Наступило утро. И пустыня быстро озарилась яркими лучами нового рассвета. И прекрасен был этот рассвет, как и всегда. Сама же пустыня в тот день совсем не изменилась. Она была, пожалуй, даже какой-то по-особому некрасивой. Серый цвет буквально царствовал над ней, однообразно растекаясь по матовым, волнистым, изменчивым ее формам. А только что проявившиеся черно-серые тени, ниспадавшие со склонов барханов, вполне завершали этот безрадостный, полный неописуемого уныния пейзаж.
Однако рассвет этот как, впрочем, и предыдущий, не был вполне обыкновенным. И если бы только кто-нибудь мог все это увидеть, то заметил бы, что и после этой, второй уже подряд минувшей ночи, в таинственной пустыне вновь появилось нечто. Причем на этот раз не одно. Несколько, ровно восемь таких же черных крестов, как и тот, что появился вчера, темнели мрачными, вызывающими украшениями расплывчатой линии ее горизонта. Кресты эти находились очень далеко от предыдущего и располагались вокруг него. Отличий в них заметно не было никаких: все одинаково черные и совершенно не отражавшие свет. Да к тому же еще, судя по всему, и очень холодные. Что же касалось вчерашнего креста, то он все по-прежнему неподвижно висел над поверхностью пустыни. А несчастная, или счастливая девушка так и стояла на месте не шевелясь, прильнув к нему всем телом. Вот только заметно было, что она очень замерзла. Ведь прошедшая ночь, как и любая другая здесь, была невероятно холодной, да и сам крест был не теплее. Однако она не роптала, не отошла от него, не спряталась под согревающей толщей тяжелого песка. Она его очень любила. И никакие силы природы, как казалось, не могли оторвать ее от этого бездушного, жестокого, но бесконечно любимого ею существа. Но неумолимая судьба распорядилась, как это почти всегда и бывает, по-своему.
Не прошло и нескольких минут после рассвета, как девушка, словно бы очнувшись от того полузабытья, в котором пребывала, стала оглядываться по сторонам. А затем и неуверенно посмотрела на крест. После чего робким, непонимающе-удивленным голосом спросила: «А почему ты поднимаешься, милый? Ведь я теперь почти не достаю до тебя». И действительно, ноги девушки стали сначала медленно выпрямляться, потому что до сих пор она стояла едва ли не на коленях, а затем и вовсе оторвались от песка. Она попыталась было дотянуться до верхушки бархана хотя бы на цыпочках, но не смогла. Вот она уже полностью повисла на кресте и вновь, словно бы в недоумении проговорила: «Милый мой, прости, но долго я так не смогу». После чего опять и изо всех сил прижалась к кресту. Однако крест не опускался. Но и не поднимался. Он все по-прежнему висел в воздухе неподвижно. Как оказалось, это сама поверхность пустыни стала медленно, почти незаметно для глаза проседать под ним. Словно бы некая таинственная, но очень могущественная сила не то чтобы вдавливала песок вглубь. Она словно бы убирала из-под него опору. Отчего и песок, и барханы из него состоявшие, стали постепенно осыпаться туда вниз и все сильнее проваливаться.
В самой же пустыне помимо этого странного катаклизма не происходило ничего необычного. Местное светило все так же пылало, ветер дул, а стон терзаемых дневным жаром призраков постепенно стихал. Ведь иную боль невозможно выразить даже стоном. Впрочем, хотя это и могло показаться немного странным, но именно призраки тогда первыми заметили нечто особенное, поскольку ощутили своими бесплотными телами едва уловимые, глубинные движения сыпучего песка. Некоторые из них из-за этого высунули свои полупрозрачные головы на самое пекло и стали оглядываться. Когда же они увидали кресты на горизонте, то уже не смогли более оторвать от них взгляда. Уж слишком велико было их удивление. Сами же кресты почти незаметно, поскольку находились еще очень далеко друг от друга, стали приближаться к кресту, который находился посередине. И поскольку они не парили над поверхностью пустыни, то передвигаясь, сами словно бы смещали эту поверхность по направлению к центру того огромного, идеально-очерченного круга, по дальним краям которого располагались. В результате же всего этого, ровно под центральным крестом и прильнувшей к нему девушкой, начала образовываться огромных размеров глубокая яма.
Девушка смотрела на все происходящее и молчала. Она была удивлена. Призраки, высунувшие из-под песка свои головы, также помалкивали и только лишь время от времени в немом изумлении открывали рты. Они никогда не видели здесь ничего подобного. А ведь некоторые из них находились в этой пустыне уже очень давно. Сама же яма тем временем лишь расширялась и углублялась. Впрочем, вширь она не уходила дальше восьми приближавшихся друг к другу крестов. А вот вглубь она проваливалась все больше и дальше. Песок с поверхности, да и с глубинных ее слоев начинал постепенно сваливаться гулко шумящими водопадами вниз, оголяя все новых, еще ничего не подозревавших призраков, которые находились чуть выше центра ямы. Призраки эти озирались по сторонам и также, не произнося ни единого слова, в беспредельном изумлении открывали рты. Вот только вниз они отчего-то не соскальзывали вместе с песком. Какая-то неведомая сила не позволяла им туда упасть. Возможно, такова была их судьба.
