Роман Узел Глава 15 Атаман
Рассекая дальним светом ночь, джип упёрся в кованые узорчатые ворота, увенчанные вензелем. Атаман щелкнул пультом, и они растворились. Высветился, как в сказке, роскошный терем, да такой дивный, что даже Кондрат ахнул. Перед ними красовалось белое трёхъярусное строение, отделанное мрамором, стеклом и лепниной, с большими тонированными окнами, с башенками, крытыми черепицей. Снизу подсвечивалось изумрудными лучами. Въезд вымощен серой гранитной плиткой, по обеим сторонам ковровыми дорожками зеленела газонная трава, и на ней росли маленькие расклёшенные голубые ели и пирамидальные светло-зелёные туи. В торце аллейки громоздились гладкие валуны, по ним, отблёскивая, стекала вода в маленький искусственный прудик, поросший чаканом. Сбоку – отрезок ивнякового плетня, с крынками и хомутом. С противоположной стороны расположился фрагмент передней части тачанки.
Казаки вышли из машины.
- Живут же люди, - проронил Лёха и как-то сразу сник.
- Мда-а, - протянул Кондрат. - Бабла не меряно!
- А как возьмут за одно место?..
- Богатому и в пекле холодок. Та и мы не лыком шиты.
- Хвались, да не поперхнись.
Прошли в просторное светлое фойе. Всюду, словно в оранжерее, раскинулись зеленью комнатные цветы. На стенах – картины: тюльпанная степь, скачущий табун, портрет хозяина в казацкой амуниции. Слева, в глубине зала, стоял бильярдный стол. Раскатанные костяные шары застыли созвездиями на зелёном сукне. Справа журнальный столик. А на нём – коньяк в трёх фигурных бутылках, икра красная зернистая в вазочке, балык из сёмги нарезанный мелкими ломтиками, колбаса сырокопченая пятачками, пучок зелени, чёрный хлеб, свежие красные помидоры, зелёные пупырчатые огурчики, оранжевые апельсины, жёлтые бананы, синий виноград.
- А откель по весне тута виноград? - удивился Лёха.
- Так это те не в халупе, что у Кундрючьей балке.
С верхнего этажа, по деревянным лакированным ступеням, слегка придерживаясь за перила, снизошла к гостям молодая изящная блондинка. На её лице, тронутом дорогой косметикой, розовела сдержанная улыбка. Длинные стройные ноги, выглядывающие из-под короткого бордового платья, обуты в белые сапожки на высоком каблуке.
Казаки сняли головные уборы и встали навытяжку. Кондрат проглядел все глаза. А Лёха прошептал:
- Вся такая прям из себя наружу…
Ядрец рукою указал на свою милую:
- Люба, моя дорогая.
И в сторону казаков:
- За меня - горой.
- А как вас звать? - спросила мадам.
- Да какая разница, - ответил за всех атаман. - Милая Любава, доставай хрустальные стаканы. Что они пылятся, как наши души в пиджаках? Сегодня мы стряхнём пылюку! - глаза атамана горели, он сорвал с себя галстук, сбросил пиджак. - Эх, хочется расслабиться, хочется быть самим собой! А надо соблюдать такт, этикет, не выходить за рамки и быть дипломатом… К столу! Наливай, Кондрат, а то разжалую!
Ядрец взял в руки шашку, вынул из ножен и, любуясь, проговорил:
- Хороша! Остра! Хочешь брейся, хочешь головы руби!..
Взмахнул клинком играючи. И в глазах сверкнул дьявольский огонёк. Довольный изрёк:
- Помимо денег для полного счастья нужна власть! Выпьем за меня!
Поднял рюмку и ждал, когда потянутся к нему и прикоснутся к его хрусталю.
- Люди, внешне пристойные, правильные, ратующие за справедливость, честность не всегда таковы, это только верхний слой пирога, зримая часть их жизни… А начинка… ох, уж эта начинка… и тут ничего не поделаешь, - философствовал Ядрец.
- А вот мы, казаки – не таки.
- Казаки, не казаки – люди! И у всех одно и то же: и счастье, и горе, и дурь, и восторг… Ладно уж… Наливай…
Прошёл к высокому сейфу.
- Недавно туляки подарили мне охотничье ружьё, - вынул оружие, - вот: вертикальные стволы! А приклад! А цевьё!
И положил у своего кресла, рядом с шашкой. Прошёл к бильярдному столу. Взял в руки кий, пригнувшись, прикинул к глазам, как это делает охотник с ружьём, и резко, будто выстрелив, жахнул по шару.
- Уверен, что в жизни я вколотил в лузу судьбы шар счастья кием старания, усердия и, надеюсь, таланта. Я счастлив общением с интересными людьми. Я счастлив – мне это доступно, - в атамане пробуждался поэт. - Сыграем?
- Я не умею... - застеснялся Лёха.
- Заниматься надо в жизни тем, что у тебя хорошо получается.
- Пить?!
- У кого на что талант.
- А вот Менделееву приснилась таблица... как её там... Талант? - высказался Лёха. - Вот ежели б мне… так я бы...
- Да что те можа присниться? - ввернул Кондрат. - Колбаса да бабий зад.
Приближалась полночь. Атаман, изрядно нагруженный спиртным, поманил рукой казаков и заговорщически зашептал:
- Хотите знать, как достичь высоты? Надо жить как в курятнике: клюй ближнего, сори на нижнего и забирайся повыше! - и по-сатанински расхохотался. - Люба, моя дорогая, а принеси-ка ты мне гармонь! Песни заиграем!
