Иллюстрация на обложке - картина художницы Susan Seddon-Boulet "Pele"
Глава I. Прибытие
Абакан встретил нас слепящим, нездешним, по-настоящему азиатским солнцем. После затяжных московских дождей, после огромного и бестолкового "Домодедово", после пятичасового перелёта это было как удар под дых. Солнце сияло, словно раскалённый добела шар в невероятно чистом голубом небе. Сразу становилось понятно, что мы где-то очень далеко от привычного нам мира.
Пока я щурилась и приходила в себя, Олеся уже кому-то махала. Приглядевшись, я увидела женщину с табличкой в руке. Она тоже нас заметила и торопливо поспешила нам навстречу. Олеся ещё раз помахала для верности. Макс и Денис, вяло переругиваясь между собой, толкали тележку с кофрами. У меня за спиной был только небольшой рюкзак.
Женщина подошла к нам и, мило улыбнувшись, представилась:
— Здравствуйте, ну наконец-то! Меня зовут Ирина, я из пресс-центра. Слава богу, самолёт не задержали. Как вы долетели?
— Спасибо, вроде не укачало, — Олеся пожала протянутую руку и по очереди представила всех нас. — Это Максим, наш оператор, Денис — видеоинженер и Юлия, режиссёр монтажа, А со мной вы заочно уже знакомы, но на всякий случай я Олеся Колчанова, специальный корреспондент.
— Да-да, Олеся, я ваш голос сейчас сразу узнала, — Улыбка Ирины была очень обаятельной, — ну что мы здесь толпимся, микроавтобус уже подан. Пойдёмте!
Мы вышли из здания аэропорта и наше внимание сразу привлекло странное монументальное сооружение, этакий резной столб, обвешанный десятками разноцветных ленточек. Заметив наши удивлённые взгляды, Ирина пояснила:
— Это пай-сарчин, ритуальное сооружение. Его здесь поставило руководство аэропорта несколько лет назад по совету шамана.
— Шамана? — Макс недоверчиво вытаращил глаза. — Вы это что, серьёзно?
— Конечно, — кивнула Ирина, — у нас многое делается по его совету. Вижу, вижу, не доверяете. Но это Хакасия, здесь совсем другая земля, нежели у вас в Москве. А пай-сарчин - это такая... ну как бы это сказать... ось мира. Вы повяжете ленточку, и начнётся ваша история в Хакасии. А перед вылетом повяжете ещё одну, и история закончится. Вот, возьмите, — она достала из сумочки четыре ленточки.
— Какая вы запасливая! — восхитилась Олеся, — вы что, всех гостей так встречаете?
— Разумеется, — Ирина раздала нам ленточки, — это одна из моих прямых обязанностей.
Немного ошарашенные, мы подошли к пай-сарчину и повязали ленточки, а потом, повинуясь внезапному и одновременному порыву, пару минут постояли перед ним молча. Ирина нас не торопила. Когда мы отошли, она снова улыбнулась и сказала:
— Добро пожаловать в Хакасию!
Микроавтобус вёз нас из Абакана на раскопки около села Маткичек. Ирина ехала с нами, по её словам, ей необходимо было "сдать" нас с рук на руки руководителю экспедиции, убедиться, что мы достойно расположились, а заодно уточнить кое-какие моменты. На вопрос Олеси, что это за моменты, Ирина с какой-то безнадёжностью отмахнулась и сказала, что мы сами всё увидим. После чего они с Олесей углубились в документы, аккредитации и прочие бюрократические дела, коими изобилует любая командировка. Макс с Денисом продолжили начавшийся ещё в самолёте спор о преимуществах каких-то суперновых навороченных фильтров для камер, а я, заняв место у окна, рассматривала проносящиеся хакасские пейзажи.
Позже я признавалась себе, что более странной, плоской, без малейшего признака хоть какого-то холмика местности я ещё не видывала. Вокруг нас с двух сторон расстилалась бесконечная степь, на горизонте смыкающаяся с ярко-голубым небом. Ни облачка не было на том небе, и ни одной горушки на земле, только бескрайняя равнина, небосвод странного цвета, какой не увидишь в Москве, да слепящее солнце. Иногда кое-где мелькали причудливые конструкции, на большой скорости было непонятно, что это, но Ирина, заметив мой взгляд, пояснила, что это курганы.
— Здесь повсюду курганы, — она, как всегда, улыбалась, — в Хакасии их более трёх тысяч. В сёлах говорят, куда ни копни - везде найдёшь старые могилы. Для археологов просто рай земной. Вот скоро мы проедем село Аскиз, там тоже ведутся очень масштабные раскопки, и чуть дальше, в Бельтирском. А мы с вами свернём в другую сторону, к селу Маткичек, там сейчас работает группа одного из ведущих археологов, Виталия Аркадьевича Снегирёва. — Тут она как-то слегка помрачнела, но потом продолжила с той же удивительной улыбкой: — Вообще мы очень рады, что вы к нам приехали. Из столицы до нас редко добираются.
— Это после подписания соглашений о сотрудничестве Москвы и Хакасии, — сообщила Олеся, — буквально недели две тому назад.
Я смутно припомнила, что вроде как да, сама же и монтировала этот сюжет. Хотя странно, что Москва, мало соглашений с регионами подписывала? Да чуть не каждый месяц, однако ж для нас дружба и сотрудничество вылились вот в такую командировочку на неделю, освещать археологические раскопки древнего кургана около Маткичека. Зачем нашему каналу понадобились эти раскопки, не знал никто, и всё же мы были здесь, в странной и совсем не похожей на среднюю полосу России республике, где под каждым огородом скрывался могильник, и где в аэропорту стоит шаманский столб.
Пока я любовалась пейзажами и размышляла о смысле нашей странноватой командировки, разговор в машине уже успел перейти в другое русло. Краем уха я параллельно слышала немного раздражённый разговор Ирины с кем-то по телефону и возмущённый шёпот Олеси, отчитывающей Макса: он успел перепутать Маткичек и Мачу-Пикчу, о чём простодушно сообщил всей машине. Теперь Олеся выговаривала ему за бескультурье, а Ирина всё с нарастающей злостью говорила по телефону:
— Мы с вами уже сто раз всё обговаривали! Да! Да! Что значит "меня ваш Минкульт не касается"?! А кто вам провёл финансирование на эту экспедицию? Нет, я вас спрашиваю! Я не собираюсь с вами торговаться! Изволите потерпеть неделю, ничего с вами не случится. И с курганом вашим тоже! Это вы сейчас разговариваете как дилетант! Виталий Аркадьевич, всё, мы через двадцать минут будем, на месте поговорим. Да, всего хорошего!
Она закончила разговор и, сопя, откинулась на спинку сиденья. Я догадалась, что Ирина говорила с тем самым начальником экспедиции, куда мы, собственно, и ехали, и что разговор не заладился с самого начала. Ирина огляделась и извиняющимся голосом сказала:
— Вы не переживайте так, Виталий Аркадьевич Снегирёв — человек достаточно сложный и неуживчивый, но, думаю, мы сможем найти общий язык.
Олеся заинтересованно подняла глаза. Неуживчивые люди её всегда интересовали, в первую очередь как профессионального корреспондента. Она очень гордилась своим умением расположить к себе практически любого человека, так что злой археолог Снегирёв автоматически становился её жертвой на ближайшую неделю. Мне же этот разговор не понравился. Ясно было, что нас там не ждут, видеть не хотят, причём настолько, что не стесняются посылать Министерство культуры куда подальше. Внутри как-то сразу сформировался мерзкий осадок, испортивший всё настроение. Не знаю, что меня так задело, но поездка теперь представлялась разведкой боем во вражеском лагере. Я прислушалась к происходящему в машине. Странно, ничего необычного. Ирина и Олеся вместе потешаются над Максовым "Мачу-Пикчу", Денис сидит в своём смартфоне и наушниках, водитель, как ни странно, ведёт наш микроавтобус. Только меня почему-то не отпускала вязкая, липкая одурь, словно предчувствие какой-то беды.
Вскоре мы действительно прибыли на место. Свернув с основной трассы возле указателя "Маткичек", мы минут через пятнадцать, миновав собственно посёлок (небольшой и совершенно непримечательный), оказались на очередной необъятной равнине, плоский пейзаж которой оживляли палатки и небольшой автофургон. Чуть поодаль виднелась какая-то непонятная конструкция, видимо, это и были сами раскопки.
Мы вылезли из машины, выволокли своё оборудование и огляделись. В лицо дул сильный, но не холодный ветер, по земле носились клубки сухой травы и мелкие веточки. Сама земля была плотной, серо-жёлтой, словно выдубленной бесконечными ветрами и ярким хакасским солнцем. Вот по такой земле и должны были скакать во весь опор неистовые орды кочевников-монголов, да и прочих здешних народов, что оставили после себя сотни курганов. Воображение сразу нарисовало бесчисленное множество воинов на невысоких и приземистых лошадках, свистящее, улюлюкающее, воинственно размахивающее кривыми мечами или потрясающее луками. И вслед за ними привиделись другие, сидящие в юртах около очага, маленькие детишки с раскосыми глазами, одетые в плотные халатики и шапочки из войлока, и старая, седая женщина в длинном обрядовом одеянии, в причудливом головном уборе и множестве бус и амулетов.
Я зажмурилась и потрясла головой. Эк и накатило на меня. Хотя ничего удивительного — наверно, любого москвича хакасская степь ошарашит не меньше.
Наши уже вытащили из микроавтобуса последние кофры с железом и тоже вертели головами. Макс, глянув на палаточный лагерь, удивлённо присвистнул:
— Гляньте-ка, прямо окопы полного профиля!
— Ты о чём? — не поняла Олеся.
— У них там словно военный лагерь, Видишь, как палатки расположены? Идеальное каре. В фургоне, наверно, главарь, вокруг артиллерия и пехота. Не удивлюсь, если их раскопки огорожены по всем правилам осадного искусства, с контрвалационной и циркумвалационной линиями. Н-да, и дисциплина тут, видать, тоже армейская.
— Ты так рассуждаешь, как будто служил, — влез Денис.
— Служил, в отличие от тебя. В РВСН, сиречь ракетные войска стратегического назначения. Так что просьба штатским захлопнуть пасть и слушать старших.
— Мачу-Пикчу, — передразнил его Денис, за что и схлопотал ощутимый подзатыльник. Олеся немедленно вмешалась:
— Мальчики, мальчики, ну хватит уже, что вы как в детском саду, ей-богу. Перед Ириной стыдно.
— Да ну что вы, — Ирина снова улыбалась, тем не менее пристально вглядываясь в лагерь, — подурачиться никому и никогда не вредило. Да где же этот... — она запнулась, как я поняла, чуть не выругавшись. Мы вытянули шеи, пытаясь разглядеть неведомого археолога, столь нелюбимого нашей всегда улыбающейся Ириной. Наконец со стороны лагеря отделилась точка и начала приближаться к нам.
— Кстати, — Олеся повернулась и Ирине, — а что мы так далеко от них припарковалиь? Оборудование же ещё тащить.
— Лучше не надо, — сумрачно ответила Ирина, — тогда с ним совсем сладу не будет. Пусть лучше сам сюда идёт.
Слушать всё это было как-то... неуютно. В какое же Кощеево царство мы попали, где экспедиционное жильё напоминает аккуратный военный лагерь, а сотрудница пресс-центра Министерства культуры Хакасии чуть ли не по-настоящему боится его начальника? Мы ещё даже близко не подошли, а мне уже хотелось куда-нибудь деться, да подальше отсюда.
Тем временем точка превратилась в худощавого мужчину предпенсионного возраста, загорелого, в какой-то немыслимой олимпийке и таких же спортивных штанах, в очках и панаме. Выглядел он, несмотря на "дачный" прикид, весьма интеллигентно, но вот выражение лица его оставляло желать лучшего. Точнее, лицо выражало неприкрытую ярость. Подойдя к нашей группе и даже не поздоровавшись, мужчина набросился на Ирину:
— Я же вам говорил, чтобы ноги их здесь не было! Мне не нужны посторонние на раскопе! Тем более какие-то продажные телевизионщики, которые врут, врут, врут! Обо всём врут! Так что грузите их в машину и везите обратно! Я их на раскоп не пущу! Слышите меня?!
Вот тут мы, что называется, припухли. Со слов Ирины мы, конечно, уяснили, что руководитель экспедиции человек резкий, безапеляционный и, как Ирина сама сказала, неуживчивый, но такой приём ошеломил всех. Олеся открыла было рот, но Снегирёв (а это был никто иной, как он), внезапно обернувшись, начал кричать уже на неё:
— Вас кто сюда звал? Кто вы вообще такие? И не надо прикрываться Минкультом, я знаю, что вы хотите! Заснять мой раскоп, а потом сюда рекой потекут "чёрные копатели"! Вооружённые! Или вам мало того вранья, что показали в "Мести алтайской принцессы"*? Вы и мою работу хотите опошлить и извратить на потеху вашим необразованным зрителям? Я этого не допущу! Убирайтесь вон отсюда!
