 
В содрогающемся под бомбами,
Обречённом на гибель кольце,
Видя раны и смерть товарищей,
Я не изменился в лице.
  Слезинки не выронил, понимая:
Дороги отрезаны, слышал я:
Беспощадная смерть считала
Секунды моего бытия.
  Я не ждал ни спасенья, ни чуда,
К смерти взывал: «Приди! Добей!..»
Просил: «Избавь от жестокого рабства!»
Молил медлительную: «Скорей!..»

      Сотрудники армейской газеты «Отвага» рассказывали, что в самых тяжёлых условиях окружения, когда не хватало боеприпасов и давно были съедены последние сухари, Муса сохранял спокойствие и выдержку. Он научил товарищей добывать берёзовый сок, распознавать съедобные травы. Этим и поддерживали слабеющие силы.

        В годовщину войны - 22 июня, восемьсот солдат пошли на прорыв через «Долину смерти». Так называли они узкую горловину, соединявшую 2-ю Ударную армию с Волховским фронтом. Бой был жестокий. Из восьмисот человек, пошедших в наступление, уцелело всего лишь несколько десятков бойцов.
Но они выполнили долг - прорвали кольцо окружения. К вечеру этого дня гитлеровцы снова сомкнули кольцо окружения. Ещё через несколько дней всё было кончено…

 26 июня 1942 года фашисты вели непрерывный огонь по нашим позициям. Враг бросал в атаку все новые и новые подкрепления. Силы были слишком неравными. В тяжёлых оборонительных боях войска Волховского фронта с трудом сдерживали натиск гитлеровцев. Солдаты и командиры героически сражались за каждый метр земли.
В этот день старший политрук Муса Джалиль с группой солдат и офицеров, пробиваясь из окружения, попал в засаду гитлеровцев. В завязавшемся бою, окружённый врагами, отрезанный от своих, он сражался до последнего патрона.
В одном из писем другу Г. Кашшафу с Волховского фронта Джалиль упоминает свою «Балладу о последнем патроне». Мы не знаем содержания этого произведения. Но, по-видимому, речь в нём шла о последнем патроне, который политрук Джалиль на крайний случай берёг для себя.
Но всё сложилось иначе…
Во время одной из контратак у деревни Мясной Бор Муса Джалиль был тяжело ранен в грудь. Оглушённый взрывной волной, он лежал в кювете, который быстро заполнялся водой...
В бессознательном состоянии Муса попал в руки врага и оказался в плену.
Горечь и позор плена тяжело переживал Джалиль. Он понимал, что лучше бы в бою погибнуть, чем влачить жалкую жизнь в стане врага:
Прости меня, твоего рядового,
Самую малую часть твою.
Прости за то, что я не умер
Смертью солдата в жарком бою.
  Кто посмеет сказать, что я тебя предал?
Кто хоть в чём-нибудь бросит упрёк?
Волхов - свидетель: я не струсил,
Пылинку жизни моей не берёг...
  Не я ли стихом присягая и клялся,
Идя на кровавую войну:
«Смерть улыбку мою увидит,
Когда последним дыханьем вздохну».
 
В стихотворении «Прости, Родина!» он с болью и горечью пишет:

Скорпион себя убивает жалом,
Орёл разбивается о скалу.
Разве орлом я не был, чтобы
Умереть, как подобает орлу?

...Что делать?
Отказался от слова,
От последнего слова друг-пистолет.
Враг мне сковал полумёртвые руки,
Пыль занесла мой кровавый след...

      Так писал Джалиль в июле 1942 года…

После трагических событий, разыгравшихся под Мясным Бором летом 1942 года,  Муса долгое время находился на грани жизни и смерти…
Его выходили военнопленные, которые хорошо знали своего поэта.
 
Муса Джалиль сразу после пленения был брошен в Холмский лагерь.
    
      Бараков цепи и песок сыпучий
      Колючкой огорожены кругом.
      Как будто мы жуки в навозной куче:
      Здесь копошимся. Здесь мы и живем.

      Это описание лагеря для военнопленных, в котором томился Джалиль. Откуда с надеждой глядел на далёкий лес, где, он знал, скрываются партизаны.

      Там на ночь, может быть, товарищ «Т»
      Большое дело замышляет,
      И чудится - я слышу в темноте,
      Как храбрый саблю направляет.

Начались дни жестоких испытаний. Испытаний на прочность убеждений, на верность идеалам.
Именно в эту лихую годину в нём проявились самые высокие, самые сильные стороны человеческого характера вообще: непоколебимая вера в победу, сила духа, неиссякаемая энергия сопротивления.
Джалиль не только с честью выдержал все испытания, но и нашёл в себе силы, чтобы в нечеловеческих условиях фашистского концлагеря вступить в смертельно опасную схватку с врагом. Он не захотел быть жалким холуём, прислужником нацистов.  Он сумел организовать пленных на борьбу с фашизмом…

В сентябре 1942 года в числе других военнопленных Джалиля перегнали в лагерь для военнопленных под Двинском.
 Там с Мусой встретился Гариф Хафизов, которому посчастливилось живым вернуться на Родину.
 Хафизов рассказывал, что к тому времени он опух от голода и почти лишился сил. Даже в очереди за баландой не мог стоять. Однажды к нему подошёл невысокий человек с умными живыми глазами под припухшими веками. Переломив скудную пайку хлеба, он протянул половину Хафизову.
     - Возьми, браток, - сказал. - Все мы тут дети одной семи.
Так Хафизов познакомился с Джалилем, который в плену выдавал себя за Гумерова. Дружеская помощь и участие Джалиля помогли ему встать на ноги. От своего нового друга Джалиль не скрыл своё настоящее имя. Прощаясь, он передал Хафизову блокнотик со стихами. К сожалению, Хафизову не удалось сохранить этот блокнот: фашисты во время обыска уничтожили его.