Два призрака, один мужского, другой женского пола, которые находились у подножия одного из восьми сходившихся друг к другу крестов, наконец не выдержали и разговорились.
— Я уже тридцать лет тут, — произнес дрожащим голосом женский призрак, — но еще ни разу ничего подобного не видела.
— Тридцать, это еще не много, — ответил ей мужской призрак. — Я тут уже все семьдесят, но пока даже и на метр вглубь не продвинулся.
— Да, я знаю, — неуверенно проговорила «женщина», — там внизу есть выход. Мне другие призраки рассказывали. Что отсюда есть выход и он там, в самом центре под толщей песка.
— Да, — ответил ей «мужчина», — выход есть. Но он очень глубоко. И пока ты до него доберешься, много времени пройдет.
— Меня зовут Лора, — представилась «женщина», — а вы кто?
— Де Ливьери, — ответил «мужчина». — Впрочем, какое значение сейчас имеют имена. Все равно нам долго тут еще оставаться. Успеем познакомиться.
— Да, конечно, — произнесла «женщина» посмотрев куда-то в сторону. — Но я все равно не понимаю, зачем я здесь. Ведь я никогда не делала ничего плохого. Я всегда приносила людям только добро, как учили меня отец и мать. Да и священник наш меня тоже очень любил. Ведь я, когда еще совсем маленькой была, даже пела в нашем церковном хоре.
— Чушь, — спокойно ответил «мужчина», — твое добро ничего не значит. Ведь ты хотела совсем иного, а поэтому, то что ты делала, было притворством. В рай захотела? — мужчина криво усмехнулся.
— А почему бы не в рай? — тихо проговорила «женщина». Она почему-то теперь очень сильно погрустнела, и почти невидящим взглядом смотрела на все углубляющуюся впереди нее округлую яму.
— Своей притворной добротой ты здесь никого не обманешь, — фыркнул «мужчина». — Добро только тогда чего-нибудь да стоит, когда идет от сердца. Твои же фарисейские штучки в миру здесь не стоят ничего. Уж сколько я повидал тут таких как ты…
— Сколько? — спросила «женщина» спокойным голосом. Она словно бы действительно понимала, что «мужчина» прав, да и вообще, что обманывать ей в этом месте было некого. Да и бессмысленно. Все видели все насквозь.
— Много, — ответил «мужчина» спокойно. — Уж поверь. Да и сама-то ты разве ничего не замечаешь?
— А что я должна заметить? — спросила «женщина».
— Да то, что ты некрасивая, — «мужчина» опять усмехнулся. — И эдакое-то пугало, которым только людей по ночам в лесу пугать, еще на что-то там претендует, — он покачал головой.
— И только поэтому? — глаза «женщины» округлились.
— Да, — спокойно ответил ей «мужчина». — У тебя душа некрасивая. А значит не будет тебе еще долго покоя. И в мир тебе выйти не скоро. И забвения не видать. Ведь мир по-настоящему велик и прекрасен, и в нем нет места таким как ты. Такое страшилище, — «мужчина» вновь искоса глянул на «женщину», — уж лучше, поверь мне, держать здесь. Так оно всем спокойней будет.
— Но… — неуверенно проговорила «женщина», — что ж с того? Ну некрасивая, — она посмотрела на себя, — но ведь не заслужила же я этим, чтобы попасть в ад.
— В ад? — на этот раз «мужчина» даже рассмеялся. — Ну ты даешь. Какой ад? Ты пляши и пой, что ты здесь. Несколько лет на поверхности, потом пару сотен в глубине, и вот ты уже у центра. А там выход. Да, выход в мир. И вечное забвение! Что ты, «в ад»!?
— А-а, ну это тогда хорошо, — на губах женского призрака мелькнула некая тень улыбки, — а то я уж испугалась. Ну, вот ты только представь себе, — всю жизнь старалась быть хорошей и вдруг, что я вижу? Жара, песок и дикий холод ночью. И нет покоя.
— Ерунда, — ответил Де Ливьери, — нам повезло. Мне, так даже вообще здесь почти что нравится. Правда, — он грустно поглядел по сторонам, — что-то я подзадержался на поверхности. Уж сколько времени прошло, а все еще ни на метр вглубь не продвинулся. Велики, видимо, мои грехи.
Призраки одновременно вздохнули. Они оба теперь уже спокойно наблюдали за все углубляющейся впереди них ямой. Находясь у подножья одного из приближавшихся друг к другу крестов, они плавно перемещались по направлению к центру все более сужающегося идеально-ровного круга.
