Первыми мексиканскими писателями были священники и солдаты. После них наступила эпоха образованных людей, создающих законы и сонеты - документы, формирующие социум, и стихотворения, определяющие эстетику времени. Но представления о том, кого можно назвать «литературным деятелем», сегодня размыты. Это звучит как право на исключительность, означая одинаковую плодотворность во всех проявлениях.
В течение многих лет Мексика получала больше, чем дает, как в области культуры, так и в остальных. Эта вселенная изобретает и создает, но не может излучать: в большинстве случаев изобретения, разработанные здесь, не идут дальше. Основным словом времени того времени стало «метизация» – смешение рас. Но даже видя множество примеров в области изобразительного искусства, одежды или кухни, опрометчиво полагать, что и в литературе происходит то же самое. Дело в том, что после попытки распространить катехизис индейцам, власть вводит испанский язык во все сферы. После этого писать на местных языках считается преступлением, чуть ли не смертным грехом. Сейчас, через годы и страны, легко рассуждать и сравнивать, а тогда это было очень опасно; поэтому можно сказать, что индейский мир отчасти принимал нововведения, хотя некоторые и до сих пор противостоят им. Зачастую сравнение – это умышленная провокация – легче рассуждать, чем воспроизводить все в точности, а использование современных терминов, столь применяемых, чтобы воскресить давние события – противоправно, поскольку такие сравнения не имеют необходимых знаний и детальности для точного воссоздания прошлого. Нужно просто тщательнее вглядеться к положению вещей, которые для нас стали обыденными.
Итак, язык завоевателя преобразовывает мексиканскую жизнь. Хроника, театральное искусство, поэзия – самые признанные, модные в Мадриде литературные формы, и эти литературные моды влияют на культурную жизнь Мексики, где привилегированные классы хотят быть в курсе того, что делается и думается на их родине. Литература Мексики становится своего рода подражанием голосу далекой страны. Гонгору(1) и Кеведо(2) фривольно копируют в колониальных обществах.
При этом не стоит забывать, что Мексика – это родина самой выдающейся личности того времени Хуаны Инес де ла Крус(3) – поэтессы, драматурга, эссеиста, автора самых сложных и самых амбициозных работ своего времени. Шести лет она прекрасно шьет и вышивает, в тринадцать пишет на испанском, латыни и языке ацтеков, потом принимает постриг, чтобы посвятить себя творчеству, и умирает во время эпидемии чумы, ухаживая за монахинями. Она станет одним из самых читаемых авторов во всем испаноязычном мире. Наиболее впечатляющим является то, что ее талант применяется в самых разнообразных сферах: автобиография, сатирическая комедия, тайны метафизики или место женщины в обществе. Ее творчество по сей день несет в себе свергающую, сверкающую, утонченную силу.
Также она выдвигает вопрос о самобытности писателя, и эта проблема станет навязчивой идеей для литераторов Латинской Америки в целом и Мексики в частности: как обрести свой собственный голос, как выделиться в литературе мегаполиса, пользуясь одним общим языком? Этот вопрос, поднятый Инес де ля Крус, долгое время будет преследовать писателей субконтинента. Потому что, хоть писатель и идет вперед без ориентира, представляя собой угрозу навязанному порядку, он явно чтит своих предков, он хочет вдохновляться национальным литературным потоком, он не противопоставляет свое творчество книгам прошлого. Отсутствие разногласий изнутри в мире национальной литературы – это одна из характеристик мексиканской литературы; понятие авангарда, например, ей незнакомо или почти незнакомо.