— У вас паранойя, — процедила Олеся и отвернулась. Я заметила, что Макс уже сжал кулаки, готовый, если что, силой решать этот конфликт. Денис тоже косился на руководителя с явной неприязнью, но молчал. Молчала и я. Внезапно вмешалась Ирина, С ней произошла удивительная метаморфоза. Вместо доброжелательной, улыбчивой женщины с миловидным лицом и чуть раскосыми глазами со смешинкой перед нами предстала чуть ли не фурия в деловом костюме. Свирепо раздув ноздри, она в упор посмотрела на Снегирёва и холодно, чеканя каждую фразу, произнесла:
— Виталий Аркадьевич, вы забываетесь. Хочу вам напомнить, что по распоряжению Министерства культуры к вам на неделю приезжает съёмочная группа из Москвы. Вы, кажется, сами заявляли, что нашли нечто уникальное, сравнимое с небезызвестной "Принцессой Укока"**, поэтому легко предположить, что Министерство крайне заинтересовалось ходом ваших работ. Не перебивайте меня, дайте сказать, в конце концов! Вы так расхваливали свою находку, что самое время как-то обнародовать ваши результаты. И на наше счастье, Москва и Абакан подписали известное вам соглашение. Да любой другой руководитель экспедиции пылинки бы сдувал со съёмочной группы! Тем более, что эти люди не художественный фильм приехали снимать, а серию документальных репортажей о вашей работе! Извольте принять, разместить, всё показать и сбавить ваш безобразный тон!
На Снегирёва эта речь не произвела ни малейшего впечатления. Он всё так же стоял, чуть наклонившись вперёд, как будто хотел броситься в атаку на манер боевого быка, лицо его не подобрело ничуть, он только медленно повернулся к Ирине и с явным отвращением буркнул:
— Две крайние палатки. Самые дальние. И никаких интервью. — После чего развернулся и пошёл к лагерю.
Да, что и говорить, приём нам оказали прохладный. Даже ветер как будто переменился, стал более пронизывающим, что ли. Мы всё так же глупо стояли на пустыре у машины, глядя вслед удаляющемуся Снегирёву. Первой очнулась Олеся.
— Ирина, — она с каким-то недоумением обратилась к нашем провожатой, — нам что, предстоит работать вот с ЭТИМ?
— Ну да, — вздохнула та, — к сожалению, Виталий Аркадьевич ничуть не пересмотрел своих позиций. Хотя я ожидала хоть какого-то диалога. Ах, если бы вы знали, сколько крови он нам уже выпил! Совершенно невозможный в общении человек, наглый, требовательный, но, увы, один из лучших наших археологов. Не смотрите так, мне совсем не стыдно за свои слова, впрочем, вы сами всё видели. Зато, я уверена, с Селиджеком вы общий язык найдёте сразу.
— Кто это — Селиджек? — вяло поинтересовалась Олеся.
— Его заместитель. Он наш, в смысле, хакас, и в определённом смысле просто кладезь информации. Да, теперь я убеждена, вам надо иметь дело с Селиджеком. Если Снегирёв его, конечно, под замок не посадит.
— За что? — влез Макс.
— За общение с вами, конечно. Ну ладно, надо всё-таки выдвигаться, и вам обустроиться, и мне уже пора обратно в Абакан. Мой номер у вас есть, Олеся, если совсем припечёт, звоните. Помогу, чем смогу.
— Звони прямо сейчас, — посоветовал Макс, - боюсь, до лагеря мы не дойдём, нас обстреляют.
Олеся раздражённо одёрнула его и задумчиво посмотрела на палатки.
— Пойдёмте, — наконец решилась она, — вряд ли нас там до смерти убьют. И вообще, я всегда мечтала быть похороненной в кургане.
* — "Месть алтайской принцессы" — фильм Алёны Жаровской, показанный по ОРТ. Характеризуется большим количеством недостоверных фактов и откровенной мистической галиматьи
** — "Принцесса Укока"(Алтайская принцесса, Очы-бала) — данное журналистами и жителями Республики Алтай название мумии женщины, найденной в ходе археологических раскопок на могильнике Ак-Алаха в 1993 году.
Глава II. В лагере
Дойдя до лагеря, мы поразились царившей там тишине. Сначала я подумала, что все ушли работать на раскопки, но вот где-то шевельнулся полог палатки, там быстро прошелестели чьи-то шаги, но ни одной души не было видно. Складывалось ощущение, что злой археолог Снегирёв и впрямь посадил под замок всю свою бригаду. Встречать нас никто не вышел, мы даже не могли понять, которые из палаток и есть те две "самые дальние". Фургон, судя по всему, тоже был заперт. Пресс-центровского микроавтобуса давно и след простыл, и остались мы вчетвером одни-одинёшеньки посреди хакасской степи, с двумя кофрами оборудования, включая мой монтажный ноутбук, с Ирининым номером телефона и с абсолютным непониманием дальнейших своих действий.
Олесе вскоре надоело стоять столбом, и она приступила к решительным действиям.
— Эге-гей! — сложив руки рупором, прокричала она. — Есть здесь кто живой! К вам гости из Москвы!
В ответ тишина. Олеся ещё раз крикнула, и, не получив ответа, обескураженно села на землю.
— Что же это такое? — В её голосе сквозила почти детская обида. — Что же это за хрень такая? Мы что, сюда в бирюльки играть приехали? Или мне что, врываться во все палатки, а вдруг там кто-то живой завалялся? Ну Снегирёв, ну Виталий Аркадьевич, попадись ты мне, Говард Картер недоделанный, я тебе покажу, как со мной шутки шутить! Тоже мне, царь и бог маткичекского раскопа! А этот где, ну хакас его? Тоже спрятался?
— Нет-нет, — послышался голос, и Олеся чуть не взвизгнула от неожиданности, — его хакас уже тут.
К нам на удивление неслышно подошёл худощавый мужчина средних лет, загорелый, широкоскулый, с едва намечающейся проседью в смоляных волосах. Был он похож на Чингисхана и Чингачгука одновременно, что-то неуловимо грациозное, кошачье прослеживалось в каждом его движении. В тёмных раскосых глазах играли озорные искорки.
— Хакас прибыл, — он отвесил лёгкий шутовской поклон, — простите, что не смог сразу вас встретить. Произошла небольшая заминка...м-м-м...
— Заминку зовут Снегирёв, — резюмировал Макс.
— Как точно подмечено! — восхитился наш собеседник. — Хотя у нас все заминки зовут одинаково. Но позвольте представиться: Селиджек Кургундаев, заместитель Снегирёва Виталия Аркадьевича по хозяйственно-административной части. Отчество не называю, не то язык сломаете, замечено неоднократно. Так что зовите меня просто Селиджек, юная поросль вообще сокращает до Джека, но тут уж на ваше усмотрение. Так вы и есть наши московские гости. Ну давайте знакомиться.
Олеся, ещё не до конца придя в себя от внезапного появления Селиджека, коротко представила всех нас и очень обстоятельно — саму себя, не упуская ни единого, по её мнению, важного момента. Селиджек слушал, по-птичьи склонив набок голову и улыбался загадочной улыбкой. Или это мне только казалось?
— Что ж, — выслушав Олесю, он обвёл рукой лагерь, — значит, нам предстоит провести эту неделю бок о бок. Пойдёмте, я вам покажу ваши палатки, они хоть и с краю, но большие и вместительные, для двух человек в самый раз. Но сначала давайте разместим ваше оборудование.
Мы подошли к автофургону, и Селиджек, достав ключи, отпер дверь. Внутри фургон представлял собой этакую небольшую лабораторию с компьютером, микроскопом, принтером и ещё какими-то неизвестными мне приборами, наверное, сугубо археологическими. В дальнем конце фургона было небольшое свободное пространство, куда Селиджек предложил нам с Максом и Денисом сложить кофры. Ребята начали протискиваться к задней стенке, как вдруг за нашими спинами раздался уже знакомый сварливый голос:
— Какого чёрта эти паразиты делают в моей лаборатории? Я же ясно дал понять, чтобы ноги их тут не было! Стойте! Вы же снесёте сейчас половину приборов! А ну назад!
Виталий Аркадьевич Снегирёв стоял в дверном проёме и чуть слюной не брызгал. Селиджек успокаивающе похлопал его по плечу:
— Виталий, ну не тащить же им свои камеры в палатку? Полежат здесь, места для всех хватит.
— Да как у тебя язык поворачивается? — завопил Снегирёв, сбросив руку заместителя. — В моей лаборатории! В святая святых! Это что, они тут будут шастать, пока я работаю? Или, может, они и здесь захотят снимать?! И что, интересно, случится с их камерами в палатке, позволь узнать? А даже если и случится — значит, быстрее уедут отсюда.
Насколько же неприятно было это всё слушать, меня аж в дрожь бросило. Макс шёпотом выругался, да так витиевато, что я поняла только общий смысл об убийстве археолога штативом с особой жестокостью. Но Селиджека, видно, тоже нелегко было пронять (а, может, он уже привык к истерикам своего начальника).
— Виталий, ну хватит уже, а? — Селиджек поморщился, — Сколько можно? Люди приехали работу свою делать, успокойся, тебя они вообще трогать не будут, я сам всё покажу...
— Ты?! Ты-ы-ы?! Ах, вот оно что, — Снегирёв зыркнул на Селиджека с неприкрытой яростью, — славы захотелось! В телевизоре засветиться! Дешёвой популярности ищешь, вот как! Тьфу на тебя, нашёл заместителя на свою голову! Паразит от науки! Да провались ты со своими киношниками, будьте вы все неладны! — и Виталий Аркадьевич почти бегом покинул фургон.
Селиджек огорчённо покачал головой:
— Вот ведь вожжа под хвост попала. Вы извините, бога ради, — он обращался уже к нам, — я понимаю, насколько это отвратительно выглядит, но с Виталиком... с Виталием Аркадьевичем последнее время всё труднее сладить. Особенно с тех пор, как он узнал о вашем приезде.
— Да он просто ненормальный! — воскликнула Олеся. — Он же нам все съёмки загубит, об интервью я уж и не заикаюсь. Хотя... Селиджек, может быть, вы нам что-нибудь расскажете на камеру?
— Такой очаровательной женщине я не могу отказать, — галантно заявил Селиджек, — ну ладно, кофры вы разместили, пойдёмте к палаткам.
Палатки действительно оказались весьма просторными. Мы с Олесей могли свободно передвигаться в полуприседе, спальники были тёплые, а пол застелен очень плотными войлочными то ли коврами, то ли паласами, явно привет из Хакасии. Макс с Денисом, судя по всему, тоже вполне освоились. Пришло время военного совета. Собрали мы его в нашей с Олесей палатке.
— Приступаем к разведке боем, — заявила Олеся, — сейчас мы с Максом и Денисом попробуем отснять лагерь и раскопки максимально подробно, пока нас не засекли, Юль, а ты настрой свой комп и проверь связи.
— Комп в фургоне, — напомнила я, — возможно, меня убьют прямо там.
— Это мы ещё посмотрим, — авторитетно сообщил Макс, — я, если что, и впрямь двину этому сморчку штативом, а Ден подержит. Да, Ден?
Денис коротко кивнул. Он вообще был немногословен, даже когда вылезал из виртуального мира своего смартфона.
— Ничего, прорвёмся, — Олеся уже начала подзуживать саму себя (для храбрости, вестимо), — сейчас найдём Селиджека, аппаратуру на горб, и вперёд!
Фургон, на наше счастье, оказался не заперт. Я добыла свой ноут, ребята утащили камеру, штатив и звуковую аппаратуру. Пожелав им удачи на съёмках, я приступила к своей непосредственной работе.
Интернет тут, слава богу, наличествовал, хоть сигнал иногда рвался и был сам по себе довольно слабеньким. Ну ничего, ободрила я себя, главное не доводить дело до аврала, а те трёхминутки, что от нас хотел шеф-редактор, я уж как-нибудь перешлю. Я открыла монтажную программу. Так, тут тоже всё в порядке, открывается, надеюсь, не зависнет. Памяти на жёстком диске почти терабайт. Хватит на весь раскоп и съёмки похорон Снегирёва на десерт. Что ж, отлично.
От копания в ноуте меня отвлекли чьи-то голоса. В дверях фургона нарисовались две фигуры, мужская и женская, они робко, вытянув шеи, заглядывали внутрь. Я помахала рукой:
— Заходите, я не Снегирёв. Его тут вообще нет.
— Ой, — пискнула женская фигура, — а вы и есть те самые телевизионщики из Москвы?
— Ну, я тут вроде одна, остальные на съёмке. Меня Юля зовут, я тут за режиссёра монтажа и ответственного по связям. А вы кто?
В фургон зашли двое довольно молодых ребят, лет по двадцать-двадцать два, высокий худощавый парень с явно азиатской внешностью (хакас, решила я) и миловидная русоволосая девушка с длинной косой и застенчивым взглядом. Парень приобнимал её за плечи.