          Другой бывший военнопленный, впоследствии активный член подпольной организации Джалиля, Гараф Фахретдинов, рассказывал, как Муса поддерживал дух своих товарищей.
 У Фахретдинова был хороший голос, и он часто пел по вечерам в бараке. Муса стал давать ему тексты песен, свои и чужие. При этом предупреждал Фахретдинова, что можно исполнять открыто, а что — только в узком кругу надёжных людей. Песни и стихи Джалиля, по словам Г. Фахретдинова, ходили среди пленных наравне с тайно переписанными сводками Совинформбюро и помогали переносить все трудности и унижения.
 
После многомесячных скитаний по лагерям для военнопленных, Джалиля привезли в польскую крепость Демблин.
 Это было в последних числах октября или в самом начале ноября 1942 года.
В 1941-1942 годах здесь содержались одновременно от 120 до 150 тысяч военнопленных. В основном, из Советского Союза.
       Прибывших загоняли в нетопленные крепостные казематы - без нар, без постелей, даже без соломенной подстилки. Многим приходилось проводить ночь под открытым небом. А морозы в ноябре достигали 10-15 градусов...
Каждое утро похоронная «капут-команда» подбирала 300-500 окоченевших трупов…
К концу ноября 1942 года в лагере Демблин начались перемены в лучшую сторону. К ним стали относиться лучше. В этих переменах была своя закономерность. Военнопленных начали сортировать по национальностям. В Демблин стали собирать в основном татар, башкир, чувашей, марийцев, мордвинов, удмуртов.

А всё потому, что в конце 1942 года, получив сокрушительный удар под Сталинградом, немецкое командование принимает решение использовать военнопленных для борьбы против Советской Армии.
В спешном порядке создаются так называемые «национальные легионы»: туркестанский, армянский, грузинский.
В местечке Радом в Польше начинает формироваться легион «Идель — Урал», куда насильно сгоняли военнопленных из национальностей Поволжья…
Надо сказать, что к этому времени в Демблинском лагере действовало татарское подполье во главе с офицером Гайнан Курмашевым. У Курмашева было десять ближайших помощников: Муса Джалиль, Абдулла Алиш, Фуат Сайфульмулюков, Фуат Булатов, Гариф Шабаев, Ахмет Симаев, Абдулла Батталов, Зиннат Хасанов, Ахат Атнашев, Салим Бухаров.
 Эта подпольная организация много сделала для того, чтобы поднять боевой дух тысячам военнопленных. Помогла им сохранить в гитлеровском аду верность своему народу, Родине, бороться против фашизма.
И для этих людей начался второй фронт, фронт борьбы с немцами в их глубоком тылу…
Подпольщики поставили перед собой задачу - сорвать замыслы фашистов, повернуть оружие, вложенное в руки пленных, против самих гитлеровцев.
И цель эта в значительной мере была достигнута. Правда, немалой ценой. Чтобы обмануть врагов, джалильцам пришлось для вида дать согласие сотрудничать с немцами, принять на себя клеймо предателей.
Нелегко досталось Джалилю и его друзьям такое решение. Об этом можно судить хотя бы по стихотворению «Не верь!»
В нём Муса обращается к любимой:

Коль обо мне тебе весть принесут,
Скажут: «Изменник он! Родину предал», —
Не верь, дорогая! Слово такое
Не скажут друзья, если любят меня.
Я взял автомат и пошёл воевать,
В бой за тебя и за Родину-мать.
Тебе изменить? И отчизне своей?
Да что же останется в жизни моей?

Подпольщики сумели проникнуть в редакцию издаваемой немецким командованием газеты «Идель-Урал», печатали и распространяли антифашистские листовки, создавали тщательно законспирированные подпольные группы - «пятёрки».
В Берлине существовал некий комитет «Идель-Урал», созданный татарскими эмигрантами-националистами. Главари комитета пытались оказать влияние на военнопленных, использовать их в своих целях. Советские патриоты проникли в комитет, с тем чтобы иметь возможность сколачивать силы сопротивления в тылу врага.
Труды подпольщиков не пропали даром.
 Первый же батальон Волго-татарского легиона «Идель-Урал», посланный на Восточный фронт и насчитывавший свыше тысячи боеспособных штыков, восстал в районе Витебска. Перебил немецких командиров и охрану и в полном составе, с оружием перешёл на сторону белорусских партизан.
 Случилось это 22 февраля 1943 года.
    
Этот случай послужил отрезвляющим уроком для гитлеровцев. Фашисты уже не решаются посылать татарских легионеров на фронт. Догадываясь о существовании подпольной организации, они засылают провокаторов, усиливают слежку.

Ближе к весне 1943 года поэт был отправлен из крепости Демблин в специальный лагерь Вустрау, расположенный неподалеку от Берлина.
Мусу Джалиля стали уговаривать работать в комитете «Идель-Урал». Для гитлеровцев важно было иметь на своей стороне известного татарского поэта. Сначала Джалиль не дал никакого ответа. Только после горячих споров, по решению подпольной группы лагеря, Муса согласился работать в белоэмигрантском комитете «Идель-Урал». Он поставил одно условие - остаться под фамилией Гумерова.
 Других членов подпольной организации удалось устроить:
-  в редакции эмигрантской газеты «Идель-Урал»,
-  пропагандистами и командирами отделений в легионе,
-  в типографии,
-  в редакции передач по радио и на других ответственных постах.
Это дало возможность наладить регулярный приём сводок Совинформбюро и распространение их среди пленных, печатание листовок, воззваний и т.п.
Так, в столице фашистской Германии в разгар войны возникло ещё одно антифашистское подполье, во главе которого стоял татарский поэт Муса Джалиль.

