Вот так - живёт себе человек в самых что ни есть реалиях, и ничегошеньки-то с ним не происходит такого, что можно бы отнести к разряду сокровенного: мистических явлений не наблюдается, фантастическое обходит далеко стороной – даже выигрыш в какой-либо из лотерей не идёт, хоть тресни – на работе обыденная скука, в семье, если что и случается, то совсем не из ряда вон, а всё то же, что и у других людей – не лучше, ну, нельзя сказать, чтобы и совсем уж худо.
А, между тем доходит до заурядного его сознания мысль, что случаются у некоторых людей события, такие что они разом оказываются, что называется, в шоколаде; вдруг заведутся у него деньжонки и он купит себе крутую тачку, или приоденется как то по-особенному, не как всегда, а с-иголочки: костюмчик да рубашечка, и галстук, никогда прежде не нашиваемый, и поменяется осанка, расправятся плечи, взгляд возвысится над толпой и лицо такое станет просветлённое, морщинки вроде бы и останутся на месте, а вот морщинистость уйдёт, а наплывет, откуда ни возьмись, такая холёная многозначительность, что всякое желание расспросить некогда простецкого дружбана – с чего вдруг такие метаморфозы? – вянут, едва обнаружив себя.
Вот, вот последнее это обстоятельство-то и выдаёт безвинного тебя. Оставим тому баловню судьбы его превращения, а копнём-ка тебя, дружок, поглубже, раз уж раскололся вдруг, за нарочитым твоим многословием. Ну-т-кось, скажи нам, какие глубины укрывают это твоё «едва обнаруженное»?
-Да что сказать-то? Как раз и нечего.
-Ну, а ты просто расскажи что-нибудь о себе, так, по-простому, не приукрашивая разверни полотно, и рассыпь, так сказать, фотографии обычных своих дней.
- Да, с какой стати ты вдруг стал меня допрашивать?
- Помилуй Бог, - какой допрос? - сам же говоришь за тобой ничего нет. Просто так, порассуждаем на тему…
- Какую?
- А можно и совсем без темы!
И, вправду, вроде бы ничего не происходит да не происходит, а вот подступит вдруг желание совершить какую-нибудь выходку на грани безрассудства.
Так было и на этот раз.
Вместо того чтобы копить из скудных своих доходов предусмотрительную копейку, загорелось моей супруге совершить круиз по местам обитания, разбросанных по несуразным нашим цивилизациям, родственников своих и друзей молодости.
Да усугубила таковое безрассудство решением и меня взять с собою.
Хотя я давно нашел для себя оптимальным во всех смыслах: и экономических, и экологических, и смыслах здоровья – тяготеть всё больше к одиночеству, всё больше убеждаясь, что удобнее собеседника, чем я сам, мне не найти.
Но, однако же, и повидаться-таки хотелось.
Протяжённость предполагаемого маршрута исчисленная мной - в силу болезненного моего пристрастия к постоянному определению точки своего стояния в принятых, и доступных системах координат – выпадала в целых аж двенадцать тысяч километров по данным железнодорожного ведомства, коими услугами еще позволял воспользоватся жидковатый наш кошелёк.
Вдоволь наглядевшись из глубины плацкартных вагонов на этнопустынные пространства нескладного нашего отечества, - где редко встречаемые селения ещё больше печалят взор неизбывным своим стремлением к убожеству, которое новообразования новоруских собственников, да казённое пристрастие наводить тень на плетень повсеместным строительством протяжённых пристанционных заборов, пусть даже и выкрашенных тикуриловыми красками – только усугубляют уныние, и, с померкшим от всего этого, взором, ошеломляюще было оказаться, словно в другом мире, именуемом себя столицей всех этих пространств.
Проведя двое суток в сутолоке переходов метро, после которых не только музейные сокровища, но и более реальные товары блистательных торговых центров, не только не возбуждали интерес, а напротив, нагоняли туман беспамятства – мы с супругой впали в прострацию.
В таком вот состоянии друзья вывезли нас на два оставшиеся до отъезда дня на свой садовый участок под где-то за Ламой рекой.
Там я с удивлением обнаружил лес - настоящий, берендеевский, где в чаще благополучно состарившихся деревьев, неизвестных мне пород, водились в своих болотцах даже – поразительно! – лягушки! А густой лес, хоть и был испещрён тропинками, был даже не тронут свалками мусора, не в пример нашему сибирскому пригородно-таёжному засранству.
Участок свой хозяин содержал образцово-показательно, что впрочем, не явилось для меня негаданной новостью.
Пока моя супруга тыкала моим носом во все приметы рачительного хозяйствования, сам хозяин уже завершал священнодействие над барбекю.
Запах жаренного мяса подавлял последние остатки моей способности воспринимать упрёки жены, и я не чаял уже освобождения, как тут пожаловала жительница одного из подмосковных городов - общая наша старинная подруга.