Ядрец нянчил на руках новую гармонь, сверкающую зелёным перламутром и хромированными уголками, пахнущую столярным клеем и ременной кожей. Гармонь вскрикивала, попискивала, заливалась плачем. Атаман играть не умел. Похоже, куплена она для комплекта казачьей атрибутики.
Атаман сиял:
- Любушка, нашу любимую!
На удивление гостей, весело и лихо, и, словно протрезвев, он ясным, чертовски красивым баритоном, выплеснул песню:
А пчёлочка златая, а что же ты жужжишь?
Молодая белокурая женщина, стоящая рядом, поддержала звонким голосом:
Жаль, жаль, жалко мне, что же ты жужжишь!
Атаман:
Али ты не любишь, Любушку мою?
И вместе:
Жаль, жаль, жалко мне Любушку мою.
Молодушка всплеснула руками, развела их в стороны, тряхнула плечиками и поплыла по кругу. И снова направилась лебёдушкой к муженьку, легко выставляя вперёд стройные ножки:
Любить её можно, цаловать нельзя.
Жаль, жаль, жалко мне, цаловать нельзя.
- А давай-ка вилючую, раздольную, Люба моя!
Вспорхнула, закружила песня:
Чёрный ворон, друг ты мой залётный,
Где лятаешь далеко,
Ой, где лятаешь далеко?
Опечаленно вплетался голос Любушки. Зазвучало двухголосье, широкая распевность. Нижнему голосу вторил верхний подголосок. Былина о служивом казаке, который погиб на чужбине. Длинная, монотонная, жалостная.
Гостей клонило в сон. Лёха зевнул. Кондрат даже хрюкнул…
- Цыть! А ну, слухать сюда! - вскричал атаман.
Ядрец уже гнездил казачьим говорком. Может быть хотел поиграть в атамана, а может быть, – это его истинная душа рвалась наружу?..
- Подтягивай-тя-я! Бо з-зарубаю!
Казаки встряхнулись, подпевали в разнобой, будто драли козла да крякали в пустую бочку.
У атамана льются слёзы. Он уже не дёргает гармонь, только поёт, потом и вовсе рассказывает:
- Здесь ляжать, ляжать с Дону герои, слава русским казакам. Ой!.. Наливай, помянем…
Рыдает. Жёнушка гладит его по головушке.
- Фёдор Иринеевич, не кручинься, хватит, милый. Давай повеселей.
И козочкой выскочила в центр зала, прицокнула каблучками и заливисто, серебряным голоском зазвенела:
Ах, как нонче куры поют петухами,
Так нонче жёны владеют мужьями.
Ай, люлюшки, владеют мужьями!
- Ай, да хитра, баба! - гаркнул муженёк и ответил:
Бабы дуры, бабы дуры,
Бабы бешеный народ!
- Плясать! - крикнул атаман и повелительно взглянул на казаков.
По-молодецки рванул гармонь. Забряцал, затренькал. Хмельные казаки в смущении приподнялись. Молодая хозяйка шепнула им:
- Лучше танцуйте…
- Плясать!
И вдруг Ядрец подхватил правой рукой ружьё и бабахнул в потолок! Зазвенела люстра, замигал свет. Гости вздрогнули, оживились, хмель как рукой сняло. И пустились в пляс! Лёха в присядке выделывал невообразимые коленца, а тучный Кондрат усердно выбивал ботинками «дробушечки» и скороговоркой бормотал: «…ай, люлюшки, ай, люлюшки…»
Кураж неистовым вихрем вырвался из нутра атамана и, бушуя, метался по терему:
А шли девки с Макаревки,
Ай, да, дрица, дрица-ца-ца!
А за ними кавалеры,
Гоп-ца, гоп-ца, гоп-ца-ца!
…Казаки лежали в сумеречной комнате первого этажа на одной кровати и наивно надеялись, что все мытарства позади. Кондрат бугрился с краю, а Лёха невидимым комочком скрутился у стены.
Наверху слышались возня, грохот мебели, перегуды голосов:
- Как они на тебя смотрели!
- Идиот…
- Ухи им поотсякаю! И рука не дрогнеть!
- Ты в своём уме?..
Ядрец вломился в тёмную комнату к казакам с обнажённой шашкой.
- Поотсякаю ухи и – на холодец!..
Кондрат в страхе отодвигался от края кровати, вдавливая в стенку Лёху, а тот, задыхаясь и отпихиваясь, дрожа шептал: «Отлепись… отлепись! А то возбудюсь!..»
- А-а!.. Прижухли! - взревел атаман и мертвецки рухнул на пол.
Из-за холма на кровати послышался голос:
- Вот и вся хохма.
Солнечные лучики заскользили весёлыми зайчиками по лицам казаков…
- А время-то: ого! - ошалел Кондрат, привставая на кровати. - По коням!
В фойе вошла молодая белокурая хозяйка в розовом махровом халате, в комнатных тапочках в виде рыжих котов. Собрала с журнального столика в пакет часть продуктов.
- На дорогу, - произнесла она сонно. - Фёдора позвать?
- Не-не! Не надо…
Показался Ядрец, шлёпая босыми ногами по паркету, взлохмаченный, с голой волосатой грудью, в трусах в сине-жёлто-красную полоску:
- Бабам праздник хуже казни. Так, Люба, моя дорогая?..
- Спасиб-бо... за гостеприимство, хозяюшка, - благодушно поблагодарил Лёха. - Прощевайте…
- Бывайте почаще – без вас веселее, - прогудел атаман, развернулся и, будто медведь, ворча, побрёл вглубь дома.
Казаки вышли на весеннюю улыбчивую от солнца улицу. Хорошо! Как будто вырвались на свободу. Оглянулись на терем Ядреца.
- Эх, пропащая душа...