В комитете «Идель-Урал» Джалиль занимался «культурным обслуживанием» легионеров. Но для Мусы это был только повод связаться с людьми, вести агитационную работу, поддерживать боевой дух в советских воинах, попавших в неволю. Главным оружием подпольщиков в то время было слово, был гневный, зовущий к борьбе стих поэта.
Пользуясь тем, что фашисты поручили ему вести культурно-просветительскую работу, Джалиль, разъезжая по лагерям для военнопленных, устанавливал конспиративные связи.
Под видом отбора самодеятельных артистов для созданной в легионе хоровой капеллы вербовал новых членов подпольной организации.
Поэт так же был связан с подпольной организацией под названием «Берлинский комитет ВКП(б)», возглавляемой полковником Николаем Степановичем Бушмановым.
Сначала Джалиля послали в Свинемюнде, где в лагере находилась большая группа пленных татар и башкир. Там он установил первые связи.
А затем Муса отправился на самый опасный и ответственный участок подпольной работы - в польское местечко Едлино. Там располагался штаб формирования национальных «легионов».
Лагерь легиона «Идель-Урал» находился под Радомом.
 Но Муса теперь имел возможность выезжать и в другие районы Германии. Вместе с хоровой капеллой он ездил в Познань, Дрезден, бывал в Демблине.
И там, где появлялся Муса Джалиль или его товарищи, возникали новые группы бойцов сопротивления.

       Джалиль никогда не расставался с маленькой записной книжкой в тёмно-вишневой обложке. Он раскрывал её, когда вокруг не было никого из посторонних, и начинал читать заветные, сокровенные строки. Муса записывал стихи арабской вязью, мало известной среди обитателей лагеря и недоступной немецким тюремщикам.

      Весной 1943 года Джалиль попал в Радомский лагерь.
И тогда же, примерно в мае, из Радомского лагеря бежала группа легионеров. Бежала с картой, переведённой на кусок материи, самодельным компасом, запасом продуктов и кое-каким оружием. Всем этим беглецов снабдила подпольная группа.
 Всё это было только репетицией, проверкой нового дерзкого замысла: подпольщики готовили восстание в лагере и большой побег.

     Не об этом ли писал Джалиль в одном из своих стихотворений:

      Только одна у меня надежда:
      Будет август. Во мгле ночной
      Гнев мой к врагу и любовь к отчизне
      Выйдут из плена вместе со мной.

В конце июля 1943 года Муса снова приехал в Едлино.
 Он привёз новую установку подпольного центра. Поскольку после восстания в первом батальоне гитлеровцы не решались больше посылать на фронт части Татарского легиона, было решено поднять восстание в самом легионе. Причём, соединиться с расположенными неподалеку Армянским легионом и польскими партизанами и с боями пробиваться навстречу наступающим частям Красной Армии. Разрозненные группы надо было собрать в единый «кулак».
В Берлине свою поездку Муса объяснил тем, что нужно готовить постановку музыкальной комедии «Шурале», которую он написал. Действительно, члены капеллы распределили роли, начали репетировать музыкальную комедию, а тем временем вели подготовку к решающим действиям. Муса Джалиль,    вместе со своими друзьями готовил массовый побег заключённых из лагеря. Они  рассчитывали поднять восстание и вырваться на волю.   
    Восстание было намечено на 14 августа.
 Но осуществить этот план подпольщикам, к сожалению,  не удалось...
В результате предательской деятельности проникшего в организацию провокатора, гестапо удалось напасть на след подпольщиков.
 11 августа, среди ночи, всех «артистов» вызвали в солдатскую столовую и, за несколько дней до тщательно подготавливаемого восстания военнопленных, арестовали.

Арестованных увезли в Берлин, в тюрьму Моабит.
Там тянулись долгие месяцы следствия, допросов, пыток…
 Гестаповцы сломали поэту руку, отбили почки. Тело исполосовали резиновыми шлангами. Раздробленные пальцы распухли и почти не гнулись...
Нелегко приходилось Джалилю. Тоска и отчаяние тяжёлым комом застревали в горле. Надо знать жизнелюбие Мусы, его общительность, привязанность к друзьям, жене, дочурке Чулпан, его любовь к людям, чтобы понять всю тяжесть вынужденного одиночества. Нет, не физические страдания, даже не близость смерти угнетали Джалиля, а разлука с Родиной. Он не был уверен, что Родина узнает правду. Не знал, вырвутся ли на волю его стихи.
 Вдруг фашистам удастся оболгать его, и на Родине будут думать о нем как о предателе?

Но поэт, не смотря ни на что, не сдался. Он и в тюрьме продолжал схватку с фашизмом,- своим творчеством.
Ни жестокие пытки, ни посулы свободы, жизни и благополучия ни камера смертников не сломили его воли и преданности Родине.
Брошенный в каменный мешок одной из самых страшных тюрем гитлеровского рейха - Моабитской, скованный по рукам и ногам, но не сломленный духом, Муса не прекратил борьбы.
Теперь у него осталось единственное оружие — слово.

Муса Джалиль писал в тюремной камере:

Нет, врёшь, палач, не встану на колени,
Хоть брось в застенки, хоть продай в рабы!
Умру я стоя, не прося прощенья,
Хоть голову мне топором руби!
Мне жаль, что тех я, кто с тобою сроден,
Не тысячу – лишь сотню истребил.
За то бы у своего народа
Прощенья на коленях я просил.

