Четыре дня, которые я полностью посвятила учебе, явно отвлекли меня от моего отчаяния. Вайлет не прекращала найти способ поговорить со мной, на что получала лишь неудовлетворительный ответ, облеплен грубостью и хамством с моей стороны. Но я не собиралась с ней нечего обсуждать, даже учитывая то, что девушка была знакома со мной с раннего детства. Какого черта лезть не в свои дела? Какого черта пихать свой нос в мои отношения? Последней каплей стал ее вопрос о нашей интимной связи, а потом у нее в голове выстроилась цепочка: якобы я доверилась ему, а этот подлец использовал меня. Я накричала, я сорвалась на подругу при посторонних. Меня не волновало, что они с широко-открытыми глазами были удивлены моей ярости, мне пришлось вложить все силы в то, чтобы огородить Вайлет от себя и это получилось. Но, я не контролировала себя, не контролировала выбившиеся эмоции, которые она спровоцировала таким жутким вопросом, ожидая от меня подробностей. В тот день я выбежала со школы, бросив ужасающие слова, которые были словно осколки. Я до сих пор помню ее глаза, которые пропитались слезами и убийственным ужасом. Она была права, я изменилась. Когда она со страхом смотрела на меня, я видела в ней себя – дрожащую от страха перед Веркоохеным. Вечер прошел отвратительно, и я поняла ошеломляющую вещь – я сломалась. Так сильно, резко, неожиданно, поддаваясь искушению гнева, злости и ужасного чувства мести. Я понимала с каждым днем, что если бы он заявился ко мне, я бы выбила из него всю дурь, до последней капли. Но это не американский сериал, и Веркоохен не появлялся на глаза. Я не видела его, ни разу. В душе я понимала, что хочу посмотреть в его лживые глаза, посмотреть, как он терзается и сделать так же больно. Но дни, которые пролетали так быстро, делали из меня более равнодушную ко всем и вся. Счет дней был около двух недель и я сидела в своей комнате. Я потупила свой взгляд в одну единственную точку, которая вела меня назад, в начало нашей игры. Он был таким непредсказуемым, довольным собой. Помню его взгляды, все: когда он пришел ко мне в дом, после школы, Нильс ядовито ухмылялся, показывал себя на что может пойти, когда мы поднялись в комнату, его взгляды были опошлены, возбужденными и искрились, когда я пришла к нему в дом, и я помню, как он растерялся – как ребенок, которому неожиданно подарили заветную игрушку, жаль только, игрушкой оказалась я.
Он до чертиков меня бесил, но это быстро прошло, когда я видела в его взгляде интерес к моей персоне, игривость. Помню, как он был обозлен из-за моих слов, или каких-то нелепых ситуаций. Помню, как я увидела его у Хендерсона – растерянность и только читалось в его глазах. Говорят, глаза не лгут? О, нет, ошибаетесь! Я попалась в ловушку его глаз, которые светились теплее чем океан, нежнее чем небо и вернее чем… Верность была в его глазах? Нет, этого не было. В мою голову сползаются столько воспоминаний, столько улыбок, столько прикосновений и именно моего доверия, что я подрываюсь с кровати и начинаю крушение. В моей голове правит нечто, что шептало мне выпустить гнев. Я прикасалась к каждому предмету, рушив его и разбивая не кусочки. Вазы, горшки, стекло, вся моя кровать оказалась разорвана на части с пухом по комнате. Все это сопровождалось несчастным криком и воплем, который просил помощи. Неожиданно для самой себя, я утратила силы. Упала на пол, глотая самые горькие слезы в жизни. Я за все семнадцать лет столько не страдала, как за эти две недели. Каждый день я уверяла себя, что Нильс Веркоохен последний мерзавец… Мерзавец, который все еще держит моя руки связанными. Я не могу бороться с собой, мне сложно, я не могу контролировать свой гнев. Некто в жизни не смел меня так оскорблять, топтать, уничтожать, как это сделал он. Казалось, я уже черства ко всему, но ноющие сердце, которое дает о себе знать остается во мне. Я не буду тварью, я ни когда не буду черствой дрянью, потому что у меня есть чувства, я могу любить, и я люблю до безумства. Разве так возможно? Разве можно любить, когда так поступают с тобой? Только психопаты позволяют сатане осознанно вырвать всю душу, и я стала одним из них. Комнату заглушает рыдание, и я позволяю впервые так отдаться своим чувствам. Что ты со мной сделал? Зачем ты со мной это сделал, Нильс Веркоохен? Мне плохо, мне больно и я умираю… И ты знаешь это, я уверенна…
***
Уборка заняла у меня слишком долгое время, мое тело было тяжелым, оно несло неописуемый груз. Я была благодарна своим родителям, которые попытались наладить свои отношения и отправились на все выходные в загородный домик, оставив меня наедине. Да, я выпустила гнев, но я стала чувствовать себя еще хуже. А как бы чувствовал себя человек, когда бы лишили всего? А никак. Он бы свихнулся, и я начинаю это делать: сходить с ума. Принимая горячую ванну, я сидела не подвижно, смотрела на воду, которая меня жутко раздражала, напоминая о Нильсе и совместный душ. Я пытаюсь расслабиться и откидываюсь на холодную спинку ванны. Я помню, я все помню до мелочей. Я помню, как было хорошо, помню, как мое тело ныло от удовольствия, помню, как с губ срывался стон. Я медленно съезжаю по краю, вбирая в легкие воздух и погружаясь с головой в воду. Отрываю глаза, от чего щиплет, и я смотрю на размытый белый потолок. Чувствую, как воздух покидает меня, как сдавливает мое сердце и от неожиданного выпуска эмоций, я выпускаю воздух, от чего мое тело начинает дрожать, поглощая воду. Рефлекс дает о себе знать, и я быстро сажусь, откашливая воду и в тоже время, навзрыд рыдая, понимая, что я пыталась заглушить боль, заглотнув весомое количество воды. Он убивает меня… Я знаю, что он убивает меня…