И если конкурсы и поэтические чтения, театральные представления и публикации книг по истории являются обычным явлением в XYII и XYIII веках, то распространение романов, особенно ввозимых из Испании, властью запрещается. Причем власть Испании беспокоится настолько, что вымыслу приходится скрывать разрушительную силу реальности. Встречаемые истории такого рода, сочиненные в колониальное время, по общему мнению, не заслуживают особого внимания. И здесь заключается одна из самых необычных особенностей мексиканской литературы: надо было дождаться XIX века и зарождения первых литературных текстов плохого качества и с неуклюжим стилем: писатели того времени предпочитают писать поздравительные стихи или развлекательные театральные пьески. Очерки или книги по истории ценятся больше, и в конце XYIII века они станут основой для критики. А вот роман на языке Сервантеса в полном застое! Хотя творчество Рабле, Свифта или Дидро открывает, что роман может возбуждать чувства и идеи, что в романе отражается душа народа, что персонажи и ситуации могут влиять на сознание читателя. Скорей всего, законодатели того времени запретили ввозить роман, сами не осознавая его значение и не видя реальных масштабов романа.
Но такое решение на долгое время наносит удар по литературному творчеству. Практически любое повествование передает читателю в виде аллегории, вымысла или рассказа и некоторые крамольные идеи, которых опасается религия. Поэтому государство и церковь объединяются, чтобы придушить такое творчество, не скрывая своей неприязни к подобным книгам. Ведь в книгах показана борьба человека, способы преодоления неразрешимых, на первый взгляд, ситуаций, образы, заставляющие поверить, что нет ничего невозможного, что жизнь может быть другой, чем череда однообразных дней убогой провинции, и что авторское воззрение, основное понятие жанра романа – это тот инструмент, который позволяет рассматривать жизнь под другим углом.
Написание воспринимается как способность заигрывать с мечтой и как средство очертить реальность. В этом парадоксе кроется глубоко укоренившаяся в стране динамика. Один и тот же человек может одновременно придумать утонченный литературный язык и использовать этот инструмент для регулирования общества, сочинить официальный язык и ограничить силу и размах воображения.
Мексиканская литература строится на лояльности – это основная характеристика ее развития. В ней нет злословия и злости, присущих культурам многих стран. В Мексике написание задумано как ежедневно применяемая форма доминирования, но ему не хватает некоего поступательного движения. Однако в мексиканской литературе все осмыслено, и трудно понять, как мог писатель призывать к мятежу, тем более в времена колониального периода с критическим и даже неуважительным отношением к нему.
Западный мир завещает словом то, что делает его могущественным и значимым: инструмент, способный обернуться против него же самого, но возвеличивающий его, как не сделает никогда назойливая демонстрация своего превосходства. Текст, носитель идеи и совести, может бросить вызов всем политическим партиям, а правда может быть сильнее указа. Согласно испанской истории, завоеватели Америки в свое время тоже были завоеваны римлянами и арабами, и те передали им свои качества. Благодаря книгам открывается новая перспектива: нет народов, чья судьба быть покоренными, а других – завоевателями. Сегодняшние победители – это вчерашние побежденные. И с бесконечным уважением рождается доверие к ценности слова, к его роли в качестве носителя истины.
Тексты вдохновляют на поиск Истины и создания эстетики, способной сопровождать историю. Если рассуждать дальше, то написанное – это откровение, это возможность сорвать завесу, которая скрывают истину во всей ее красе. Понятно, что священные тексты, Библия в частности, вполне вписываются в эту логику: написание – это форма, предпочитаемая человечеством, явить и распространить правду, долгое время игнорируемую. По крайней мере, об этом с жаром мечтают многие писатели.
Политические очерки начнут готовить движение за независимость Мексики от испанского владычества – движения под влиянием духа Просвещения. Как это показывает Хорхе Ибаргуэнгойтия(4) в своем великолепном романе «Шаги Лопеса» (1982), театральные труппы становятся центрами антииспанского восстания. То, что восстание организуется там, где оживают образы – это аллегорическое подмигивание будущему.