В тяжёлой неволе, подвергаемый пыткам и истязаниям, не покорившийся страху «сорока смертей», татарский поэт, вёл свой репортаж «под топором палача» - продолжая писать удивительные по чистоте и гражданскому накалу стихи.
В них, которым Джалиль «поверил своё вдохновенье, жаркие чувства и слёз чистоту», раскрывается прежде всего личность самого поэта, его гражданский и нравственный облик, сила его духа и безграничная вера в торжество правого дела советского народа.
Он не был уверен в том, что его родина узнает правду о мотивах его поступков, не знал, вырвутся ли на волю его стихи. Он писал для себя, для своих друзей, для соседей по камерам…
Джалиль спешил - надо было сказать многое. О жизни. О фронтовых друзьях. О родине. О близких.
         
Он писал, аккуратно занося стихи в самодельный блокнот. Получилась небольшая тетрадь, которую легко было прятать, т.к. она помещалась в человеческой ладони.

Пусть сердце пылает в песне,
Правда ей дорога.
Песней ласкал я друга,
Песней ломил врага.
С песней я шёл сквозь пули,
С песней весну встречал,
Последнюю песню пою я
Под топором палача.

«Моабитская тетрадь» - это бессмертная книга, потрясающая читателей силой человеческого духа. Это гимн бесстрашию и стойкости советского человека.
 В «Моабитской тетради» есть и тяжесть неволи и жгучая тоска по свободе и Родине:

…Моя свобода, воля золотая,
Ты птицей улетела навсегда.
Взяла б меня с собою, улетая.
Зачем я сразу не погиб тогда?

Не передать, не высказать всей боли,
Свобода невозвратная моя.
Я разве знал на воле цену воле?
Узнал в неволе цену воле я!..

       В стихах поэта есть также и задушевный лиризм, и резко обличительный пафос. И мягкий юмор…

 Когда читаешь «Моабитскую тетрадь», поражает оптимизм, приподнятость духа, светлая уверенность в победе, сдержанная гордость победителя.
  Стихи Джалиля не только уводят в светлые миры счастья и любви. Не только дышат ненавистью к врагу. Это стихи философа и мыслителя, человека, знающего цену истинным категориям добра и зла, света и мрака:

Вот, говорят, силач – железо гнёт,
Вода проступит там, где он пройдёт.
Но будь ты слон, а я не признаю,
Коль дел твоих по горло воробью.

     В «Моабитских тетрадях» нет мотивов обречённости, пассивной жертвенности, как не было их в здоровой, влюблённой в жизнь душе поэта.

     Одно из главных достоинств моабитского цикла, обеспечивших его широчайшую популярность, - ощущение подлинности. Мы верим каждому слову, ощущаем ледяное дыхание смерти, стоявшей за спиной поэта. И острая боль разлуки, и тоска по воле, и горечь, и сомнения, и гордое презрение к смерти, и ненависть к врагу - всё это воссоздано с потрясающей силой.

     В «Моабитских тетрадях» поражает острота ощущения полноты жизни в предчувствии близкой смерти.
Нерв цикла, его стержневой конфликт - извечное столкновение человечного и бесчеловечного. Джалиль, встретившись с фашизмом лицом к лицу, с особенной остротой и наглядностью выразил мысль об античеловеческой сущности гитлеризма.
 В таких стихах, как «Волшебный клубок», «Варварство», «Перед судом», разоблачается не просто жестокость и бездушие палачей. Всей логикой художественных образов поэт подводит к мысли, что фашизм органически враждебен живому. Фашизм и смерть синонимы - для поэта.
 
     Спокойная и стойкая уверенность в победе, в неодолимости сил жизни рождает оптимистический тон «Моабитских тетрадей».
 Стихи, написанные накануне казни, то и дело озаряются улыбкой спокойного, уверенного в своем достоинстве человека, а нередко в них звучит смех.

В заточении поэт создаёт самые глубокие по мысли и наиболее художественно совершенные произведения — «Мои песни», «Не верь», «Палачу», «Мой подарок», «В стране Алман», «О героизме» и целый ряд других стихотворений. Их можно назвать подлинными шедеврами советской  поэзии. Вынужденный экономить каждый клочок бумаги, поэт записывал в Моабитские тетради только то, что до конца выношено, выстрадано. Отсюда необычайная ёмкость его стихов, их предельная выразительность.

 Многие строки его стихов звучат афоризмами:

Бой отваги требует, джигит,
В бой с надеждою идёт, кто храбр.
С мужеством свобода, что гранит,
Кто не знает мужества – тот раб.

Если жизнь проходит без следа,
В низости, в неволе, что за честь?
Лишь в свободе жизни красота!
Лишь в отважном сердце вечность есть!

Умирая, не умрёт герой –
Мужество останется в веках.
Имя прославляй своё борьбой,
Чтоб оно не молкло на устах!

Самоотверженный поединок Джалиля с фашистскими палачами сродни подвигу национального героя Чехословакии Юлиуса Фучика. Подобно Фучику, татарский поэт, подвергаемый пыткам и истязаниям, не покорившийся страху «сорока смертей», вёл свой репортаж «под топором палача».