Центральный же крест все по-прежнему неподвижно парил в воздухе, что стало приводить девушку, которая за него все с большим трудом держалась, уже в настоящий ужас. Силы ее покидали, отчего она все чаще и тревожней поглядывала то на крест, то на бездонную пропасть, что разверзлась под ее ногами. Бесплотные призраки там внизу кишели на округлых стенках ямы словно полупрозрачные черви. Некоторые из них пытались даже спрыгнуть вниз, но безуспешно. Остальные же, пожалуй, едва ли не в первый раз за целые столетия увидав белый свет, истово пытались продрать глаза, отчего и бешено терли их руками. Иные же просто негромко покрикивали или тихо плакали, превращая все это отвратительное действо в некое подобие ужасного, абсурдного спектакля.
Но вот, через какое-то время, и уже ближе к полудню, на самом дне этой, едва ли не бесконечно-глубокой теперь ямы, показалось нечто более определенное. Ни живое, ни мертвое, но именно то, что сразу привлекло внимание всех призраков вокруг. Отчего они все разом сначала затихли, а затем стали бешено рваться вперед и вниз, расталкивая и едва ли не раздирая друг друга руками. И это был свет. Тот самый свет, достичь которого они все так стремились. Тот выход в мир, в небытие, которого они жаждали более всего на свете. Белый свет, живой, яркий, струящийся подобно чистой родниковой воде в самом центре этой вечной, иссушенной, бесплодной пустыни. Свет этот действительно переливался и словно бы плескался там, внизу. Вполне могло бы даже показаться, что оттуда, из этой бесконечной глубины доносился какой-то странный, раскатистый гул. То ли звук прибоя, то ли шум водопада, то ли действительно журчания обыкновенного горного ручья. Каждый из призраков слышал в нем именно свое. Отчего был просто не в состоянии насытиться если не самим вкусом, то хотя бы звуком или даже просто видом такого манящего, прекрасного, светлого забвения.
Наверху же все шло своим чередом. Восемь черных крестов находились уже в непосредственной близости от центрального и, сомкнувшись, образовали вокруг него своими поперечными перекладинами изломанное кольцо. Сама же яма также сузилась у горловины и была теперь больше похожа на обыкновенный, хотя и невероятно глубокий колодец. Причем все эти перемещения крестов, соприкосновение их перекладин и последующая остановка, происходили очень медленно и едва ли не с методичной точностью. Словно бы некий гигантский бездушный механизм выполнял свою заранее просчитанную и выверенную работу. Однако теперь, когда кресты полностью остановились, плавно и также беззвучно начал свое движение уже центральный крест. Он стал медленно поворачиваться вокруг вертикальной оси. Горизонтальная же его перекладина с легким свистом рассекала разгоряченный воздух и отбрасывала на северную сторону округлой ямы темные всполохи резко очерченных теней. Несчастная же девушка теперь уже просто была не в состоянии хоть как-то держаться за крест. Силы ее покинули. А теперь еще и это вращение ослабило ее хватку. Да она и упала бы уже давно, наверное, если бы не ее пальцы. Они, как оказалось, намертво примерзли к кресту и никак не хотели от него отлепляться. Девушка теперь уже ничего не говорила, а только смотрела на своего возлюбленного совершенно округлившимися от бессилия и ужаса глазами, полными слез и отчаяния.
Наконец пальцы ее все-таки не выдержали и, на обледеневших сгибах самых крайних фаланг, оторвались. И тогда девушка уже не смогла промолчать. Она вскрикнула и… вспомнила. «Аластор, — возопила она, — Аластор. Я знаю твое имя. И ты теперь мой, навеки. Я никогда тебя не забуду…» Но она уже падала. Туда, вниз, в яму, к самому центру чистилища. К тому месту, куда так стремились попасть все призраки. К свету, к счастью, к забвению. Поэтому не прошло и нескольких минут, как она вовсе скрылась из виду. Пропала и теперь уже навсегда. Отчего и вновь позабыла имя своего возлюбленного. И на этот раз, похоже, навечно.
— Это несправедливо, — тихо проговорила Лора. — Так не должно быть. Она убила человека, была проклята и так мало мучилась.
— Она достаточно мучилась, — возразил Де Ливьери, — уж поверь мне. И не тебе ее судить. К тому же, она была красавицей.
— «Красивая убийца», — усмехнулась «женщина», — ну уж нет. Там, наверху, — она посмотрела на небо, — совсем уже обезумели, если таким тварям даруют прощение.
— Сама ты тварь, — холодно ответил ей «мужчина», — и когда-нибудь ты это поймешь. А девушку мне жаль. Она была бы, наверное, святой, если б не этот выродок, — «мужчина» указал пальцем на плавно поворачивающийся в воздухе крест. — И он всегда так, и я его тоже знаю. Аластор, сказала она… Да-а, это он. Отморозок, выродок, мразь. Вечно ищет светлых и чистых душ на пропитание. Ненавижу его. — «Мужчина» отвернулся.
— Ну, а если ты сам-то такой хороший, — ехидно проговорила «женщина», — и так все хорошо знаешь, что же ты-то тут делаешь в этом месте?
— Знать и делать, — разные вещи, — ответил ей «мужчина», понурив голову. — Я, возможно, и был когда-то в миру прекрасен и умен, но в душе я был ничем не лучше этого. — И он вновь указал, даже не повернув головы, на уже опускавшийся в бездонную яму черный крест.