В 1808 году в Мадриде власть переходит в руки Наполеона I, и это ускоряет народное движение (редкий случай на субконтиненте), что приводит Мексику к независимости. После этого переходного периода, легенды о котором по сей день питают национальную гордость, выходит в свет первый настоящий роман не только в Мексике, но и во всей Латинской Америке - Хосе Хоакина Фернандеса де Лисарди(5) «El Periquillo Sarniento» – «Ничтожный пустозвон». Написанный от первого лица в манере испанского плутовского романа, он является прототипом бытоописательной книги, описывающий мексиканские обычаи до обретения независимости, и эволюцию страны. Лисарди – сын медика, почитатель французских философов, журналист, осуждающий несправедливость в обществе и абсолютный гуманист, берущий в руки перо, чтобы восстановить истину. Чтобы представить свои идеи, он выбирает жанр романа, но, словно желая воздать должное процессу написания, заполняет свою книгу цитатами из самых разных источников. Он цитирует книги по теологии, пособия по медицине и праву, работы по физике и научному образованию. Роман Лисарди – своего рода прогулка в культуру Мексики девятнадцатого века, это преддверие модернизма, с отношением к письму как к основе культуры, а к книге – словно к объекту поклонения. И все же это накопление названий и авторов дает ощущение переизбытка, неспособности в полной мере осознать обременительную мудрость. Несмотря на воображаемое, что типично для романного жанра, книга абсолютно реалистична.
Дидактический роман продолжает свое шествие на протяжении мрачного девятнадцатого века – века, в котором авантюрная попытка Максимилиано(6) установить новую колониальную власть терпит крах и заканчивается трагически. Потом власть переходит к Бенито Хуаресу(7), а затем к диктатору Порфирио Диаса(8) – вплоть до революции 1910 года. Но желание национального самоутверждения – главное желание страны. Это побуждает искать свои первейшие исторические источники, чтобы забыть мрак колонизация и вспомнить величие золотого доиспанского века.
Игнасио Мануэль Альтамирано(9) является автором двух романов, которые напоминают о менталитете того времени: «Клеменсия» и «El Zarco”(10). Он предлагает читателю создать в воображении «дух континента», отличный от европейского и основанный на расшифровке ландшафта. Действие происходит во времена французской интервенции, и герои романа вдали от завоевателей пытаются построить оригинальную мысль, связанную с величием местной природы: ландшафт придает осмысленность и оригинальность понятию «быть мексиканцем».
Но трезвый взгляд на жизнь – неизбежность, существующая вне литературных занятий (и даже сегодня довлеющая над мексиканским обществом), и укрепляющаяся в политической и эзотерической области сильным присутствием франкмасонства. Наука и знание в целом рассматриваются как основные факторы прогресса, а роман – как инструмент характеристики национального духа.
Реалистическая история может передать то, что может быть полезным для создания независимого духа. Но идеи, что окружающий ландшафт формирует характер, остаются неизменными; что накопленные знания являются основой творческого акта; что истина, которой владеет писатель, намного выходит за пределы литературы; что писатель есть хранилищем опыта, и это хранилище надо укреплять и защищать.
Два института играют особую роль в этой связи: Церковь и университет. Радикально противоположные, как по своим доктринам, так и по своим траекториям, каждый из них поддерживает тесные отношения с книгой.
Университет, светский и открытый миру по своей сути – это обитель гуманистов. При этом он имеет удивительную концепцию: его лучшие профессора, помимо очерков и дидактических работ, публикуют романы и поэмы. Это желание преподавателей быть одновременно и писателем, удивляет иностранцев. Национальный университет Мексики публикует большое количество текстов, которые никак не влияют на общество; провинциальные университеты не отстают от него, особенно в Веракрусе(11), где публикуется много качественных текстов. Некоторые преподаватели и студенты университета печатаются за его пределами, а некоторые писатели извне печатаются в университете. Центры образования участвуют в литературном процессе, а передавая личные знания, преподаватель дополняет литературное произведение. Несмотря на некоторое смещение понятий «писатель» и «преподаватель», писателем считается тот, чей талант и то количество знаний и открытий, что он несёт своим творчеством, охватывает и покоряет большую территорию.