— Я Эдик Алыгбаев, аспирант Снегирёва, а это Катя Ветлугина, наш экспедиционный фотограф. Нам, правда, Виталий Аркадьевич строго-настрого запретил с вами общаться, но нам уже поперёк все его запреты и придури. А что вы здесь делать будете?
Мне понравились эти ребята. И Катя, и Эдик. Радостно было видеть, что не все смирились с самодурством руководителя экспедиции, а нам эти двое могут пригодиться весьма и весьма. Так что будем дружить.
— Ну, лично я буду монтировать сюжеты из отснятого материала и пересылать их в Москву, — я продемонстрировала свой ноут, — у меня, так сказать, финальная часть работы. Наши сейчас ушли натуру снимать, а я связи проверяю и вообще комп.
— А какой комп? — поинтересовался Эдик и, рассмотрев, уважительно присвистнул. — Круто! У нас-то попроще, конечно. Хотя техники сюда навезли... Людей, правда, не хватает катастрофически.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Виталий Аркадьевич очень не любит волонтёров, — пояснила Катя, — вот и разрываемся, рук не хватает. В других экспедициях волонтёры занимаются всякой хозяйственной работой, на раскопе могут помочь, да и просто лишние руки, они здесь на вес золота. А мы всё сами, всё сами, — вздохнула она, — и рабочий процесс фотографировать, и плошки мыть, и землю таскать. Нас ведь всего пятнадцать.
От дальнейшего рассказа нас отвлёк шум в лагере. Послышались какие-то выкрики, несколько голосов, приближаясь к нам, яростно ругались.
— Ах ты, чёрт, — сплюнул Эдик, схватил Катю за руку и пулей вылетел из фургона. Через секунду на тех же скоростях ко мне ввалился Макс, на ходу кинул флешку и крикнул:
— Загоняй давай, и тикаем в палатку, пока это псих нас не догнал!
Я схватила флешку и ноутбук и кинулась за Максом. Мы миновали Олесю, Селиджека и Снегирёва, ругающихся на чём свет стоит. Денис меланхолично ошивался неподалёку. Завидев нас, он кивнул сам себе и подошёл.
— Вот ведь укурок, — он покосился на размахивающего руками Виталия Аркадьевича, — чуть камеру не разбил, скотина. Я почти упал в курган.
— Хорош трындеть, в палатку! — скомандовал Макс, — пусть Олеська сама с ним разбирается. Хорошо ещё, абориген этот рядом был, грудью, можно сказать, нашу ласточку заслонил. Ну пошли, что встали-то? Тоже по щам захотелось?
Делать нечего, мы короткими перебежками достигли палатки Дена и Макса и спрятались там. Я открыла ноут и стала загонять первую съёмку раскопа. Ден периодически выглядывал и докладывал:
— На горизонте чисто.
Через минут двадцать в палатку влезла раскрасневшаяся и встрёпанная Олеся. Переведя дух, она уселась на спальник и прорычала:
— Нет, это ни в какие рамки не лезет! Чёртов псих! Чуть камеру не разбил, и пытался меня оттолкнуть! Господи, вот ведь паучье гнездо! Мы же не можем постоянно просить Селиджека нас сопровождать, у него и своей работы довольно! Нет, это невыносимо!
— Тук-тук, — раздался голос снаружи, — вы там все целы?
— Да, заходите, ой, я хотела сказать, залезайте, — Олеся отдёрнула полог палатки. Селиджек ловко просочился внутрь. Вид у него был спокойный, можно сказать, безмятежный. Словно и не крыл он сейчас своего начальника отборнейшим матом.
— Что ж, вот вам и боевое крещение, — он улыбнулся своей загадочной улыбкой, — надеюсь, жертв и разрушений нет. Я попробую ещё раз с ним поговорить.
— Отнюдь, — Олеся достала мобильник, — у нас тоже есть чем ответить.
Она набрала номер, дождалась ответа и, вылезши из палатки, заговорила:
— Алло, Ирина? Это вас Олеся Колчанова беспокоит...
Потом она, видимо, отошла подальше, и разговор стал неразличим. Селиджек оглядел нашу тройку, ободряюще улыбнулся ещё раз и тоже вылез. Мы устроились поудобнее, не имея ни малейшего желания покидать своё убежище. Первым воспрял Макс:
— А вы видали, как туземец на нашу Олеську пялился? Дело обещает быть жарким!
— Угу, — я всё ещё следила за закачкой исходника, — любовь на раскопе — это то, чего нам здесь так не хватало. Прямо пир во время чумы.
— Ты это зря, — наставительно сказал Макс, — уж поверь мне, я с Колчановой командировок в двадцать ездил, не меньше. Эта своего не упустит. Да и мы в плюсе, может, спасёт нас этот Учкудук от главного Саурона.
— Ты вот сейчас практически назвал Олесю дамой облегчённых нравов.
— Так это ж край света. Что тут ещё делать, кроме как кости копать и размножаться по палаткам? — удивился Макс, — Хотя, может быть, азиат не в её вкусе. Но лучше бы был в её. По совокупности причин.
От дальнейшего обсуждения возможной любви Олеси и Селиджека нас отвлёк чей-то крик:
— Виталий Аркадьевич, вас к телефону! Вам звонят из Минкульта!
Ага, значит, Олеся своего добилась, вопрос, как нам это поможет. Мы все вылезли, Олеся, увидев нас подошла и, глубоко вздохнув, сообщила:
— Я дозвонилась до Ирины, та обещала принять меры. Теперь только ждать и надеяться на чудо. Ещё одной войны с тактикой выжженной земли я не вынесу. Макс, камера как?
— Нормуль, жива. Юлька уже исходник закачала.
— Господи, ещё же текст писать, — схватилась за голову Олеся, — успеть бы до завтра с этой вакханалией. И ещё попробуем завтра же записать стендап* на фоне кургана. Сегодня я уже ни на что не способна.
— А я к вечеру всё-таки попробую ещё поснимать, — заявил Макс, — натура сказка, заката вот дождусь и отсниму всё с вечерней зорькой. Когда они хотят получить первый сюжет?
— На прайм** в двадцать два часа, значит, согнать с учётом разницы во времени надо не позже пяти вечера. Ну, думаю, успеем.
Пока мы так стояли и рассуждали, к нам подошёл весьма набыченный Снегирёв и буркнул, ни на кого не глядя:
— Предлагаю расставить все точки над "и" в наших взаимоотношениях. Сейчас я имел сомнительную честь беседовать с самой госпожой Окольниковой***. К сожалению, наша экспедиция проходит под эгидой Министерства культуры. Мне было однозначно сказано оказывать вам всемерное содействие. Здесь я бессилен. Вы можете снимать. Единственное, прошу, увольте меня от ваших расспросов. Забирайте Кургундаева, пусть он играет в ваши игрушки. Ещё Эдика Алыгбаева можете взять в нагрузку, это не аспирант, а головная боль, так пусть будет вашей головной болью. Больше мне вам сказать нечего.
Как обычно, не прощаясь, Виталий Аркадьевич Снегирёв быстро зашагал прочь от наших палаток. Мы переглянулись и, не сговариваясь, облегчённо выдохнули. Теперь всё должно пойти как по маслу.
* стендап — появление корреспондента в кадре
** прайм — лучшее вечернее эфирное время, применительно к выпускам новостей: главный вечерний выпуск, имеющий наибольшую продолжительность
*** Окольникова Светлана — министр культуры республики Хакасия
Глава III. На раскопе
Через несколько минут к нам подошёл уже Селиджек и, как обычно, с лёгкой полуулыбкой поинтересовался, как мы планируем провести остаток дня. Олеся поправила волосы (хм, а, может, не так уж и неправ наш Максимка насчёт командировочных романов...) и сообщила:
— Виталий Аркадьевич всё-таки дал добро на съёмки. После разговора с министром. Нет, вы только подумайте: ему звонил министр! Я совершенно, поймите вы, совершенно не понимаю этого человека. Но это так, частности. Главное, можно работать, Кстати, вас, Селиджек, он дал нам в качестве шефской помощи, — тут она снова кокетливо стрельнула глазами. Лицо нашего собеседника ничего не выражало, но это только на первый взгляд. Ладно, поживём — увидим. — И ещё некоего Эдика Алыгбаева, Снегирёв назвал его головной болью...
— Ах, Эдик... — задумчиво кивнул Селиджек. — Понимаю...
Я вспомнила Эдика и Катю, когда они заходили в фургон. Отличные ребята, на мой взгляд. Почему же Селиджек так поскучнел?
Олеся с Эдиком знакома ещё не была, но тут же поспешила уточнить:
— Что с ним не так?
— С ним? — Селиджек тряхнул головой, словно отгоняя какие-то мысли. — Нет-нет, с ним самим всё в порядке. Больше того, я вам скажу, это уникальный человек. Надежда нашей археологии в самом буквальном смысле. Виталий неспроста взял его себе в аспирантуру. Парень очень талантлив, высказывает такие гипотезы... и ведь кое-что уже подтвердилось! Но, к сожалению, для снегирёвского аспиранта Эдик допустил два непростительных промаха.
Мы слушали, затаив дыхание. Даже Макс отвлёкся от своей чудом спасшейся камеры.
— Какие промахи? — с горящими глазами поинтересовалась Олеся. Людские взаимоотношения всегда её занимали до чрезвычайности.
— Ну, во-первых, — Селиджек снова по-птичьи наклонил голову, — никто — НИКТО! — не имеет права быть умнее Виталия Аркадьевича Снегирёва. Ни одна живая душа. А Алыгбаев недавно прилюдно, хоть и не со зла, раскритиковал, и небезосновательно, я вам скажу, одну гипотезу Виталия насчёт нашего кургана. Как говорит молодёжь — фаталити. — Селиджек усмехнулся. — Был некоторым образом... скандал. Вплоть до изгнания нашего Эдика с раскопок, но тут уж не стерпел я, да и все остальные члены нашей бригады. А второй промах... Эдик — внук шаманки.
Тут Макс чем-то поперхнулся. Селиджек удивлённо посмотрел в его сторону, мы тоже.
— У вас что, одни шаманы тут кругом? — Макс откашлялся и снова обрёл речь. — И что, Эдик этот ваш, он духов вызывает?
— Максим! — Олеся возмущённо повернулась к нему. — Мне уже поперёк горла твоя бестактность! Мы вообще-то в гостях, изволь проявлять хоть какое-то понимание! Твоя ксенофобия меня просто ставит в тупик!
— Да ничего страшного, — ободряюще улыбнулся Селиджек, — я прекрасно понимаю скепсис Максима. Нет, духов Эдик не вызывает. Пока... не вызывает. Он ещё не переболел*, может, и никогда не переболеет. Но способности у него есть, его бабушка — очень известная у нас шаманка, к ней со всей Хакасии приезжают, да и с соседних регионов бывает... Возможно, он действительно будет шаманом. Этот дар, он ведь передаётся через поколение... На этой почве, кстати, Виталий с ним очень сильно повздорил. Эдик был резко против раскопок нашего кургана, но Виталий... он убеждённый материалист. Я, в принципе, тоже, но кому я здесь нужен. А Эдик очень волнуется, что-то его тревожит. Но, Олеся, предупреждаю вас сразу: лучше его не расспрашивать. У него не хватит слов, а у вас не хватит знаний, да и не хотелось бы нам скатываться в мистику, понимаете меня? В нашем научном мире и так кипят страсти, сравнимые с шекспировскими, или с вашими, телевизионными. Так, а что это мы тут всё стоим, уже время ужина. Пойдёмте, я не хочу, чтобы вы спали натощак.
Мы подошли к "обеденной зале", как выразился Селиджек. На большом пустыре рядом с фургоном были расставлены раскладные столы и стульчики, весь экспедиционный корпус, расположившись полукругом, что-то поглощал из алюминиевых плошек. Снегирёв тоже ужинал, чуть отстранившись от своих подчинённых. На нас он зыркнул, но ничего не сказал. Я быстро оглядела собравшихся. Вот Катя, рядом с ней мрачный Эдик, и ещё человек десять, в основном молодые ребята, наверно, старшекурсники или тоже аспиранты. Мы присели на свободные стульчики рядом с Эдиком и Катей. Надежда хакасской археологии и внук шаманки уныло поглощал голубцы из консервов. Я пригляделась к нему внимательнее. Ничего необычного, парень как парень, длинные волосы стянуты в хвост, футболка цвета хаки и походные штаны со множеством карманов. И лицо вовсе не такое каменное, как у Селиджека, а явно на что-то обиженное. Катя сидела рядом и не поднимала глаз от своей плошки. Что-то тут не так, подумалось мне, что-то кроется за всеми этими недомолвками, опущенными и подрагивающими ресницами, перекатывающимися желваками. И тут на меня снова нахлынула уже знакомая одурь, под желудком заныло, на глаза упала странная пелена. Что-то странное и грозное витало в воздухе, предчувствие какой-то большой беды. Я покачнулась, но меня успел поймать Денис.
— Ну ты ровно-то стой, — буркнул он, — тут споткнуться негде. Только ты места находишь. Садись, ешь голубец.