•   Из книги  Рафаэля Мустафина «Муса Джалиль - поэт-воин, поэт-герой»:

«...Допросы кончились, и, наконец, Мусу оставили в покое. В приговоре он не сомневался. Следователь прямо сказал ему, что даже за одну десятую его «преступных действий против великого рейха» полагается гильотина. Самое лучшее, на что он может надеяться, - расстрел.
       Сначала тишина в тюрьме казалась могильной. Но потом слух обострился, и Муса стал различать и лязг дверей на нижнем этаже, и приглушённые кирпичными стенами стоны узников из подвального застенка, и грохот подков стражников в дальнем конце коридора. Тюрьма жила своей жизнью - говорила, вздыхала, ворочалась, плакала, негодовала. Со временем Муса до того «навострился», что скорее даже не слухом, а каким-то внутренним чутьем улавливал мягкие, кошачьи шаги надзирателей, обутых в специальные войлочные туфли. Неслышно откроется «глазок» - Муса, не оборачиваясь, ощущает взгляд надзирателя. «Глазок» закроется - Муса снова берётся за карандаш:
Путь великой правды труден, крут,
Но борца на путь иной не тянет.
Иль с победой встретится он тут,
Или смерть в попутчицы нагрянет.
Скоро, как звезда, угасну я...
Силы жизни я совсем теряю...
За тебя, о Родина моя,
За большую правду умираю.
Ныло избитое на допросах тело, не слушались пальцы (гестаповец несколько раз прошёлся по ним каблуками сапог). Левая рука, перебитая ещё при первой встрече со следователем в Варшавской тюрьме, неправильно срослась. Стоило, забывшись, неловко пошевелить ею, как в голову и в плечо отдавала острая боль. Гестаповские палачи не зря считались мастерами своего дела. Железными прутьями, просунутыми в резиновые шланги, они отбили ему почки. И теперь он чувствовал невыносимую боль в пояснице, а лицо по утрам отекало, как при водянке.
Недели три назад в камере появился новый заключённый - бельгиец Андре Тиммерманс. Сначала Муса отнёсся к нему подозрительно — не провокатор ли? Но вскоре убедился, что это честный, открытый и простой парень. У бельгийца оказался осколок зеркала. Впервые за много месяцев Муса увидел своё отражение и даже отшатнулся. На него смотрело землисто-серое лицо с глубокими морщинами у рта и отечными мешками под глазами. Кто бы сказал, что ему тридцать шесть? Выглядел он на все пятьдесят.
Как раздобыть хоть немного бумаги — вот что беспокоило его больше всего. Тиммерманс подарил ему несколько листков почтовой бумаги: бельгийцам разрешали писать письма домой и раз в две недели продавали по двойному листу бумаги в тюремной лавочке. Несколько обрывков обёрточной бумаги принёс третий сосед, поляк Ян Котцур, работавший на кухне. Из этой бумаги Муса сшил себе маленький блокнот.
Да, был и страх перед смертью, и неотвязная тоска по воле, по родным, и страстное желание жить. Но первое чувство, которое он ощутил, когда закончилось следствие, — это огромное облегчение. И не только потому, что прекратились допросы и пытки. Те несколько месяцев, когда он по решению подпольного комитета вынужден был делать вид, что сотрудничает с гитлеровцами, были самым тяжёлым периодом в его жизни. Приходилось заставлять себя любезно улыбаться и казаться предельно лояльным и с командиром легиона Зиккендорфом, и со всяким эмигрантским отребьем. Пришлось — этого требовали условия конспирации — стать своим человеком в доме политического спекулянта Шафи Алмаса. Когда Шафи Алмас принимался на чём свет стоит ругать большевиков и Советскую власть, нужно было делать вид, что соглашаешься, хотя руки так и чесались ударить его по красной физиономии. Приходилось гасить горящий ненавистью взгляд, поддерживать надоевший разговор о «крови Чингисхана и Батыя», вести двойную игру, а это для такого открытого и прямодушного человека, как Муса, было хуже всего.
Здесь же, в тюрьме, всё стало на свои места. С одной стороны - фашистские палачи с камерами пыток, тюрьмами, виселицами. С другой - они, горстка советских людей, заброшенных судьбой в фашистское логово. Не надо больше фальшиво улыбаться, кривить душой... Муса знал, что товарищи верят ему, уважают, нуждаются в нём. При каждой встрече в коридоре, во время прогулок или на очных ставках у следователя Муса старался взглядом или незаметным кивком подбодрить товарищей, помочь им выдержать всё.
Порой душа бывает так тверда,
Что поразить её ничто не может.
Пусть ветер смерти холоднее льда,
Он лепестков души не потревожит.
Улыбкой гордою опять сияет взгляд,
И, суету мирскую забывая,
Я вновь хочу, не ведая преград,
Писать, писать, писать не уставая.
Пускай мои минуты сочтены,
Пусть ждёт меня палач и вырыта могила,
Я ко всему готов. Но мне ещё нужны
Бумага белая и чёрные чернила.
Муса сознавал, что так, как сейчас, он ещё никогда не писал. Пройдя более чем двадцатилетний творческий путь, словно только в тюрьме он понял, наконец, как надо писать. Многое из того, что было написано до войны, казалось ему теперь слабым, растянутым. Сейчас бы он написал уже иначе. Он спешил, но эта спешка не изнуряла, а, наоборот, придавала новые силы. Даже мысль о скорой и неизбежной смерти не мешала, а только подхлёстывала его. Надо было спешить, чтобы оставить обдуманное и накопленное людям, а не унести с собой в могилу.
Однообразие несколько нарушилось, когда Мусой овладела идея поговорить с друзьями. Они сидели в соседних камерах. С одной стороны — Абдулла Алиш, с другой — Фуат Булатов. С ними были бельгийцы, знакомые Тиммерманса. Муса и Андре не раз совещались, как продырявить стенку. Наконец придумали.
Заключённым иногда давали какую-нибудь работу — немцы из всего стремились извлечь выгоду. Муса и Андре тоже попросили работу, надеясь, что им дадут какой-нибудь режущий инструмент. Им поручили выделывать узкие продолговатые пазы на круглых деревянных крышках (назначение этих крышек так и осталось для них загадкой). Выдали и инструменты, в том числе длинную стальную стамеску. Этой стамеской они и принялись ковырять стену.
Начали с той, за которой сидел Булатов. Возле стены стояла параша на трёх деревянных ножках. Одна из ножек вплотную подходила к стене и закрывала часть её. В этом месте они и начали ковырять стамеской. Им повезло: с самого начала стамеска попала в щель между кирпичами. Долбить приходилось осторожно, вечерами, когда в коридоре оставались только дежурные надзиратели. Выходя на прогулку, они выносили в карманах по горстке щебня и незаметно высыпали на дорожку. Стена была толщиной в полметра, и на то, чтобы просверлить её, потребовалось немало дней. Зато сколько радости было, когда они наконец пробили стенку насквозь! С этого дня Муса часами разговаривал с Булатовым, а Андре - со своим другом бельгийцем.
Вскоре Муса с Андре начали долбить и другую стенку, за которой сидел Абдулла Алиш. Но довести до конца эту работу им не удалось. Стена была крепкая, сил — мало, и к тому же ковырять приходилось за батареей, чтобы не заметили надзиратели.
Однажды Мусу вызвали к следователю. Вернувшись, он рассказал Андре, что скоро их повезут на суд в Дрезден. Через несколько дней за Мусой пришли стражники, велели забрать личные вещи. Расставаясь, Муса невесело пошутил:

