Багрянец вьющегося винограда перебивал яркое золото кленовых листьев, смешиваясь с бархатно-зелеными пятнами лужаек. И все это укрывала мелкая бисерная сеть утренней осенней росы. Золотые шары любимых маминых цветов до половины закрывали белые решетки на окнах первого этажа желтого больничного корпуса. Где-то внутри себя, внутренним взором, я отметил эту красоту и сам себе удивился. Как на фоне дикого, просто животного страха, можно еще и красоту замечать, в то время, как живот сводят спазмы страха, когда ноги подгибаются и предательски дрожат, а ладони покрываются липким холодным потом.
Альберт Семенович, такой же еврей, как и я, все-таки донес на меня в КГБ, отметив, так сказать, свою непричастность к международному сионизму. Но выбора не было. Либо нужно было сесть в тюрьму, либо добровольно идти в психушку. Да-да, вот в эту самую психушку, красотой которой он невольно залюбовался. Тюрьма как-то не прельщала. Хоть и по политическим мотивам, но делить камеру предстояло, наверное, с уголовниками, а может даже и с убийцами. Уж о нравах в тюрьме я достаточно наслушался от своей матери - адвоката. Да и иметь судимость - значило поставить крест на всей своей дальнейшей советской жизни. Жизни, которая в мои 24 года только начиналась.
Туалет резко отличался от блистающей чистотой остальной территории этажа. Маленькая комната без дверей - предбанник, если можно так выразиться, была густо заплёвана и забита больными. На подоконнике, на полу, даже под раковиной умывальника, сидели и курили, неся околесицу, или смачно травя похабщину, разнополые и разновозрастные психи. Протолкавшись сквозь них, зацепив чьи-то ноги и выслушав в свой адрес незлобные проклятия, можно было войти в клетушку с жутко грязным унитазом. В ней не было дверей, справлять нужду и женщинам и мужчинам приходилось на виду у всех. Правда, многие приходили сюда по двое, и один закрывал собой другого.
Три раза в день медбрат прикатывал что-то наподобие этажерки с разноцветными таблеточками на верхней полочке. Многие получали розовые таблетки аминазина. Получил их и я. Однако сосед по палате предупредил, что это психотропное средство. Черт его знает для чего оно, но после него мысли в голове как бревна, еле-еле ворочаются, голова тяжелая, в сон клонит. Вроде бы после него человек остается надолго таким заторможенным тупицей.
Я попробовал отказаться. Но медбрат спросил: "Что, силой хочешь?" И меня впервые привязали.
Если привязывали руки к раме кровати - считай повезло. Но если укладывали запрокинув руки за голову и привязав их полотенцами к быльцу кровати - это было просто ужасно. Уже через пять минут начинали болеть плечи. Следом начинали затекать кисти рук. Тысячи иголочек впивались в пальцы, а поскольку рассмотреть руки привязанный не мог, то начинало казаться, что пальцы и кисти распухают, даже не распухают, а надуваются, как воздушный шарик, как будто их накачивают кипятком.
Но это только начало. Следующее испытание - зуд. Вдруг то тут, то там начинает чесаться. Привязанный превращается в подобие извивающегося червяка. Но чесотка только усиливается и распространяется по всему телу. Многие в этот момент ломаются. Начинают биться, пытаясь высвободить руки и ноги, крик рвет легкие, мозг перестает ощущать окружающее, зато преувеличенно ощущает все внутреннее, телесное.
Уже после второго привязывания я понял, что биться и вырываться бессмысленно. Надо сдаться, прекратить сопротивление, попытаться заснуть, представив себе что-то хорошее. Тогда и отвязывают быстрее. В противном случае следует лекарственное наказание.
С тебя сдирают штаны и трусы. Группка мужчин, да и женщин тоже, с любопытством наблюдают за экзекуцией, как несчастному вкалывают немаленький шприц с желтоватой маслянистой жидкостью. Больные называют ее серой. Впечатление такое, что между кожей и мясом всовывают огромный, с кулак, камень. Он будто отрывает кожу и давит на обнаженные нервы. Боль ужасная, монотонная и непрерывная. И вскоре начинает подниматься температура до сорока, подступает тошнота. Кажется, что сгораешь.
Если "псих" сдается, то его охмуряют аминазином, прикладывают к заднице теплый компресс и болезный в тяжелой, мучительной дреме проводит сутки или больше. Его не интересует ни завтрак, обед или ужин, ни курево, ничего.
Ну, а если не сдается, вкалывают еще порцию серы.
Сегодня утро началось с суматохи и криков. Валька, Валентина перерезала себе вены в душе. Причем умудрилась сразу на двух руках. Она разделась, вошла в душевую и напустила пару, так что ничего в душевой не было видно, а потом резанула. Оказалось, что она где-то подобрала бритвенное лезвие и спрятала его за порванной подкладкой спортивной курточки в которой ходила.
Валька была известна свои диагнозом, она была нимфоманкой. Вот ее и сдали сюда, лечиться от этого недуга. На уме у нее и вправду был только секс, и если кто-то из парней зазевался - могла, схватив его за член, жарко шептать в ухо непристойные предложения. Выглядела она вполне взрослой девахой, грудь, наверное, четвертого размера, попа тоже явно не девчачья. Если кто-то из мужиков или ребят проходил мимо ее палаты, она тут же делал вид, что переодевается, и сверкала то грудью, то попой, а то и вообще всеми прелестями.
Однако все сторонились ее, поскольку все знали, что ей только пятнадцатый год пошел, и что за нее могут дать такой срок, сколько этой Вальке лет.
Я Вальки не сторонился. Выяснилось, что девчонка поет очень чистым и приятным голосом. Что запросто может петь со мной дуэтом, причем без всяких репетиций легко справляясь с партией второго голоса. Когда мы в столовой начинали петь, если только по телеку не шел футбол, футбол - это святое, телек без сожаления выключали. Потом многие тоже начинали тихонько подпевать.
Валька почему-то никогда не приставала ко мне. Только по плечу иногда гладила. И мне казалось, что она старше меня.
Не удалось Вальке умереть. Ее выходили. Больница все-же. Приезжали менты, вели следствие... А потом уволили медбрата. И как ни старались все расследовать за закрытыми дверями, правда все же просочилась наружу. Оказалось, что Вальку трахнул после отбоя на лестничной клетке медбрат. Она сама ему дала, но он захотел не только обычным способом, он жестоко изнасиловал ее во все отверстия. А потом избил и пригрозил, что если она кому-то скажет - лежать ей вечно под серой, а может и еще под кое-чем.
Пару дней после этого медбрат ее чем-то колол и держал на аминазине. Но в конце недели он ушел на выходной, и Валька оказалась без присмотра. Эти дни Валька даже не пыталась вырваться. Она лежала тупо глядя в потолок и ни с кем не разговаривая. Очухавшись утром, тихо оделась и пошла в душевую. Это никому не показалось необычным, и Валька перерезала вены.
Видимо, Валькина попытка самоубийства что-то там нарушила, потому что почти треть отделения немедленно выписали. Выпустили и меня. Но теперь у меня был диагноз, и тюрьма мне уже не грозила.
На улице лежал уже снег. По окнам вились голые виноградные лозы. По еще мокрому снежку я шагал повзрослевший не на несколько месяцев, даже не месяцев или лет, а на несколько жизней.
Начало здесь: http://www.proza.ru/2015/12/11/1647
24 ноя, 2011