Больше, вроде бы, никто ничего не заметил. Мы расселись и, получив свои порции, в таком же молчании начали есть.
После ужина Селиджек торжественно пригласил нас на курган. Макс с Денисом шустро собрали аппаратуру, Олеся прихватила с собой диктофон (она с ним не расставалась) и зеркальце на случай стендапа. Чем чёрт не шутит, может, и сегодня записать удастся. Олеся всегда славилась способностью мгновенно найти нужные слова. Я засобиралась было в палатку, но Селиджек меня остановил.
— Юля, а разве вы не хотите пойти с нами?
Я запнулась.
— Так я же там вам мешать буду. Ваш начальник нас не жалует, разозлится, что посторонние на кургане, а я, вдобавок, без аппаратуры, в качестве балласта.
— Выкиньте эту чушь из головы, — нахмурился Селиджек, — вы приехали в такую даль для чего? В фургоне сидеть с компьютером? Посмотрите настоящие раскопки, это же интересно! А Снегирёв вам ничего не скажет. Теперь вас курирую я. Так что пойдёмте, Юлечка, и ничего не бойтесь.
Легко сказать. То странное предчувствие меня уже отпустило, да и курган хотелось посмотреть, кроме шуток. А, гори оно конём, чего это я, в самом деле, расклеилась? Я посмотрела вперёд. Курган был хорошо виден, огорожен по всем правилам, и к нему уже спешили снегирёвские работнички. Поспешили и мы.
— Вот, смотрите, — Селиджек обвёл рукой достаточно большой аккуратно разрытый участок земли. Сухая твёрдая почва была тщательно перенесена за пределы раскопок, сама прямоугольная дыра была защищена импровизированной оградой с табличками. Присмотревшись, я увидела на табличках цифры. Наверно, данные измерений, подумалось мне. Весь песок, камешки, ветки и прочий мусор был аккуратно отгребён за оградку, а в яме, наполовину ещё в земле, виднелся скелет, по-моему, целый, только на черепе зияло отверстие с неровными краями. Камнем его, что ли, убили, задалась я вопросом, Это какой же камень должен быть, чтобы такую дырищу в голове оставить? Селиджек перехватил мой взгляд и, пока ребята настраивали баланс, пояснил:
— Это посмертное явление. Скорее всего, какой-то камень из могильника упал и повредил череп. Очень характерные сколы, я такие видел много раз. Так что не бойтесь, наш скелет если и умер (а он умер, не правда ли?), то точно не от удара в голову. Но точнее мы сможем сказать потом... а вот ваши коллеги уже готовы к работе. Итак...
Пока Селиджек давал интервью на фоне кургана, я отошла в сторонку и стала наблюдать за работой археологов. Они сноровисто, как муравьи, заняли свои места и, кто на коленях, а кто на корточках, аккуратно, кисточками и скребками, расчищали кости скелета. Снегирёв в перчатках периодически принимал какие-то фрагменты, а парень рядом с ним что-то быстро заносил в планшет. Иногда подключалась Катя со своим фотоаппаратом, но в основном она сидела на камне неподалёку. Эдик наравне со всеми работал в могиле, что-то бережно обмахивая кисточкой. Вдруг он приподнялся и крикнул:
— Сюда подойдите, Виталий Аркадьевич! Катя, ты тоже!
Макс дёрнулся было, но Селиджек покачал головой:
— Сейчас не надо, вы отснимете находку после того, как с ней поработает Виталий. Для вашей съёмки мы специально положим какой-нибудь артефакт, а потом показательно его "найдём". А его работе сейчас лучше не мешать.
Я на цыпочках, вытянув шею, подошла к кургану. Видно мне было плохо, Эдик что-то держал, а Снегирёв, склонившись и надев очки, разглядывал это что-то. До меня донеслись обрывки разговора:
— Серебро... Диадема... какая тонкая работа... целая, вроде... а это монгольский стиль... Алыгбаев, я не спрашивал твоей консультации... монгольский... да какой монгольский... вообще-то, окунёвская культура... я бы так не сказал... дай сюда, осторожно... где контейнер?...
Значит, нашли какую-то диадему, решила я. Серебряную. Значит, в могиле покоится женщина и, наверно, знатная. Я вспомнила, что Ирина говорила что-то про находку, сравнимую с "принцессой Укока". А это, видимо, "принцесса Маткичека". Тоже здорово, надо нашим сказать. Я двинулась к своей бригаде.
Там вовсю вещал Селиджек. Я, хоть и пришла к середине интервью, что-то всё же услышала:
— Это захоронение типично для окунёвской культуры, весьма распространённой на территории Хакасии. Она отстоит от нас на четыре тысячи лет. Это культура представлена большим количеством ритуальных предметов, клавшихся в могилу вместе с покойником. Наш скелет захоронен в позе, типичной для этой культуры: на спине с согнутыми вверх коленями. Окунёвцы знали уже не только медь, но и бронзу. В нашем кургане мы нашли множество хорошо сохранившихся бронзовых подвесок, височных колец, ещё найдено много глиняных сосудов для ритуального кормления покойника, мы их вам покажем, они хранятся в лаборатории Виталия Аркадьевича. Судя по богатству нашего захоронения, а так же ввиду наличия большого количества костей животных, вероятно, принесённых в жертву, мы можем судить о том, что покойник, вернее, покойница, я забыл уточнить, что скелет принадлежит женщине, занимал довольно высокий пост в поселении...
— Они там серебряную диадему нашли, — сообщила я, пока ребята перенастраивали камеру, — Эдик говорит, монгольский стиль, а Снегирёв кричит на него.
— Серебро? — приподнял брови Селиджек. — Надо же, неожиданно. Крайне неожиданно. Хотя, возможно, Эдик мог напутать. Хотя нет. Эдик напутать не мог. Вот видите, какие нам открываются горизонты. Ведь ещё никогда в окунёвских захоронениях не находили серебряных украшений, да и диадемы начали своё распространение значительно позже... Вы извините меня, я всё-таки пойду посмотрю. Если Виталий разрешит, вы снимете диадему прямо в раскопе. А пока прошу меня извинить, надеюсь, не сильно сломал ваши планы. Прошу вас, можете отснять рабочие моменты, только в сам раскоп не спускайтесь, я вас потом проведу...
И Селиджек быстрым шагом направился к могильнику. Олеся посмотрела ему вслед, а потом сказала:
— Интересно так рассказывает, заслушаться можно. Видно, что эксперт. Юль, а что там? Что они нашли?
Я вкратце рассказала о том, что смогла увидеть и услышать. Олесины глаза загорелись.
— Мы обязательно должны это снять! Макс, Ден, ноги в руки и пошли!
— Да погодите вы, — я замахала руками, — Селиджек же сказал, что потом отснимем. Что вы в бутылку лезете, нас же этот кощей просто выгонит на хрен, вот и всё.
— Юлька права, — кивнул Ден, — ты вспомни, как мы сегодня еле ноги унесли. Ну его к чёрту, пусть Джек с ним разбирается.
Олеся надулась. Правоту нашу она признала, но журналистский инстинкт приказывал ей бежать на место происшествия. Кое-как совладав с собой, она уселась прямо на камень и начала сочинять текст стендапа. Макс проверил лишний раз камеру, шёпотом отчитал Дениса за какой-то не до конца подключённый кабель, а я отошла подальше и закурила. Если отвернуться от раскопа, передо мной расстилалась нетронутая степь. Ветер хлопал палатками, взметал ввысь песчаные вихорьки и обдавал лицо тёплым, но сильным дуновением. Скоро должно было смеркаться, и вся работа плавно перейдёт на завтрашний день. М-да, надо ещё сегодняшние исходники дозагнать, интервью, может, и стендап. И Макс ещё хотел снять вечерний раскоп с пейзажами... Диадему бы посмотреть...
На горизонт медленно, но верно наползала розово-лиловая тень, ветер почти прекратился. Стало ощутимо холодать.
* — "шаманская болезнь", поражающая будущего шамана незадолго до обретения им дара. Считается, что не "переболев", шаман не получит свой дар.
Глава IV. Ах толы
Я залезла в палатку загонять сегодняшние исходники. Олеся и Макс набились туда же, вполголоса обсуждая нынешний нелёгкий денёк. Я прислушалась. Судя по бурчанию Олеси, чем-то она была всё же недовольна.
— Жаль, ах, как жаль, что не удалось записать синхрон Снегирёва, — Олеся методично подкидывала и ловила свой диктофончик. Равномерное щёлканье начинало действовать на нервы. Макс пожал плечами:
— Дался тебе этот хрыч. У Селиджека зашибись синхрон вышел, мужик говорит как по писаному.
— Максик, я не спорю, только вот...
— Только вот! — передразнил её Макс. — Слушай, Колчанова, ты заигралась. Тебе нафиг ничем не угодишь. У Селиджека фактура шикарная, прямо Чингисхан в степях Орды, без усов только. Картинка - блеск! Я вообще давно не видел, чтобы камера так человека полюбила. И вот что тебе не так?
— Титры, Максик, титры. Всё-таки Селиджек всего лишь заместитель, а это не так внушительно.
— Я что-то не пойму, тебе титры важны или человек в кадре? Забыла, небось, как с утра морочились? Давай ты не будешь с больной головы на здоровую, ладно? Всё, я ушёл.
Макс вылез из палатки, что-то обиженно бурча. В принципе, я была с ним целиком и полностью согласна: Селиджек вышел очень убедительно, говорил чётко и внятно, а главное — понятно, смотрелся и впрямь шикарно (тут мне подумалось, что он специально перед Олесей рисовался). А Олеся вот с ним как. Хотя чего гадать, все устали, все на нервах, слава богу, что отсняться сегодня удалось без лишней крови. Я покосилась на Олесю. Та уже увлечённо набирала текст на планшете. Вот и чудненько. Значит, скоро и я, наконец, поработаю.
Я закончила закачку и выползла наружу, чтобы Олесе не мешать. Уже ощутимо смеркалось, и холодать стало тоже ощутимо. Я застегнула ветровку и пошла гулять по лагерю, не слишком, впрочем, приближаясь. С Виталием Аркадьевичем перемирие было настолько шатким, что любое неосторожное движение могло привести к конфликту. Ну его нафиг, решила я и начала описывать круги около наших палаток. На небе уже появилась круглая, яркая, непривычно большая луна. Такую я только на фотографиях "National Geographic" видела. Красотища... И степь такая ровная, если от палаток отвернуться, небо уже не розовое, а какое-то то ли фиолетовое, то ли лиловое, ни облачка, луна эта опять же... И настолько инопланетным казался весь этот вид, что дух захватило. Не знаю, сколько я простояла так, вглядываясь в бесконечность, пока меня не потрепали по плечу.
— Юлька, очнись! — Олеся весело взъерошила мне волосы. — Текст готов, сейчас мы с Максом запишемся в фургоне, там шума меньше, и настанет твой час! Должны уложиться в три-три двадцать, ну максимум три тридцать. Давай, вливайся.
Вот и славненько, подумалось мне. Пейзажи — это, конечно, хорошо, только нельзя забывать, зачем я тут вообще. Я нырнула обратно и запустила монтажную программу.
Олеся записалась быстро, она вообще в этом смысле молодец, никаких лишних дублей и перечиток, только с листа. Мне она дала свой планшет с текстом сюжета, и я принялась за работу. Вечерние исходники решено было на этот раз не брать, ну и закачаю их завтра, а сегодня сделаем заявочный сюжет...
Через сорок минут я позвала Олесю смотреть мастер*. Вот хорошо всё-таки, когда съёмка происходит на твоих глазах, времени на поиск картинки почти не тратится. Мне моё детище понравилось. Да что и говорить, все молодцы - и Макс, и Ден, ну и, конечно, Олеся. Да, хороший сюжет, хоть сейчас посылай на "Мою Планету". Олеся тоже осталась довольна.
— Мы просто космос! — сообщила радостно она. — Всегда бы так! Ты, Юлька, умничка, вот за что я тебя люблю, так это за скорость. Другой бы часа два копался бы.
— А теперь представь, как обо мне плачут в Москве, — подыграла я ей, — как им не с кем Путина под эфир монтировать...
— Ой, Путин у них каждый день, а вот такой красотищи ещё поискать надо. Ф-фух, неужели на сегодня всё? Ты когда в Москву отправишь, мне ещё продюсеру сказать надо.
— Да прямо сейчас и отправлю, — я глянула на интернет, — сигнал хоть плохонький, но есть. Адрес ещё раз покажи, куда слать.
Олеся сунула мне в нос планшет, я вбила адрес и ткнула кнопку отправки. Во-от так, давай, миленький... ага, понеслась. Ну ладно, поползла. Главное, чтобы сигнал не пропал. Медленно всё-таки... Оп, оп, восемьдесят процентов, восемьдесят пять... девяносто...
— Всё! — Я хлопнула рукой по корпусу. — Ушло. Теперь можем гулять на всю катушку.