       - Я вернусь, но с головой под мышкой…»

Суд над группой Джалиля состоялся в марте 1944 года.
Судил их Верховный имперский суд в Дрездене.
Заключённых о наручниках ввели в большой двухсветный зал со сводчатыми потолками и огромными полукруглыми окнами. Перед ними на возвышении стоял внушительный судейский стол из морёного дуба, рядом такая же дубовая кафедра с фашистским орлом и свастикой. Друг против друга располагались места прокурора и адвоката. Тяжёлые, обитые чёрной кожей судейские стулья с непомерно высокими спинками, импозантные люстры, громоздкие и неудобные скамьи для публики - всё было рассчитано на то, чтобы подсудимый чувствовал себя жалким червем, песчинкой перед незыблемой глыбой фашистского правопорядка...
     Исход суда был предрешён заранее - ни судьи, ни подсудимые в этом не сомневались. Разбирательство не спеша катилось по заведённому раз и навсегда порядку. Выступал обвинитель, зачитывались протоколы допросов, приводились «изобличающие» документы и фотографии, заслушивались свидетели.
Прокурор в своей обвинительной речи говорил о подрывной деятельности подпольщиков против германского рейха. Он потребовал вынести смертный приговор всем подсудимым. Защитник, назначенный без ведома подсудимых, просил только заменить смертную казнь пожизненной каторгой.
      С последним словом от имени подсудимых выступил Муса Джалиль.
Он говорил, что преступление совершают не они, советские люди, оказавшиеся на скамье подсудимых, а клика Гитлера.

 «Фашисты ответят за свои преступления!» - бросил Джалиль своим судьям.
         
Единственно, о чём просили осужденные, чтобы на Родине узнали, что они приговорены к смерти, и за что они погибли, и что они до конца своей жизни остались верны своему народу. Это было заветное желание Джалиля и его друзей.

       В поэтическом сборнике Джалиля до нас дошло стихотворение поэта, посвящённое фашистскому суду - «В день суда».

В день суда нас вывели из камер,
Выстроили на пустом плацу.
Солнцу этот суд не по нутру...
Холодно, одни босые ноги
Чувствуют сырой земли тепло.
Мать-земля за сыновей в тревоге,
Греет нас и дышит тяжело.
Не горюй, земля, - не задрожим мы
До тех пор, пока ты носишь нас,
Именем страны, которой живы,
Поклянёмся мы и в смертный час.

Тогда все подсудимые были приговорены к смерти...
Однако почти полгода томились они ещё тюрьме Шпандау, в камерах смертников, с часу на час ожидая казни.
 Все, кто видал их в эти дни в тюрьме, поражались их стойкости и презрению к палачам.

Когда Муса Джалиль писал:

…Вот и последнюю песню пишу я,
Видя топор палача над собой. –

это была не поэтическая метафора, а трезвая, беспощадная реальность.

25 августа 1944 года Мусу Джалиля и его друзей переводят в специальную тюрьму Плётцензее в Берлине.
Расстояние между берлинскими тюрьмами Шпандау и Плетцензее небольшое, каких-нибудь пятнадцать - двадцать минут на машине. Но для осужденных путь этот занял около двух часов. Во всяком случае, в регистрационных карточках тюрьмы Плетцензее их прибытие отмечено в 8.00 утра 25 августа 1944 года.
Карточки эти дают возможность уяснить параграф обвинения.
Там было сказано:
«Преступление — подрывная деятельность. Приговор — смертная казнь».
Это расшифровывалось так:
«Подрывная деятельность по моральному разложению немецких войск».
Параграф, по которому фашистская Фемида не знала никаких снисхождений... 

