***
Леша бросился к матери и проследовал за нею до самого директорского кабинета, прыгая вокруг нее козликом. Когда она постучала и приоткрыла дверь, из щели донеслось: «Подождите, пожалуйста. Идет совещание». Он обнял матушку и чмокнул ее в щеку, не надеясь на ответную взаимность и даже не мечтая быть обнаруженным.
Алексей вдруг увидел, как изменилась его мать. Вопреки ожиданию, она не выглядела убитой горем. Напротив, ее лицо выражало ожесточенную твердость. Под грозовым сумраком бровей, в остром, как лезвие, взгляде метались стальные отблески. Следы бессонной ночи были с ювелирным тщанием затонированы. Губы язвились пунцом.
Резкими движениями мать сбросила капюшон, встряхнув темное глянцевое каре свежеподстриженных волос, сдернула красные лайковые перчатки, швырнула сумочку в коротколапое тощее с обвислым брюхом кресло. Упав в него, она забросила ногу на ногу и принялась качать носком бордового сапожка с высоким каблуком, барабаня при этом ноготками по подлокотникам.
Лешка таращился на свою мать, словно видел ее впервые. Это была не та вечно озабоченная неприглядная женщина в сером, которую он привык видеть ежедневно. Перед ним предстала элегантная, изысканно пахнущая пришелица из другого мира с воинственным лицом прекрасной амазонки, с точеными ногами под короткой юбкой, с идеальной фигурой в черном облегающем пальто.
Глядя сейчас на нее, парнишка не мог себе представить, что это именно к ней вечно приставали бомжи, бродячие псы и полудохлые котята, выпрашивая милостей. Это ее вечно обдуривали торгаши, нагло обвешивая и подсовывая дрянь. С нею, нынешней, никак не ассоциировались субботние посиделки на кухне в компании не очень привлекательной, но зато очень умной подруги Клары, когда ковыряя пальцем дыру в чулке и ежась под убогим халатом, мама с фальшивой вывеской оптимизма на лице отчаянно шутила: «Поездка в театр, дорогая, предполагает соответствующий для этого вид. Мое «несносное» пальто и «несношаемые» туфли не предназначены для культпоходов».
Сейчас, когда Лохнин увидел свою матушку в образе светской львицы, он никак не мог взять в толк, как удавалось ей маскировать хорошее телосложение под мешками, называемыми одеждой? По дому она ходила в белесом пузырчатом халате, который придавал ей сходство с пол-литровой банкой. На работу она одевала всегда один и тот же костюм прямого силуэта мутно-бутылочного цвета с оттенком безнадеги. Блузки в количестве пяти, чередующиеся под костюмом по дням недели, были тусклы и уныло скроены. Из своих блестящих, как мебельная лакировка, каштановых волос маменька ежедневно скручивала на затылке крепкую дулю, воткнув в нее целую жменю шпилек. Юбка стояла колом, имела длину «ни два, ни полтора» и так уродовала красивые женские ножки, что они казались гусиными лапами, торчащими из птичьего брюшка. У Ольги Ивановны были маленькие ступни, которые она и зимой и летом запихивала в надежные башмаки со шнурками, на низком ходу и на широкой платформе. Такую обувь в народе называют «гавнодавами».
Подросток озадачился вопросом: «На какие деньги матушка купила такой классный наряд? Неужели на те неприкосновенные гривны, которые она держала в шкафу придавленными стопкой белья?» Лохнин прекрасно знал, где лежат сбережения. Это знание было для него неким испытанием, которое ему устроила Ольга Ивановна.
Ее отпрыск однажды обнаружил лежащую на столе ветхую бумажонку номиналом в две гривны. Обрадованный, он отправился в близлежащий ларек за сникерсом. Но насладиться покупкой ему не удалось, так как бдящее материнское око обнаружило пропажу. Во-первых, Ольга Ивановна сникерс отняла, во-вторых, целый час читала обиднейшую нотацию, а в-третьих, перестала прятать от сына деньги. Каждый раз, отправляя в шкаф то немногое, что оставалось от месячного заработка после платежей по счетам и раздачи долгов, она напоминала своему птенцу: «Вот, Лешенька, здесь у нас с тобой лежат денежки на черный день – все наши миллионы».
Для особо крупных трат на лечение сына от частых болячек с последующим его оздоровлением в евпаторийском санатории имелась особая статья. Но для ежегодной покупки двух жизненно необходимых тонн угля и кубов дров денег, заранее припасенных «на черный день», все равно не хватало и приходилось занимать.
«По-видимому, черный день настал», – подумал Леша. Но эта мысль его нисколько не огорчила, поскольку обновленная мамуля ему понравилась чрезвычайно.
Потрясенный фантастическими переменами в имидже матери Лешка почти в состоянии аффекта принялся от радости парить, как воздушный змей на семейном празднике. Он прильнул к кормилице с одного, потом с другого бока, обнял ее за шею и клюнул в темя без малейшей реакции с ее стороны.
Неожиданно в жидком освещении коридора возникла гремящая каблуками класснуха Маруська. Она несла на локте левой руки журнал успеваемости, точно сеятель сито с зерном. Наблюдая, как вихляется несколько укороченная нижняя часть ее тела, обтянутая в лосины так, словно была голая, Лохнину закортило прознать, что делается в директорском кабинете…