Особо мы, правда, не погуляли, день-то и впрямь выдался тяжёлый, плюс начала сказываться разница во времени. Олеся уже зевала во весь рот, да и меня начало размаривать. Мы единогласно решили на сегодня прекратить всякую активность. Макс с Денисом ещё резались в виртуальный футбол на смартфоне, ну и фиг с ними. Глаза уже слипались.
Проспала я, однако, недолго. Бывает так: вроде думаешь, сейчас как лягу, завернусь поплотнее, как задрыхну, а потом р-р-раз — и как рукой сняло. Я поворочалась несколько минут, потом всё же выбралась из спальника, на ощупь нашла свитер потеплее и начала его натягивать. Олеся, свернувшись калачиком, спала без задних ног. Устала, бедолага, и немудрено: она больше всех намучилась. Один Снегирёв чего стоит. Я вылезла наружу.
Ночь уже целиком завладела лагерем. Палатки стояли тёмными холмиками, фургон выделялся на их фоне, как огромный валун. Луна освещала лагерь и раскоп, заливая пространство белым неясным светом. Да тут и фонарика не надо. Хотя нет, я нырнула обратно и взяла фонарик. Мало ли что.
Вдруг я поняла, что хочу пойти и посмотреть раскоп. Вряд ли кто-то меня поймает. Желания своего объяснить я не смогла ни тогда, ни по прошествии времени, но оно оказалось настолько сильным, что не поддаться искушению было немыслимо. Я надела ветровку поверх свитера и пошла к раскопу.
Уже подойдя поближе, я увидела, что на камне около оградки кто-то сидит. Сердце ёкнуло, но потом я узнала профиль Эдика. Он-то что здесь делает? Тот же вопрос взволновал и его.
— Юлька, ты, что ли? Ф-фух, напугала. Ты что здесь лазишь?
— А ты? — я едва перевела дух. — Ты меня, вообще-то, тоже напугал.
— А! — Эдик раздражённо махнул рукой. — Снегирёв меня сегодня отправил раскоп сторожить. Всегда кто-то один ночью сторожит, тут хоть и нет никого на двадцать километров, но правила есть правила. Вот и мне... подфартило.
— Понятно, — кивнула я, — и до скольких ты тут сидеть будешь?
— Часов до шести, потом уже проснутся все. А тебе-то что здесь надо? Не спится?
— Не-а, — призналась я, — наверно, акклиматизация. И раскоп захотелось посмотреть, я трогать ничего не собиралась, просто посидеть.
Лицо Эдика приобрело настолько странное выражение, что я сделала шаг назад. Глаза его в лунном свете по-кошачьи блеснули. Он встал, оглянулся и, подойдя поближе, заговорил:
— Значит, посидеть хочешь, на луну посмотреть? Слушай, у меня к тебе дело на сто миллионов. Мы с Катей... ну, ты понимаешь, да? А Снегирёв, будь он неладен, всё просёк и меня на вахту отправил. Чтобы, значит, ничего и никак. Давай ты тут посидишь, а я к ней... зайду. Она сюда боится ночью идти.
— Почему? — не поняла я.
— Да просто боится, темноты. Волков...
— Тут волки?
— Да нет здесь никаких волков, тут вообще никого нет, понимаешь? Просто боится девочка, городская она, как ты, только из тебя любопытство прёт, а она этих раскопок насмотрелась уже. Ну что, договорились? Посидишь тут? Я тебе свою куртку дам, ночи здесь холодные. Фонарик есть? Отлично. Не бойся, тут нет никого, местные сюда не ходят. Посидишь, помечтаешь. У меня пиво есть, банка, на, держи. Я где-то пол-шестого вернусь, чтобы никто ничего не заметил. Твои-то спят?
— Без задних ног, — призналась я, — да их в шесть пушкой не разбудишь.
— Вот и чудненько, вот и славненько, — Эдик напялил на меня свою плотную куртку, вручил пиво, и, похлопав по плечу, проникновенно сказал:
— Спасительница ты моя. Ну всё, я пошёл. Доброй луны тебе.
Он неслышно растворился в ночном сумраке, и я осталась на раскопе одна. Какое-то невероятное чувство захватило меня, эта ночь, освещаемая полной луной, эта беспредельная степь, где горизонт сливался с чёрным небом, усыпанным мириадами звёзд, крупных, каких ни за что не увидишь в Москве, да и в Подмосковье тоже. Ветра не было, хотя холод всё-таки пробирал, но несильно. Я встала с камня и подошла к оградке. В темноте могилы почти не было видно, лишь смутно белели очертания костей, да смотрел на меня в упор зловещий череп с пробитым виском. Б-р-р, жуть какая. Я отошла. Да, немудрено, что люди верят в ночных призраков. Тут явится - и не удивишься даже. Да что это со мной? Не-не-не, возвращаемся на камень. Я присела на корточки, сидеть было холодно. Внезапно неясное ощущение кольнуло меня куда-то в загривок. Вдруг отчётливо показалось, что я здесь не одна. Чувство было настолько полным, что я осторожно обернулась, стараясь не дышать. Около могилы сидела женщина с очень прямой спиной и высокой причёской. Её длинные плотные одеяния спускались до земли, а на груди и в волосах поблескивали странные украшения. Женщина сидела очень ровно, вполоборота ко мне, и в лунном свете были отчётливо видны высокие скулы и чёрные волосы, забранные наверх длинными шпильками. Горло у меня перехватило. Я смотрела на неё, боясь пошевелиться, а она, казалось, меня не замечает вовсе. Смотрела она куда-то сквозь, взгляд раскосых глаз был устремлён вдаль, спокойный и всеведущий. Я осторожно попятилась. Так, всё. Дышала я неровно и как-то через раз. Всё-всё. В лагерь мелкими перебежками, и пусть я нарушу весь Эдиков интим, но здесь я больше оставаться не могу. Я уже решила припустить во весь опор, как женщина обернулась, посмотрела на меня чёрными глазами и глухо сказала:
— Сарым.
Я оторопела. Ноги приросли к камню, с дыханием что-то совсем неладно стало. А женщина, снова обратив ко мне иномировой взор, повторила:
— Сарым. — И добавила, чуть подняв глаза: — Ах толы.
Голос её, низкий и хриплый, был не похож ни на что, мне известное. Как будто камни древнего могильника заговорили со мной, как будто устами странной женщины говорила сама Вечность. Я сглотнула, моргнув, а в следующий миг женщина исчезла, как будто её и не было.
Я сидела на камне, наплевав на холод, и дрожащими пальцами пыталась открыть банку эдикова пива. Пока получилось только сломать ноготь. В груди у меня неистово бухало сердце, казалось, оно сейчас выпрыгнет из груди. В висках стучало, я никак не могла совладать с прерывающимся дыханием. Наконец банка поддалась, и я жадно отхлебнула горьковатой жидкости. Ой-ой-ой. Что же это было-то? Бежать в лагерь я раздумала, всё-таки Эдик уж очень просил, да и что бы я ему сказала? Что видела какую-то женщину, говорящую на странном языке? Может, это всё же какая-то местная хакаска посещает давно забытую могилу? Да нет, Юль, ну что ты врёшь сама себе? Никто таких одежд не носит, да и не выглядит она как местная, я даже не знаю, как она выглядит... господи, мысли путаются. Но вот слова её я запомнила хорошо. "Сарым" и "ах толы". Что бы это значило? Ладно, дождусь Эдика и спрошу, он всё-таки хакас. Может, это хакасский язык. Про женщину я решила не говорить. Не хватало только слухов о спятивших телевизионщиках, да и Снегирёв получит нехилый такой козырь против нашей группы. Вот что меня сюда понесло? Ощущений острых захотелось — на, получай! Ой, Юлька, вот неймётся тебе. Всё, следующую ночь сплю, как белый человек, в палатке, а не шляюсь по ночным степям да могилам. Эдика вот только дождаться бы...
Несмотря на пережитые страхи, до Эдикова прихода я досидела более-менее спокойно, трясясь преимущественно от холода. Раннее утро в Хакасии было на редкость зябким. Эдик появился из темноты неслышно, как кошка, но это был он, Эдик, а не странные и пугающие женщины с всезнающим взором. Эдик, довольный, прямо посвежевший, подошёл ко мне и хлопнул по плечу:
— Ох, спасибо тебе, выручила! Ну как ты тут, продрогла вся, вижу. Ну всё, иди грейся в палатку.
— Эдик, — я посмотрела ему в глаза, — а что значит "ах толы"?
Он удивлённо присвистнул.
— Да ты, оказывается, подготовилась к поездке! Литературу читала! Вот не ожидал!
— А всё-таки?
— Ну, "ах толы" по-хакасски — это полнолуние, "белая луна", вот как сейчас, — он указал на луну, — это самая почитаемая ночь. На ах толы женщины молились о потомстве, о благополучии, обо всём хорошем, они мазали губы идолов молоком и это должно было обеспечить хороший месяц. Это делалось на ах толы, ведь потом наступает хызыд толы, и это время уже совсем других просьб и других жертв.
— А... хызыд толы — это как?
— Хызыд толы, — серьёзно сказал Эдик, — это самое начало убывания луны, "красное полнолуние". Его называют "месяц с перерезанным горлом". На хызыд толы шаманы камлали и приносили жертвы богам. Кровавые жертвы, — Эдик странно усмехнулся, — завтра как раз хызыд толы. Ну ладно, мы так с тобой до утра проболтать можем. Спасибо тебе ещё раз, будет желание выручить — не стесняйся, всегда рад.
Его лицо сделалось мечтательным, он явно вспоминал Катю. Вот ведь жизнь у людей подумалось мне, есть ведь у них нормальные человеческие радости и желания, на свидание с любимой девушкой улизнуть, пивка попить спокойно на вахте, только мне везёт как утопленнику. Ну, делать нечего, надо возвращаться. Не хватало ещё, чтобы моё отсутствие обнаружили. Я отдала Эдику куртку и поплелась в лагерь. Сейчас лягу и усну, пообещала я себе, и никакие ах толы меня больше не потревожат.
* мастер — окончательный вариант смонтированного сюжета
Глава V. Хызыд толы
Проснулась я поздно, совершенно разбитая, голова болит, глаза слипаются. Хотя никаких ужасов после этой странной ночи мне не снилось, видимо, мозг отверг саму возможность обдумывания встречи с загадочной женщиной. Олеси в палатке уже не было, наверное, ускакала на раскоп снимать показательное нахождение артефактов, как обещал вчера Селиджек. Я высунулась из палатки. Было уже позднее утро, в лагере почти никого не осталось, только у "обеденной залы" пара человек собирали посуду. Мне немедленно захотелось кофе. Должно же у них остаться хоть немного.
Кофе мне налил в пластиковый стаканчик один из незнакомых мне археологов, угрюмый мужик средних лет, чем-то неуловимо напоминавший Снегирёва. Я поблагодарила, уселась на раскладной стульчик и всё-таки вернулась мысленно в минувшую ночь. Н-да, дела... Кого я там видела - на самом краю могилы - призрака или живую женщину? И хотя я прекрасно понимала, что никого, кроме экспедиции и нас, тут быть не может, но продолжала втайне надеяться, что, может, мне просто померещилось. Ага. И слуховые галлюцинации пошли. Что там Эдик говорил про ах толы?.. Так. Стоп. Эдик. Вот кто мне нужен. Может, хоть внук шаманки сможет мне внятно объяснить мои глюки. Да и про "сарым" я что-то вчера от него ничего не узнала. Точно, надо найти Эдика, надеюсь, он не на раскопках. Я обернулась к угрюмому мужику и его напарнику, явно разнорабочему, с круглым лицом и в дурацкой бейсболке.
— Простите, вы не подскажете, где мне найти Эдика Алыгбаева? — поинтересовалась я у них. "Кепка" скривился, а угрюмый буркнул:
— В фургоне.
— Спасибо, — я допила кофе и, выбросив стаканчик в мешок для мусора, направилась к фургону. В спину мне донеслось бурчание:
— И что все девки в нём находят? Мёдом там у этого Эдика, что ли, намазано?
— Тьфу, — сплюнул второй голос, — коневод вшивый. И хвост как у коня отрастил.
Вот так так, подумалось мне, а Эдика тут здорово не любят, по крайней мере, некоторые. Сильно не любят, аж до какого-то шовинизма. Видно, и впрямь отличался внук шаманки от простых русских работяг-копателей.
Эдика я действительно обнаружила в фургоне, и был он не один. За столиком сидела Катя и распечатывала на небольшом принтере фотографии с раскопок, а Эдик сидел рядом и ласково, чуть дыша, перебирал её длинные русые волосы. Лицо его было мечтательным и задумчивым, а у Кати чуть заметно розовели щёки. Нарушать эту идиллию казалось форменным кощунством, но делать нечего. Я откашлялась как можно громче. Катя вздрогнула и вспыхнула как маков цвет, а Эдик недоуменно воззрился на меня.
— Сарым, — поприветствовала я его. Эдик нахмурился, потом резко обернулся к Кате:
— Катюш, прости, но тут дело серьёзное.
Катя удивлённо подняла глаза. Эдик был сумрачен, как грозовая туча. Мы вышли наружу.