Церковь оказывает на книгу совершенно другое влияние. Учитывая, что церковь – первый институтом, взявший на себя ответственность осмыслить жизненный опыт и окружающую среду посредством написания, объявив это откровением. При этом в лоне церкви были разрешены самые разные мнения. Тем не менее, церковь проводит акты аутодафе, в которых исчезают древние документы и древняя мудрость. «Колдунов» и тех, кто бросил вызов католической вере, постигает одна и та же участь под молитвы священников, имеющих влияние в области образования и культуры: высшие учебные заведения и библиотеки зависят от них. В этих заведениях индейские привилегированные классы получают знания, и, по крайней мере, в течение первого века колонизации, это происходит продуктивно и плодотворно. И чтение текстов становится приобщением к святости написанного – зная, что мало кто может расшифровать его. Написанное предназначено для тех, кто умеет ценить слово, расшифровать его тайну. Остальные, исключенные из «среды Слова», могут только испытывать ревнивое восхищение перед написанным словом. Ведь оно скрывает тайну, в смысл которого они не в состоянии проникнуть – ни тогда, во времена колонизации, ни в наши дни. Эта дистанция от большинства населения устанавливается привилегированными религиозными группами. Эта схема воспроизводится и в других странах, особенно в Европе.
Итак, колониальный менталитет обнаруживает большой консерватизм в этой области: восстания, идущие в городах, имеют серьезные последствия, но уверенность, что циркуляция книг предназначена для немногих избранных, не желающих делиться своими привилегиями – это константа и сегодняшнего дня.
В Мексике к написанному относятся через призму католичества; это способ воздействовать на книгу и дать ей нужный резонанс среди большинства населения, которое ничего не читает, но чувствует необъяснимое уважение к образованным людям, умеющим расшифровать написанное. Людям неведомы загадки, прелесть и истины, заключенные в страницах, но они догадываются об их глубине и чувствуют себя обделёнными способностью прикоснуться к таинству чтения. При этом мексиканцы должны соблюдать надлежащее уважение к чужим мирам и к тем, кто освоил слово. Таким образом, они поддерживают отношения с написанным словом и с теми, кто питает уважение к священным текстам и к священнику.
Зарождается литература, в которой уважение и традиции являются основными ценностями, где нужно использовать слова, соблюдая определенную преемственность, где на целомудрие не посягают, по крайней мере, до недавнего прошлого. Такая литература парадоксальным образом усиливает эффект религиозности, когда слово дает пищу для размышления, умиротворяет и приводит в восторг, парализующий литературную работу.
В Мексике быть писателем, впрочем, как повсюду, значит усугублять общее беспокойство и отрицать неприемлемую реальность, но это также значит научиться выражаться аккуратно, чтобы замаскировать это отрицание. Практика написания несет с собой ряд негласных способов и возможностей, позволяющих автору набираться мудрости и писать хитроумные книги. И поэтому выходят произведения, окруженные тайной, с необычной схемой излагаемого, что заставляет задаться вопросом о глубине реальности и особенно о таинственной среде, которую представляет собой Мексика. Художественное творчество здесь действительно отмечено стремлением к загадочности; это форма ответа на хитросплетения сюжета, с множеством тайн и загадок, выходящим за пределы реальности, но непрерывно эту реальность обогащающим. Образы, маски и недосказанность – это основные элементы жизни и способы творческого выражения.
У диктатора Порфирия Диаса не было недостатка в интеллектуальных противниках; и многие из них предпочли стать изгнанниками. Во время революции 1910 года(12) все слои населения оказались охваченными этой бурей. И там, в самом центре этого сумбурного и кровавого движения рождается роман о Революции: писатели сопровождает историю, используя и преобразуя ее в беллетризованной летописи, и возможно, экстремальность Революции становится причиной урегулирования структуры романа. Мариано Асуэла(13) и Мартин Луис Гусман(14) дают Мексике свои первые великие романы, строй, техника и ясность которых поражают. Они быстро усваивают уроки иностранных литератур и применяют их правильно. Их романы также вызывают чувство взаимосвязи вымысла и реальности, что характерно для мексиканского творчества. Дух хроники, наряду с которым (для блестящего вступления романа ХХ века) – светлые повествовательные творения, способны ввести читателя в цинизм или в отчаяние. Эти великолепные книги в большей степени являются песнью горя, а не оправданием исторических событий.