Начавшееся вскоре по её прибытии застолье, хотя и было приятным как по форме, так и по содержанию, но всё же не могло длиться бесконечно, и постепенно все его участники рассредоточились по участку, чтобы продолжить осмотр нескончаемых достопримечательностей уже под иным градусом восприятия. Я же оказался наедине с, упомянутой столь прихотливо, дамой.
Беседуя о многом из круга общих тем, тут же переходящим в полузабытое состояние, моя визави, неожиданно даже для себя, изрекла не столько вопросительно, сколько вполне утверждающе:
-А ведь ты, дружочек, был стукачом!
От всего этого откровения она как-то странно встрепенулась, хотела что-то добавить, да, махнув рукой, нетвёрдой походкой направилась ко креслу, стоявшему наособицу посреди ухоженной лужайки, откинулась на его спинку и нервно закурила..
Нельзя сказать, чтобы я отнёсся к обретённой новости безучастно. Может быть нелепость такого утверждения и удерживала меня от глубоких эмоций, но всё же интересен был сам генезис подобного определения. Должны же быть хоть какие-то основания к тому, что предпологаемая моя связь с многочисленными особыми службами нашего отечества могла наличествовать.
Нельзя и сказать, что я человек столь не от мира сего, что не знаком с практикой привлечения частных лиц к получению информации о людях, как бы не связанных с интересующимися службами узами прямых открытых обязательств. Более того, изучая как-то в качестве подневольного слушателя предмет воспитания специально сформированных контингентов, узнал, кроме всего прочего, и, немаловажные в этом деле, методы сбора информации путем установления доверительных отношений с информаторами на условиях конфиденциальности.
Но, видимо, учеником оказался я бесталанным, поскольку вскоре после окончания курса упомянутых наук, угораздило мне выйти на прямой конфликт с местными органами власти. Тогда я испытал на себе всю силу хорошо организованного общественного воздействия. Выйдя, во время рассмотрения тайно подготовленного персонального на меня дела, вместе с дружными моими порицателями на перекур, я оказался наедине с одним из представителей высокого начальства и он доверительно попенял мне на то, что я неправильно строю свои отношения - как с коллективом, так и с руководством, а ведь перспективы моей карьеры существенно могли улучшится, пойми я кое-что правильно.
От слов ответных, значащих, что с этакими понятиями, и носителями их – мне западло справлять естественные даже надобности хоть бы и на одном гектаре – сей доброхот распорядился возобновить заседание, где я и получил на этот раз по полной программе.
Впрочем, последующие события как-то сами собой разворачивались столь бурно и таким обширным фронтом, и в таком неожиданно подспудно долгожданном направлении, что обо мне больше не вспоминали, мало того - я остался и в протокольном отношении чист как стёклышко.
А папку с досье на себя я случайно нашёл на свалке бумаг, оказавшихся к этому времени не то чтобы не актуальными – ненужными даже.
Помнится также, как много позднее, после очередной реорганизации, оказался я в качестве новоявленного руководителя и там уж, уже без всякого для себя удивления, подвергся массированной атаке добровольных носителей информации на подчинённых мне сотрудников. Знаю, как ожидали добрые информаторы последствий своей бескорыстности, знаю как мучились они в попытках разгадать причину моей в этом деле неадекватности, но я уже прошёл и не такую школу, когда, например, одна моя любезная собеседница чего стоила - мы оба были с ней на одной ступени иерархической лестницы – буквально свирепела её инициативность от моей безучастности, и диагностировав меня как полного, в этом отношении, идиота, перестала впредь навещать меня в служебном моём кабинете.
Конечно, вскипит было кровь, когда снова возникнет повод вспомнить о существовании подобных отношений, да всё от той же – допускаю что чрезмерной! - своей экзальтированности перед лицом несправедливости.
Немало пожив на своём веку, я думаю, что человек всего более сам враждебен себе, потому уже только, что нет ничего болезненнее укоризненных напоминаний о том, что вот так делать было нехорошо. Да вот делалось же, однако, причём не от злокозненности намерений своих, а чаще в противоположность им, да вот обстоятельства подводили к тому. Так что стоит ли тогда виниться пред самим собой? - и уж тем более - перед кем-то!
И всё-таки дискомфорт некий ощущаешь, когда явится прихоть порассуждать на подобные темы.
Даже если это и так, да что из того; разве вершина добродетели, на которую воздвиг ты себя подобным образом, наделяет тебя полномочиями быть судиёй зевесовых категорий? Ведь вот и тебя, оказывается, уже десятилетия считают стукачом, и что - разверзлась ли от таких определений недра земные, упали ли небеса, и тьма кромешная воцарилась вокруг?
Нет! Ничего этого нет.
А есть - должна же быть! - некая зацепка для таковой озадаченности, которая даёт основания к таким вот оценкам тебя - носителя, казалось бы, одних только совершенств.
Отсюда теперь недалеко и до некоторых невыдуманных историй, которые - надеюсь - способны подорвать нелицеприятную оценку моей добропорядочности сторонними наблюдателями, а самому себе объяснить, что же могло послужить толчком к определениям, каковых ты всего менее ожидал.
Продолжение на http://www.proza.ru/2015/12/10/651