— Вот чего тебе понадобилось? — набросился он на меня.
— Ответы кое-какие, — в тон ему прошипела я, — ты мне вчера, кажется, сказал далеко не всё.
— Вот ведь... — Эдик явно хотел выругаться, но отчего-то передумал. — И что же тебя тревожит?
— Что такое "сарым"? — в упор глядя на него, поинтересовалась я.
Эдик помолчал, достал сигарету, закурил.
— Сарым... В переводе с тюркских языков это "жёлтый" или "золотой".
— А как имя это слово могли использовать?
— Могли, — Эдик всё пристальнее вглядывался в меня, — так могли назвать человека, желая ему богатства.
— А женщину? — не унималась я.
— Могли и женщину... что-то я не пойму, куда ты клонишь...
Я решила идти ва-банк.
— Женщина. Возможно, хакаска. Очень прямая спина, высокая причёска, длинная тёмная одежда... — пока я говорила всё это, Эдик мрачнел всё больше и больше, желваки на скулах так и ходили ходуном. Чёрные глаза метали молнии. Смотреть на него становилось всё страшнее, но остановиться я уже не могла.
— Так могли так назвать женщину? Тем более, что золота в могиле, как я поняла, нет?
Эдик глубоко вздохнул и закрыл глаза.
— Кто тебе рассказал о ней?
— Никто, — я попыталась усмехнуться, но вышла какая-то болезненная гримаса, — я её видела. Там, — я махнула рукой в сторону раскопа. — Когда... хм... подменяла тебя.
Эдик слушал с каменным лицом. Наконец, он затушил о землю бычок и опять воззрился на меня. Я решила проверить одну свою гипотезу, родившуюся только что.
— Ты ведь тоже её видел.
— Видел, — он как-то совсем просто кивнул, будто решив что-то для себя, — видел, и не раз.
— Кто это?
— А ты готова послушать страшную сказочку? — Его улыбка напоминала оскал.
— Валяй.
— Ну что ж, раз ты такая упёртая... Но предупреждаю, это уже даже не из области легенд, а скорее из области мифов, из тех древнейших... преданий, что сохранились у хакасов. Мне о ней рассказывала бабушка, Ызырга-пиче. Короче. В незапамятные времена у хакасов был каган, ну, князь по-вашему. И была у него жена, из тех краёв, где сейчас находится Монголия. Звали её Сарым. Была она не только очень красива, но и умна. При кагане она стала шаманкой, а была она очень сильной шаманкой. Многих духов слушала она, вызывала дождь, помогала бесплодным женщинам забеременеть, снимала порчу с людей и скота. Только недолго длилось её служение людям. Как-то раз во время транса повстречала она самого Эрлика*. И отвратил владыка подземного мира Сарым от дел добрых, но пообещал великую силу. Не устояла Сарым перед искушением, повелась на посулы Эрлика. И сила пришла к ней огромная. И вот как-то раз завладела она одним из духов, подручных Эрлика, сильным духом. Обычно бывает наоборот: дух овладевает человеком, и тот становится бесноватым, одержимым. А Сарым крепко держала духа. Мощь её стала поистине необоримой. И держалась она на крови, ведь те шаманы, что приносили жертвы духу, приносили их, получается, самой Сарым. Люди стали бояться её, вечным было наложенное ей проклятье, и снять его было не под силу никому из шаманов. Сам каган трепетал перед своей женой. Но и это время не продлилось долго. Прознал Эрлик про пленение своего подручного и в гневе своём убил Сарым ударом молнии, убил ту, которой сам же и даровал всевластие. Похоронили Сарым в большом кургане, люди и после смерти боялись и почитали её... — Эдик перевёл дух, закурил ещё одну сигарету и добавил:
— У меня есть все основания полагать, что мы нашли именно курган княжны Сарым. И если это так... а это так, поверь, то раскопки наши до добра не доведут. Такие, как она, не прощают осквернение своего последнего пристанища. Я попытался, как мог, объяснить Снегирёву, но... сама понимаешь. Я видел призрак её пару раз... но если уже и ты видела... Не знаю, чем это всё может закончиться. Тем более, — он поднял глаза к небу, — сегодня будет опасная ночь. Так, ладно. Это всё может быть, а может и не быть.
— Эдик, — я тронула его за рукав, — я сейчас, наверно, скажу редкостную чушь, но я хочу пробраться ночью на раскоп. С Максом и камерой. И попытаться заснять эту... эту вот... ну, Сарым...
— И думать забудь, — оборвал меня Эдик, — ты даже не понимаешь, с чем связываешься. Если это действительно она, то вы там будете в смертельной опасности. Да, и кроме того, сегодня дежурит Сеня, а с ним ты не договоришься. Это цепной пёс Снегирёва, с ним даже я лаяться не буду. Забудь это всё. Я вижу, тебя серьёзно зацепило, но поверь мне, не рискуй понапрасну. Мне с этим курганом никто не верит, ну, может, Селиджек, но уж тебя точно высмеют.
Н-да, тут он прав. Даже не представляю, как я буду объяснять Максу... ну и вот что у меня в голове? Господи, сама же ночью чуть коня не двинула со страху, а всё туда же... Хотя Олеся, возможно, мне и поверит, всё-таки после той истории** у нас стали более серьёзно относиться ко всякой паранормальщине. Нет-нет, Эдик прав. Пусть эта жуткая княжна Сарым посещает ночами свою гробницу, а я туда больше не пойду. Незачем.
Распрощавшись с всё ещё настороженным Эдиком, я поплелась в палатку. Сказки сказками, страшилки на ночь, это всё, конечно, хорошо, но и на работу нельзя совсем уж забивать. Надо вчерашние максовы вечерние съёмки загнать, да и Олеся, наверно, скоро вернётся, будем клеить очередной репортаж. Ещё и комп надо подзарядить... работы хватит. На раскопки я твёрдо решила не ходить.
День прошёл, как и предполагалось. Мы с Олесей смонтировали аж целых два сюжета, впрок, она восторженно и в красках расписывала мне, как они "нашли" какой-то черепок, и как Макс всё это здорово снял, и диадему они тоже подсняли (красивая, кстати. По серебряному ободу, извиваясь, скакали невиданные звери, а над ними вставало то ли солнце, то ли луна, обрамлённая ещё одним кругом), и вообще съёмки шикарные, Селиджек умничка, да и мы с тобой, Юлька, тоже хороши до трепета душевного. Я не возражала, иногда подзуживая её, а внутри меня словно расплетался какой-то тугой и холодный комок. Как же хорошо всё-таки жить обычной, пусть и походной жизнью, не бояться чужих ночных призраков и не ждать беды от убывающей луны. Теперь эдиковы легенды казались мне просто страшной сказкой, которую рассказывала своему маленькому внуку почтенная Ызырга-пиче. Время шло к ужину.
На ужине, опять состоявшем из консервированных голубцов и чая, атмосфера была более раскованная, чем вчера. К нам уже попривыкли, а Снегирёв где-то задерживался, может, никак не мог расстаться с раскопом. На ужине его не было, и за столом звучали шутки, Селиджек незаметно приобнимал Олесю за талию, а та, заливисто хохоча, вместе с Максом вовсю травила телевизионные байки. Только Эдик, сидевший недалеко от меня, взволнованно оборачивался и что-то бормотал себе под нос. "Гроза будет", — услышала я и подняла голову вверх. Небо, уже окрасившееся лиловым, было абсолютно чистым, ни облачка. Ветер, правда, немного усилился, но был тёплым. Я выбросила из головы эдиковы прогнозы и налила себе ещё чаю.
Через минут двадцать, когда уже стало смеркаться, Сеня (им оказался тот самый мужик в кепке), пожелав всем спокойной ночи и прихватив фонарик, отправился сторожить раскоп. Снегирёв так и не появился, и археологи начали недоумённо переглядываться. Эдик мрачнел с каждой минутой, но кроме меня этого никто не замечал. Мы уже собрались было расползаться по палаткам, как вдруг увидели бегущего к нам Сеню. Лицо его выражало неприкрытый ужас, он нелепо размахивал руками, что-то крича. Кепку свою он где-то потерял. Все обеспокоенно стали подниматься ему навстречу, Селиджек одним движением перескочил через столик, пытаясь поймать насмерть перепуганного коллегу, Катя ошарашенно моргала, прижав руки к груди, а Эдик... Он, не отрываясь, смотрел на небо. Оно стремительно затягивалось тучами. Ветер ощутимо усилился и стало холодать.
Наконец до нас добежал Сеня и почти рухнул на руки Селиджеку. Был он бледен, его трясло, и мы поначалу никак не могли разобрать его слов, пропадающих в сбитом дыхании.
— Там... Там... Виталий Аркадьевич... затягивает...
— Сеня, Сеня, — Селиджек был взволнован, но пытался успокоить несостоявшегося сторожа, — что такое? Успокойся, вдохни пару раз. Что случилось?
— В-виталий... Арк... Аркадьевич... он... его затягивает в могилу!
На этих словах Эдик побелел как мел и сорвался с места. И, словно очнувшись, все замельтешили, забегали, краем глаза я увидела, как Макс рванул к фургону. Олеся тоже подорвалась, да и я сидеть не осталась. Внутри меня словно чугунный шар упал, лицо будто ожгло горячим ветром. "Вот она, — прошептало что-то в голове, — вот она, та беда..."
Все уже бежали к раскопу. И словно в насмешку, усиливался и леденел ветер, дующий в лицо и почти сбивавший с ног. Тучи уже набрякли и почернели, но они не висели на небе тёмными громадами, а тоже вертелись в каком-то дьявольском танце. Прорваться через ветер к раскопкам становилось всё труднее, но мы добежали... дошли сквозь воющий свист. И когда мы увидели могилу, кровь застыла у нас в жилах.
На краю раскопа, скрытый почти по пояс, судорожно дёргался и сипло ловил ртом воздух Виталий Аркадьевич Снегирёв. Панама его слетела, очки тоже, он нелепо махал руками и, похоже, не имел сил даже кричать. Нижняя половина его тела была в земле, и земля эта, странно пересыпаясь, действительно затягивала его к себе в недра. Мы остолбенели, но резкий порыв ветра чуть не швырнул всех на землю.
— Зыбучие пески, — потрясённо прошептал Селиджек, — господи, это же зыбучие пески... Я такое в Гоби видел...
— Это невозможно, — хрипло отозвался Алексей, огромный бородач, громче всех смеявшийся над Олесиными байками, — здесь нет песков. Никаких...
Селиджек кивнул, не отрывая глаз от задыхающегося Снегирёва. Тот яростно извивался, пытаясь выбраться из ловушки. Вдруг Селиджек закричал что есть мочи:
— Виталик! Не дёргайся! Мы тебя вытащим! Главное, не дёргайся! Это зыбучие пески! Чем больше ты двигаешься, тем сильнее они затягивают! Не шевелись! И успокойся, мы тебя вытащим!
Но Снегирёв как будто не слышал его, ещё сильнее конвульсивно изгибаясь. Селиджек, выматерившись, бросился к нему, и туда же побежал, сгибаясь от ветра, наш Денис. Резкий порыв сбил Селиджека с ног, и он откатился назад к остолбеневшей бригаде. Ден, превозмогая хлещущий даже не ветер уже, а шторм, тем не менее добрался до несчастного Виталия Аркадьевича, схватил его под мышки и потянул вверх. Ветер хлестнул Дена что есть силы, но наш невысокий худосочный панк оказался на редкость устойчивым. Стиснув зубы, он продолжил тащить обессиленное тело. С губ Снегирёва сорвался измученный стон. И в этот же момент с клубящегося неба сорвалась ветвистая молния и с грохотом ударила в один из близлежащих камней. В её мгновенном, ослепительном свете нам открылась вся жуткая картина.
...Снегирёв с закрытыми глазами, из носа и уголков рта струится кровь...
...Ден, закусив губу, тащит Снегирёва, а самому ветер в лицо швыряет острые клубки сухих степных трав...
...Олеся, лежащая навзничь, светлые волосы засыпаны взметнувшейся пылью, и Селиджек, прикрывающий её своим телом от визжащих завихрений...
...Макс, ничком, одной рукой держится за камень, другая сжимает камеру (вот зачем он в фургон бегал... информационный оператор, профессионализм не пропьёшь)...
...Катя, сжавшаяся в комочек за оградкой, руки закрывают лицо, её трясёт, и скорее всего не от холода...
...Эдик... Эдик лежит на спине, длинные волосы разметались по плечам и земле, глаза закатились, и на смуглом красивом лице жуткими бельмами смотрятся голубоватые белки; он конвульсивно изгибается и что-то бормочет... шаман, впавший в транс...
И надо всем этим в чёрном просвете неба, среди беснующихся косматых туч выл и хохотал хызыд толы — месяц с перерезанным горлом.