Благодаря победе Революции для нового привилегированного малообразованного класса писатели, избалованные и зацикленные на своей роли ученого человека становятся уважаемыми людьми (от кого на самом деле не знаешь, что ожидать). Гусман относится с понимающей улыбкой к этим мексиканским писателям ХХ века, так или иначе связанных с правительством или с PRI(17). Катастрофических последствий для мексиканской литературы эти уникальные взаимоотношения между властью и писателями не несут. Но очевидно, что это не имеет ничего общего с другими литературами, в том числе и испанской. Мексика, одержимая Мексикой, начинать создавать литературу, пронизанную «мексиканизмом». Современный роман выражает восторженную импульсивность, вызванную революционным движением, его ужасными испытаниями и дальнейшим возрождением и душевным движением народа.
Мексика должна создавать, и это происходит в значительной степени благодаря представителям литературы и искусства. Страна продвигает своих художников и создает условия для их комфорта. После завоевания, колонизации и независимости, двадцатый век дает им возможность быть услышанными. Оказывать почёт творческим людям – это отличие великой цивилизации, и в Мексике наибольшим почетом из всех творческих людей пользуется писатель, тот, кто владеет словом. Это признание так же отмечено уважением, как и желанием контролировать писателя, что отражается и на произведениях, и на участии писателя в жизни общества.
1. Луис де ГОнгора - испанский поэт эпохи барокко
2. Франсиско де Кеведо – испанский поэт и прозаик Золотого века Испании, автор знаменитой «Истории жизни пройдохи по имени дон Паблос»
3. Хуана Инес де ла Крус (1651-1695) – знаменитая мексиканская поэтесса-монахиня
4. Хорхе Ибаргуэнгойтия – мексиканский писатель и драматург
5. Хосе Хоакин Фернандес де Лисарди (1776-1827) – мексиканский поэт, писатель, журналист, борец за независимость Мексики.
6. Максимилиано I (1832-1867) – эрцгерцог Австрийский, император Мексики
7. Бенито Хуарес (1806-1872) – мексиканский политический деятель, первый в Мексике Мексики индейского происхождения
8. Порфирио Диас (1830-1915) – президент Мексики, диктатор. Ему принадлежит высказывание «Бедная Мексика! Так далеко от Бога и так близко к США!»
9. Игнасио Мануэль Альтамирано (1834-1893) – мексиканский писатель и общественный деятель. Сын крестьянина-индейца. Учился в Литературном институте города Толука на стипендию для учащихся-индейцев.
10. El Zarco – белый; человек белой расы (латинизм)
11. Веракрус – крупнейший порт Мексики. В 1948 году Веракрусу было дано звание «Четырежды героический», в честь пережития четырёх иностранных интеревенций
12. В это время в стране шла гражданская война. Эта революция началась как восстание против диктатуры Порфирио Диаса,а закончилась принятием новой конституции
13. Мариано Асуэла – Мариано Асуэла Гонсалес ( 1873-1952) — мексиканский врач, литературный критик, писатель и драматург. Получил известность за свои рассказы, написанные во время мексиканской революции 1910 года
14. Мартин Луис Гусман – мексиканский писатель, прозаик
15. PRI ( Partido Revolucionario Institucional) – Институционно-революционная политическая партия, одна из лидирующих партий Мексики
ПЕРЕВОД С ИСПАНСКОГО И ПОЯСНЕНИЯ ШАХРИЗЫ БОГАТЫРЁВОЙ