Один из заключённых - итальянец Р. Ланфредини – позднее вспоминал, что в их камеру вошли двое военных, вооружённых и «не очень любезных». Зачитав по списку имена татар, они приказали быстро одеться.
Когда те спросили: «Зачем? Куда?» - стражники ответили, что ничего не знают.
Но заключённые, как пишет Ланфредини, сразу поняли, что их час настал.
     Прикрикнув для порядка: «Шнель! Шнель!» («Быстро! Быстро!»),- стражники направились в соседнюю камеру.
А заключённые стали прощаться с Ланфредини и друг с другом.
«Мы обнялись, как друзья, которые знают, что больше никогда не увидятся»
(Из воспоминаний Ланфредини).

        В коридоре слышались шаги, возбуждённые голоса, покрикивания охранников. Снова распахнулась дверь камеры, и Ланфредини увидел среди осужденных на смерть Мусу. Джалиль тоже заметил Ланфредини и приветствовал его «своим обычным «салям». Проходя мимо Ланфредини, один из его новых друзей порывисто обнял его и сказал: «Ты так боялся умереть. А теперь мы идём умирать...»
Дверь с лязгом захлопнулась. Ланфредини остался в камера один...

      Документы дают возможность уточнить время казни. Судя по записям, все патриоты были обезглавлены на гильотине в течение получаса - с 12 часов 06 минут до 12 часов 36 минут 25 августа 1944 года. Казни следовали одна за другой с интервалом в три минуты.
Первым под нож гильотины поволокли учителя Гайнана Курмаша.
Следом - экономиста-товароведа из Таджикистана Фуата Сайфельмулюкова.
Затем двух ближайших друзей Мусы — Абдуллу Алиша и Фуата Булатова.
Мусу Джалиля казнили пятым, в 12 часов 18 минут.

При казни присутствовали:
-  католический священник Георгий Юрытко (в составе группы казнили и немецкого унтер-офицера, католика) и
-    берлинский мулла Гани Усманов.   

•   Католический священник Георгий Юрытко, присутствовавший при казни, так отозвался о поэте:

   «Я помню ещё поэта Мусу Джалиля. Я посещал его как католический священник, приносил ему для чтения книги Гёте и научился ценить его как спокойного, благородного человека. Его товарищи по заключению в военной тюрьме Шпандау очень уважали его... Как рассказывал мне Джалиль, он был приговорён к смертной казни за то, что печатал и распространял воззвания, в которых призывал своих земляков не сражаться против русских солдат».
«Умный, приветливый, воспитанный, высокообразованный и, несмотря на ожидание близкой смерти, державший себя очень спокойно, он оставил у меня чрезвычайно хорошее впечатление».

(Из письма Г. Юрытко немецкому писателю Л. Небенцалю.)   


•   А помощник надзирателя Пауль Дюррхауэр, сопровождавший группу джалилевцев в последний путь, с удивлением рассказывал впоследствии, что татары держали себя с поразительной стойкостью и достоинством.
    На его глазах ежедневно совершались десятки казней. Он уже привык к крикам и проклятиям. Не удивлялся, если в последнюю минуту начинали молиться богу или теряли сознание от страха...
Но ему ещё не приходилось видеть, чтоб люди шли на место казни с гордо поднятой головой и пели при этом «какую-то азиатскую песню»…


      

Героическая и трагедийная судьба поэта сложилась так, что ему не суждено было «в отчизну попасть», как мечтал он в стихотворении «Дороги», написанном в фашистском застенке.
 Но стихи Джалиля, уже после его смерти, вернулись на родину, нашли дорогу к людским сердцам. Они рассказали нам о высоком подвиге поэта, о накале его чувств, о его стойкости и неукротимой воле к борьбе…

А произошло это так.
 В конце апреля 1945 года советские войска вели тяжёлые бои за Берлин. 23 апреля 1945 года 79-й стрелковый корпус Советской армии, наступавший в направлении рейхстага, вышел на рубеж берлинских улиц Ратеноверштрассе и Турмштрассе.  Впереди сквозь дым разрывов виднеется мрачное серое здание за высокой кирпичной стеной - тюрьма Моабит.
Когда наши бойцы ворвались во двор тюрьмы, там уже никого не было - ни охраны, ни заключённых. Камеры были пусты. Лишь ветер носил по двору мусор, обрывки бумаги, ворошил страницы книг, выброшенных взрывом из тюремной библиотеки. Среди куч хлама, разбитой снарядами щебёнки и вороха мусора один из наших солдат увидел лист бумаги, судя по всему, вырванную из книги чистую страницу.

•   На ней он заметил запись на русском языке:

«Я, татарский поэт Муса Джалиль, заключён в Моабитскую тюрьму как пленный, которому предъявлены политические обвинения, и, наверное, буду скоро расстрелян. Если кому-нибудь из русских попадёт эта запись, пусть передадут привет от меня товарищам-писателям в Москве, сообщат семье».

 Бойцы переслали этот листок в Москву, в Союз писателей.
Так на Родину пришла весть о подвиге Джалиля.
Скоро записка оказалась в известном здании на Лубянке. Здесь 18 ноября 1946 года четвертый отдел МГБ СССР завёл розыскное дело на Залилова Мусу Мустафовича (Мусу Джалиля). Он обвинялся в измене Родине и пособничестве врагу. Основанием стали допросы бывшего военнопленного Шамбазова, который рассказал, что Муса Джалиль будто бы остался жив и скрывался где-то в Западной Германии.
Были в деле и несколько показаний других военнопленных, которые говорили о подпольной антифашистской деятельности Джалиля в плену. Но им не верили.
Через год - в апреле 1947 года имя Мусы Джалиля было включено в список особо опасных преступников. О нём собиралась любая информация. Его разыскивали не только в СССР, но и за границей.

Долгим и нелёгким был путь к признанию Мусы Джалиля на Родине...