*Эрлик — в верованиях хакасов и алтайцев властелин подземного мира, главный антагонист верховного светлого бога Ульгеня
**отсылка к произведению "Три дня"
Глава IV. Солнце мёртвых
Время, казалось, остановилось. Ничего не было вокруг, кроме хлещущего ветра да безумной луны. Люди словно застыли скорченными изваяниями на фоне отверстой пасти раскопа, из которой скалился череп древней ведьмы. И даже ветер будто бы обходил стороной чёртовы кости, отыгрываясь на живых. Меня резкий порыв тоже впечатал в землю прямо рядом со скелетом; меня и череп разделяли сантиметров, наверное, тридцать, и около метра оставалось до несчастного Виталия Аркадьевича. В глаза и рот набилась сухая пыль, дышать было почти невозможно, а глаза жгло сухим огнём. Я по-пластунски постаралась отползти от скелета, но новый шквал прервал эти бесплодные попытки. Я больно стукнулась головой о край оградки, заскребла руками по земле, пытаясь не упасть прямо в могилу; под руку подвернулся какой-то предмет, видимо, я выцарапала его из земли ногтями. Ещё шквал — и я снова заваливаюсь наземь. Что-то узкое и твёрдое полоснуло меня по левой руке, боль была такой сильной, что я охнула. И боль эта, видимо, как-то прочистила мне мозги, я даже смогла приподнять голову и посмотреть, что же со мной приключилось. Ой, лучше б не смотрела.
Из могильной земли торчал небольшой бронзовый то ли ножичек, то ли кинжальчик, память даже зафиксировала какую-то резьбу на нём; этот ножичек, видимо, жертвенный, а как иначе, но до сих пор острый, распорол мне левую руку от запястья до сгиба локтя. Я невидящими глазами смотрела на здоровенный порез, и тут время вновь начало свой ход.
Я нелепо взмахнула рукой, и из раны пульсирующим фонтанчиком брызнула кровь. Она выталкивалась с такой силой, что в мгновение ока залила землю рядом со мной. Отупев от боли, я безучастно наблюдала, как блестящие струйки превращаются в тёмные шарики, смешиваясь с сухой пылью. Вдруг ещё один болезненный толчок - и кровь алым дождём заливает кости и пробитый череп, льётся в пустые глазницы и распяленный рот. Я перестала дышать, чем-то более глубоким, нежели сознание, понимая, что случилось нечто необратимое.
Ветер взвыл раненым зверем, ещё одна молния шарахнула невдалеке, с диким грохотом покатились разбитые ей камни. Луна вдруг засверкала ярко до невозможности, высвечивая вновь и вновь чудовищную картину: лежащие вповалку люди у края могилы, из которой скалился залитый кровью череп. А через мгновение огромная чёрная туча закрыла луну, и наступила мёртвая тишина. Ветер стих словно по мановению волшебной палочки.
Последнее, что я видела, прежде чем провалиться в ослепительную черноту, было то, как Денис одним неимоверным усилием вытаскивает Виталия Аркадьевича из внезапно ослабевшей земли.
Не знаю, сколько я так провалялась, но очнулась я там же, на краю могилы. Ветра не было. Словно из бочки, доносились взволнованные голоса, но слов я не могла разобрать. С невероятным усилием приподняв голову, я столкнулась взглядом с расширенными от ужаса глазами Олеси. Увидев, что я очнулась, ужас на её лице сменился облегчением.
— Юлька, господи, Юлька...
Тут же подскочил Селиджек, взлохмаченный, в изодранной рубашке.
— Юля, Юля! Ты как? Эй, ребята, помогите, надо перевернуть!
Я скосила глаза на руку. Вся она была измазана кровью пополам с землей, пальцы слиплись в кулак, у меня не было сил их разжать. Боль горячими волнами прокатывалась по всей руке, а ещё зверски болела голова, видимо, от удара о камни. Селиджек и Алексей-бородач подхватили меня и вытащили на ровную поверхность. Я всхлипнула от боли.
— Ничего, ничего, держись! — подбадривал меня Селиджек, аккуратно, но твёрдо отодвинув плечом причитающую Олесю. — Та-ак, что тут у нас? Ох ты, едрёны попугаи, как тебя располосовало-то... Ребята, в лагерь, быстро! Воду, аптечки, всё тащите! Весь запас! Тут одним Снегирёвым не обошлось! Да шевелитесь, не стойте столбами!
Кто-то побежал в лагерь. Мне под голову подсунули свёрнутую Селиждекову рубашку, а сам он неверными пальцами судорожно выдёргивал ремень из брюк, сделать жгут.
Я немного оклемалась и осторожно посмотрела по сторонам. Недалеко от меня лежал Виталий Аркадьевич, он тихо всхлипывал и стонал. Ноги его превратились в кошмарную мешанину из крови, изодранных в лохмотья брюк и обрывков кожи. Около него суетились сразу несколько человек. Ден тоже лежал рядом, но, вроде, целый. Я скосила взгляд в другую сторону. Эдик всё так же лежал на спине, пальцы вцепились в землю. Мне не было видно, дышит он или нет. Через секунду раздался нечеловеческий вопль.
— Эдик! — Катя, наплевав на всех, подлетела к нему, схватив безжизненную руку. — Эдик!..
Сейчас же к ней подскочил Селиджек, обнял за плечи, оттащил от неподвижного Эдика.
— Катя, — его властный голос был хорошо слышен всем, — не трогай его. Он сам очнётся, с ним всё в порядке. Поверь мне. Не трогай, лучше помоги нам. Надо Юлину руку перевязать, пойдём, поможешь.
— Нет! — Катя взвизгнула, снова упала на колени и ещё сильнее вцепилась Эдику в руку. — Никуда я не пойду! Оставьте меня!
— Ветлугина! — повысил голос Селиджек. — А ну, прекратила истерику! Ты ему не поможешь, ты сделаешь только хуже. Иди, помоги тем, кому действительно надо! — И такая сила была в его голосе, что все замерли. Катя всё сидела около Эдика, упрямо не желая слушать. Селиджек рывком поднял её на ноги и развернул в нашу сторону.
Катя спотыкащейся походкой поплелась к нам, поминутно оглядываясь на Эдика. "Жив, — промелькнуло у меня в голове, — жив..." Тут притащили бинты и спирт, и я захлебнулась от нестерпимой боли. Кажется, я снова отключилась...
Я не знаю, сколько времени прошло. Меня и Снегирёва отнесли в лагерь, попутно решив дотерпеть до завтра, а потом сразу в Маткичек, нет, лучше в Абакан, в больницу...
— Да прекратите вы панику! — яростно орал Селиджек на Сеню и его угрюмого напарника. — У Виталия сильные порезы и ссадины, но переломов нет, а гематомы — что гематомы? До утра все мы протянем. Юлю, конечно, зашивать надо, но это тоже до утра терпит. Медикаментов у нас хватает, повязки меняйте почаще, вот и всё. И прекратите причитать, как бабы! Вот ей-богу, когда Лёха в Аскизе ногу сломал, меньше воя было! Исполнять!
Надо же, какой он, оказывается, бывает. А так и не скажешь...
Утро все мы встретили в смешанных чувствах. Думать о произошедшем на раскопе не хотелось никому, поэтому и археологи, и мои коллеги все силы бросили на наше со Снегирёвым возвращение в строй. Мы оказались единственными жертвами разбушевавшейся стихии... и чего-то ещё. Снегирёв полусидел-полулежал в большом раскладном стуле-шезлонге, ноги у него были забинтованы. Взгляд у начальника экспедиции был какой-то погасший, может, обезболивающих наелся, а может... О чём может думать человек, наполовину утянутый в могилу?
Я же и думать-то боялась. Сидела, почти не дыша, пытаясь одной свободной рукой держать кружку с тёплым чаем. Тот запредельный ужас, что все мы пережили этой ночью, то лунное дыхание смерти, они не шли у меня из головы. Как наяву всё вставали передо мной жуткие картинки: шквальный ветер, людские фигурки и окровавленный скелет. Но больше всего, до ледяной дрожи, до комков в горле, виделся тот месяц, хызыд толы, время крови...
Тряхнув головой, я попыталась стряхнуть призрачные видения. Вдруг кто-то коснулся моей руки, той, что бесконечно пульсировала горячей болью. Я подняла глаза. Около меня стоял Эдик, живой и здоровый, только что-то в нём неуловимо изменилось. Приглядевшись, я вздрогнула. Его глаза светились изнутри тем самым иномировым светом, что я видела у княжны Сарым. Но страха у меня почему-то не было.
Эдик присел на корточки и взял мою руку. Увидев его, к нам немедленно сбежалась вся экспедиция, даже шезлонг со Снегирёвым пододвинули. Катя робко выглядывала из-за спин товарищей, Олеся смотрела на него, как на живого мертвеца, и только Селиджек словно ждал чего-то, уверенно и спокойно.
Эдик аккуратно, почти не касаясь, разбинтовывал мою руку. Я морщилась от боли, марлевые тряпки присохли, и с каждым движением из раны вновь начинала сочиться кровь. Эдик, не обращая ни на кого внимания, продолжал снимать бинты. Сил протестовать у меня не было, всё своё мужество я употребила на то, чтобы не заорать. Наконец, рука была освобождена. Зрелище то ещё, конечно. Громадный, неожиданно ровный даже не порез, а разрез; кровь снова начинает заливать руку. Больно-то как...
Эдик взял мою руку в свои ладони и склонился над ней, почти касаясь лбом. Длинные волосы скользили по руке, путаясь от крови. Не обращая на это внимания, Эдик тихонько поглаживал мою искалеченную руку, что-то шепча на непонятном мне языке. По руке стало разливаться приятное тепло, я даже рот открыла от неожиданности. Боль куда-то ушла, а Эдик всё шептал, уже почти прижавшись холодным лбом к порезу. Нас окружала взволнованная тишина, каждый боялся произнести хоть слово и спугнуть это невероятное чувство, что охватило всех. Сколько прошло времени, я не знаю. Вдруг Эдик отстранился и со слабой улыбкой прошептал:
— Смотри.
Я посмотрела на руку. На месте кровавого разреза с запекшимися коростами я увидела, охнув от изумления, ярко-розовый рубец из нежной, только что народившейся кожи, но это была кожа! Рука начала ощутимо зудеть и чесаться, новые клетки вовсю прокладывали путь, запечатывая рану. Я, видимо, потеряла дар речи, потому что Эдик с уже более весёлой улыбкой похлопал меня по здоровому плечу:
— Шрам останется. Но это ведь лучше, чем бегать в бинтах и с одной рукой?
— Эдик...
— Всё будет хорошо. Отдыхай. Тут ещё есть кое-кто...
Эдик подошёл к Виталию Аркадьевичу. Тот недоверчиво смотрел на него из-под полуопущенных век, но слабость не позволяла ему протестовать. Около своего научного руководителя Эдик провёл гораздо больше времени, но потом, как и у меня, ноги Снегирёва покрылись сеткой свежих шрамов. Огромные иссиня-чёрные гематомы превратились в жёлтые пятна почти прошедших синяков. Виталий Аркадьевич смотрел на свои ноги, натурально открыв рот, а измученный Эдик сидел, облокотясь на обеденный столик, и меланхолично курил уже третью сигарету.
Олеся, не дыша, подошла ко мне:
— Можно?.. — она недоверчиво смотрела на мою руку. Я протянула. Олеся осторожно, как по драгоценному артефакту, провела пальцами по свежему шраму. От её прикосновения стало щекотно.
— К-как? Как он это сделал? — Олеся не могла поверить в увиденное, как и я, впрочем. Но ответила ей не я, а Селиджек, постоянно оказывающийся рядом.
— Что ж, видимо, то, что произошло (давайте не будем сейчас о том, что же это было), открыло в Эдике его дар. Я думал об этом всё то время, что он лечил вас. Это... это очень сильный дар. Я думаю, Эдик много сильнее своей бабушки, Ызырга-пиче. Лечить наложением рук, это... Да и то сказать - мало кто принимал силу от... в общем, мало кто удостаивался ТАКОГО посвящения. Да, Олесенька, да... Интересно, продолжит ли он работу под руководством Снегирёва?.. Мда-мда... Что ж, я оставлю вас ненадолго. Надо проверить, всё ли готово к обеду, нам всем не помешает хорошенько подкрепиться. И — да! — обещаю, голубцов сегодня не будет! — Он ушёл, лукаво улыбнувшись Олесе. Я заметила, как та, чуть покраснев, опустила глаза. Хм... А жизнь-то налаживается!
На обеде царило оживление, в первую очередь связанное с чудесным спасением Виталия Аркадьевича (я всё-таки была чужаком, и моя рука, хоть и вызывала изумлённые возгласы, была напрочь вытеснена исцелением Снегирёва). Эдика, как я успела заметить, никто ни о чём не спрашивал, даже Сеня старался не кидать на него своих обычных недружелюбных взоров. Сам Эдик преспокойно ел гречку с тушёнкой, и только нездоровая бледность выдавала напряжение последних часов. Рядом с ним сидела Катя, бесконечно нервно поглаживая его руку. Сама она ни крошки не съела, я подозреваю, просто отдала свою порцию ослабевшему внуку... нет, теперь уже шаману. Самому настоящему.