В 1946 году бывший военнопленный Нигмат Терегулов, возвратившийся из плена, принёс в Союз писателей Татарии маленький блокнотик с шестью десятками стихов Джалиля.
Ещё через год из советского консульства в Брюсселе пришла вторая тетрадь. Именно она сыграла главную роль в «открытии» поэтического подвига Мусы Джалиля и его товарищей. Из Моабитской тюрьмы её вынес друг поэта, бельгийский антифашист Андре Тиммермане, который сидел в одной камере с Джалилем в Моабитской тюрьме. Ему Муса, уходя на казнь, доверил самое дорогое - свои стихи. В их последнюю встречу Муса сказал, что его и группу его товарищей-татар скоро казнят, а блокнот с тюремными стихами попросил передать на родину. И, после окончания войны и выхода из тюрьмы, выполняя последнюю волю поэта, Тиммерманс доставил в советское консульство самодельный блокнот Джалиля.
Был ещё один сборник стихов из Моабита. Его привёз бывший военнопленный Габбас Шарипов. К сожалению, и Терегулов, и Шарипов были арестованы, а бессмертные стихи ещё несколько лет не могли увидеть свет. Они оказались в архивах органов госбезопасности ТАССР.
Впрочем, чекистов можно понять. От проверенной закордонной агентуры они знали, что поэта видели в Германии. Некоторое время он даже был на свободе, гулял по Берлину без охраны и в гражданском костюме, встречался с татарскими эмигрантами и руководителями профашистского татарского комитета «Идель-Урал» и даже отдыхал в пансионате для легионеров.

•   Затем на одном из блокнотов со стихами Джалиля обнаружили надпись, сделанную его рукой:

      «Другу, который умеет читать по-татарски и прочтёт эту тетрадку. Это написал известный татарскому народу поэт Муса Джалиль. Испытав все ужасы фашистского концлагеря, не покорившись страху сорока смертей, был привезён в Берлин. Здесь он был обвинён в участии в подпольной организации, в распространении советской пропаганды... и заключён в тюрьму. Его присудят к смертной казни. Он умрёт. Но у него останется 115 стихов, написанных в заточении. Он беспокоится за них... Если эта книжка попадёт в твои руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги их и после войны сообщи в Казань, выпусти в свет как стихи погибшего поэта татарского народа. Это моё завещание. Муса Джалиль. 1943. Декабрь».

       В январе 1946 года к Николаю Горшкову (резиденту советской разведки в Италии) попадает ещё одна Моабитская тетрадь. Её принёс в советское посольство в Риме турецкий подданный, этнический татарин Казим Миршан. Сборник направляется в Москву и… бесследно исчезает. К сожалению, он до сих пор не найден.
Тем не менее позитивная информация о поэте была доложена руководству и сыграла определённую роль в его реабилитации.
К тому времени усилиями татарских писателей, руководителей республики и местных органов госбезопасности удалось собрать неопровержимые свидетельские показания о подпольной работе Джалиля и доказать факт его гибели.
 И вот долгожданный ответ из Москвы:
«В связи с гибелью разыскиваемого в 1944 году оперативное розыскное дело на него прекращено».

Тем не менее до смерти Сталина и расстрела Берии имя Джалиля оставалось под запретом.
Заговор молчания нарушила «Литературная газета». Благодаря главному редактору Константину Симонову, 25 апреля 1953 года в ней была опубликована первая подборка моабитских стихов. Именно он организовал перевод стихов Джалиля на русский язык, снял клеветнические наветы с поэта и доказал патриотическую деятельность его подпольной группы. Статья К. Симонова о Мусе Джалиле была напечатана в одной из центральных газет в 1953 году.
 Немалую роль в реабилитации Мусы Джалиля сыграл и его друг, писатель Гази Кашшаф.

2 февраля 1956 г. (через 12 лет после его гибели) Указом Президиума Верховного Совета СССР за исключительную стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками в Великой Отечественной войне, Мусе Джалилю посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.
А ещё через год - в 1957 году - Комитет по Ленинским и Государственным премиям в области литературы и искусства при Совете Министров СССР присудил Мусе Джалилю - первому среди поэтов - Ленинскую премию за цикл стихотворений «Моабитская тетрадь».
   
В одном из стихотворений Муса Джалиль писал:
 «Цель-то жизни в этом и заключается: жить так, чтобы и после смерти не умирать…».
Действительно, даже после смерти поэт продолжает жить, жить в своих бессмертных стихах. Он будет жить в благодарной памяти народа, пока будут живы его стихи.
И Джалиль навечно с нами. Его имя носят улицы и проспекты, театры и клубы, школы и пароходы. Его именем назван город в нефтяных районах Татарии и центральный проспект в Набережных Челнах и одна из высочайших вершин в Антарктиде. Его именем названа и… малая планета.
Во многих городах России и стран СНГ стоят памятники советскому герою. Память о нём живёт в оперных и литературных произведениях.
Были сняты 2 кинофильма, посвящённые жизни, судьбе, подвигу и творчеству Мусы Джалиля:
-  «Моабитская тетрадь», режиссёр Леонид Квинихидзе, Ленфильм.
-   «Красная ромашка», ДЕФА (ГДР).

Муса Джалиль не дожил до дня Победы. Но всё равно в ней есть и частица крови поэта, своей жизнью и смертью приблизившего её.
Гитлеровцы отрубили ему голову на эшафоте. Но песню поэта нельзя убить.
И как сегодня  не вспомнить его строки:

Песня меня научила свободе,
Песня борцом умереть мне велит.
Жизнь моя песней звенела в народе,
Смерть моя песней борьбы прозвучит…