После трапезы никто не спешил расходиться. В воздухе витало нечто, что, наконец, озвучил испереживавшийся Сеня:
— Виталий Аркадьевич... да что ж это такое было-то?
Снегирёв понуро посмотрел на свои ноги. Выглядел он плохо даже после невероятного исцеления. Глаза его покрылись сеточкой лопнувших сосудов. Но не физическая боль, казалось, мучила его. Наконец, он тихо произнёс:
— Я сам не знаю. Что-то держало меня около раскопа... я никак не мог уйти, хоть уже и опаздывал на ужин... а потом поднялся ветер... и я провалился в эту... яму... — Дальше он говорить не смог, закрыв лицо руками. Все молчали. Через пару минут Снегирёв, взяв себя в руки, продолжил своим почти прежним сварливым тоном:
— Я консервирую раскоп. Можете обвинять меня в чём угодно, но работать там мы больше не сможем.
— Согласен, — подал голос Селиджек, — но надо придумать обоснование. Минкульт нам такого кульбита, простите за тавтологию, не спустит.
— Обоснования — это уж моя забота, — огрызнулся Виталий Аркадьевич и поморщился от боли. Видимо, с ногами совсем беда была. — Придумаю что-нибудь. В конце концов, что ты там говорил, Джек? Зыбучие пески? Значит, в отчёте будут фигурировать зыбучие пески...
— Но у нас нет доказательств, — вздохнул Селиджек, — конечно, твои ноги... и руку Юлии можно присовокупить, но...
— У кого нет доказательств, — невзначай и деланно-равнодушно бросил Макс, — а у кого и есть.
Все разом повернулись к нему, даже Эдик удивлённо поднял глаза. Макс явно почувствовал себя на коне.
— Юлёк, ты перемещаться можешь? — Я кивнула. — Тогда дуй в фургон, тащи ноут. Ща будем хоррор смотреть.
Камера, господи! В этой жуткой кутерьме все, конечно, забыли о максовой камере! С которой он пролежал в обнимку весь этот шторм! Я внутренне зааплодировала. Молодец мужик! Только бы запись сохранилась...
Мы с Максом колдовали над камерой. Сама она, хоть и была исполосована песчаными струйками, оставалась в рабочем состоянии. Флешка не пострадала, я запихнула её в ноут и поставила на закачку. Через минут двадцать комп издал торжествующий писк. Я вывела изображение на монитор. Все разом сгрудились рядом, пришлось в итоге поставить комп на обеденный стол и рассесться вокруг него, как в кинотеатре.
— Мотор! — скомандовал Макс. Я нажала "play".
Конечно, видно было плохо, камера лежала под неудачным углом, и на неё постоянно сыпался песок, но кое-что при свете яркой луны разобрать было всё-таки можно. Вот раскоп... фигура Снегирёва, рядом почти не виден Ден... а, нет, вот он, пытается вытащить Виталия Аркадьевича, сам чуть не падая... вот лежит кто-то... батюшки, да это ж я! М-да, зрелище... Ух ты! Молния сверкнула совсем рядом! А там кто?.. Кто-то совсем ничком... Эдик! Камера дёрнулась в его сторону. Точно, он! Не шевелится... Камера опять дёрнулась и худо-бедно вернулась в прежнюю позицию. Что-то совсем её пыль засыпала... а... шквал сделал доброе дело, сдул весь мусор. Что это? А, да это ж меня полоснула та железяка! Во-он я, рукой дёргаю... скелет не виден, но я-то помню, как лилась кровь ему в глазницы... Ой, темно стало... туча... вот прояснилось... Ден вытаскивает Виталия Аркадьевича и сам падает в изнеможении на землю... Вот кто-то, кажется, Селиджек, бежит к ним... тут пошла сплошная чернота. То ли флешка кончилась, то ли раскопу надоело, что его снимают.
Воцарилось молчание. Все будто заново переживали ночной ужас. Взгляд "со стороны", запечатленный бесстрастной техникой, безжалостно высветил весь кошмар целиком. Сам Макс не отрывал жадного взгляда от монитора, весь шторм он провёл, уткнув голову в землю и молясь только, чтобы камера не разбилась. Кажется, все забыли дышать.
Наконец, Снегирёв с огромным трудом поднялся с шезлонга и неверной походкой двинулся к нам. Его подхватил Алексей-бородач, помог подойти. Лицо Виталия Аркадьевича отражало всю гамму чувств. Он заговорил, странно сглатывая, как человек, не привыкший к подобным словам:
— Спасибо... Спасибо вам... Денис... — Он судорожно жал Дену руку. — Вы, Денис... вы мне жизнь спасли...
Ден, не привыкший к подобным сценам, мялся, пыхтел, и, наконец, выдал:
— Дык чё... да я... э...
— Денис говорит, что любой на его месте поступил бы так же, — перевёл Макс, — вы не обращайте внимания, он никогда не умел связно выражаться.
Снегирёв, не отпуская Денисовой руки, продолжал:
— Спасибо вам... Спасибо вам всем... Вам, Денис. Вам, Эдьи, — он обернулся к Эдику. Тот с лёгкой улыбкой кивнул. — Вам... всем... Я был неправ... Господи, сколько же времени я был неправ! — Он отпустил Дена и закрыл лицо руками. Алексей шустро пододвинул шезлонг, и Снегирёв свалился туда кучей. Плечи его дёргались. Он плакал.
Я сидела на стульчике и курила. Рука чесалась, но не сильно. Вдруг кто-то позади меня произнёс:
— А я, дурак, тебе ведь не всё сказал тогда.
Я обернулась. Рядом со мной уселся на корточки Эдик, тоже закурил и грустно усмехнулся.
— Ты спрашивала про Сарым, помнишь? Тогда, у фургона? Так вот, я думал-думал, и тогда не всё тебе перевёл. Зачем, думаю, тебе знать? А теперь ты... ты кровью своей заслужила, если б не ты...
— Эдик?..
— "Сарым", — продолжал он, — значит не только "золотой". Раньше у этого имени было другое значение. "Луна". Да не простая. — Он прикурил новую сигарету от бычка. — В древности луна считалась светилом для нижнего мира.
— И? — Я, кажется, догадалась.
— Так и звали её в легендах — Сарым, Солнце мёртвых.
Эдик встал. Я осталась сидеть и смотрела на него снизу вверх. Он на секунду закрыл глаза, а потом продолжил:
— Это ты нас спасла. Всех нас. Ты дала ей напиться своей крови, вольно ли, невольно ли. Ты перебила ей охоту. Солнце мёртвых больше не взойдёт.
Вдали послышался странный рокот. Эдик удовлетворённо кивнул.
— Вот теперь всё.
Разгорался новый день.
Эпилог
Через пару часов в лагере сначала шёпотом, а потом и почти в полную силу начали раздаваться предложения всё-таки пойти посмотреть на раскоп. Всех захватило чувство сродни тому, что толкает людей заглянуть в край пропасти. Даже Виталий Аркадьевич, хоть и морщился от воспоминаний, тоже решился навестить курган. Его осторожно под руки вели Алексей-бородач и Сеня. Селиджек снова незаметно оказался около Олеси, Катя не отпускала Эдикову руку, а сам Эдик держался как-то совсем спокойно. Будто и не было той ночи, будто не корчился он с закатившимися глазами на голой земле, будто и не лечил нас со Снегирёвым наложением рук. Я косилась на него, но осторожно. Ещё Катя что не то подумает.
Когда мы дошли до раскопа, нам открылась весьма неожиданная картина. Вместо разрытого могильника, оградки и табличек перед нами предстала груда камней разного размера, аккуратно сложенная в виде усечённой пирамиды и полностью скрывшая могилу. Раздались недоумённые возгласы. Мы могли поклясться, что после шторма раскопки не посещал никто. Я вдруг вспомнила странный гул, донёсшийся утром со стороны кургана, и бросила взгляд на Эдика. Тот едва заметно кивнул.
Селиджек, первым взявший себя в руки, ещё раз оглядел курган (теперь уже самый настоящий) и бодро произнёс:
— Что ж, с консервацией раскопа, видимо, мы уже закончили.
Снегирёв кивнул, не отрывая взгляда от груды камней. Наконец он тихо сказал:
— Пойдёмте в лагерь...
Мы сидели в "обеденной зале" и размышляли, что же делать дальше. До отъезда оставалось ещё четыре дня, а снимать оказалось, что и нечего. Макс, правда, порывался сходить с камерой на курган, но после общих объяснений согласился, что в эфир это всё равно не пойдёт, равно как и ночная съёмка шторма. Олеся огорчённо подкидывала свой диктофончик, я бесцельно ковырялась в компе, Ден опять целиком ушёл в виртуальный мир своего смартфона. Ситуацию разрядил Селиджек, он появлялся около нас с завидным постоянством. Олеся вздрогнула, подняла глаза и настолько явно расцвела, что мы все разом уткнулись кто в телефон, кто во что. Даже Макс изобразил некое подобие такта и внезапно начал сматывать кабели.
— Олесенька, ну что ты так расстраиваешься, — Селиджек ласково погладил её по плечу, — я, конечно, понимаю, раскопки отменяются, но ведь вы ещё не сняли все наши находки из лаборатории, я имею в виду, из фургона. Назад-то мы ведь не пойдём их закапывать. Думаю, Сарым-пиче будет очень недовольна новым вторжением, так что все её богатства останутся у нас. Я так понял, Виталий пока ещё вас в фургон не пускал, но теперь никаких проблем с этим не будет.
Олеся обрадовалась как ребёнок, даже в ладоши захлопала.
— Это гениально! Ребята, мы сделаем отдельный сюжет, нет, два сюжета о находках в кургане! Надо же, я и забыла про этот ваш фургон, как хорошо, что ты мне напомнил! Макс, Денис, давайте, давайте, расчехляйтесь! Пока свет есть, пойдёмте! Юль, подзаряди ноут, думаю, на сегодняшний вечер уже что-нибудь отправим!
Что ж, вольному воля. Я была рада, что Олесе нашлось, что снимать. Как профессиональный корреспондент, она не могла долго сидеть без дела, тем более в командировке. И даже ужасы прошлой ночи не убили в ней журналистского азарта. Ну и, конечно, сыграло роль присутствие Селиджека. Ой, чует моё сердце, обычным пшиком тут дело не кончится... Однако, будем посмотреть, как говорят в Одессе.
Ребята уже подготовили камеру и микрофон, и Олеся ускакала в фургон снимать сокровища княжны Сарым. Я с ними не пошла — толкаться в узком помещении означало только мешать работе. Так что я воткнула ноутбук на зарядку в самом дальнем углу лаборатории и отправилась гулять по лагерю.
Странное дело, но экспедиционная жизнь понемногу возвращалась в обычное русло. Все были чем-то заняты: Снегирёв что-то сосредоточенно изучал в планшете, Сеня и его угрюмый товарищ (выяснилось, что его зовут Толик) проводили ревизию инвентаря после урагана, Катя собирала посуду, а Эдик и ещё несколько молодых ребят колдовали около покосившейся палатки. Я почему-то даже не удивилась. В этой загадочной, непостижимой степи любые чудеса, даже самые страшные, воспринимались как должное. Вспомнилось внезапно, что рассказ Эдика про княжну Сарым хоть и вызвал шквал вопросов, но в целом принят был как нечто само собой разумеющееся. То ли авторитет Эдика стал непререкаем, то ли чудес и вправду здесь хватало.
Я выпросила себе стаканчик кофе, попутно покосившись на свою руку. Н-да... И вот как это в Москве объяснять?
К вечеру, отмонтировав два сюжета про сокровища, я снова выползла наружу. Смеркалось. Небо вновь наполнилось всеми оттенками золотого и лилового, приятный лёгкий ветерок шевелил волосы и не имел, слава богу, ничего общего со своим вчерашним собратом. Вдалеке, около кургана, были видны две фигуры, два силуэта в закатном пламени. Я уж было решила посмотреть, кто это там, но меня резко дёрнул за рукав Макс:
— Ну ты совесть-то поимей, — укоризненно буркнул он, — вуайеристка чёртова. Совсем страх потеряла.
Н-да, как неудобно могло бы получиться. Макс, внезапно сделавшийся олицетворением тактичности, снова пошевелился:
— Дай людям вдвоём побыть, уезжать же скоро. Пошли лучше к костру, пиво пить. Толик в Мачу-Пикчу съездил, закупился. А Эдик гитару вытащил. Пошли.
Мы сидели у костра все вместе (кроме Олеси и Селиджека), пили пиво, пели песни, великое множество которых знал, как ни удивительно, Снегирёв, снова травили байки. Сеня зловещим шёпотом рассказывал нам про "чёрного археолога", Толик солидно поддакивал, а Макс, в свою очередь, делился подробностями всевозможных косяков на прямых эфирах. Вечер был тихий, тёплый, небо постепенно наливалось густой синью, и степь на горизонте смыкалась с небом, а на фоне луны вдруг пролетела большая хищная птица. И такая щемящая грусть разлилась по всему телу от осознания скорого отъезда, что слёзы навернулись на глаза. Я смотрела и смотрела на бескрайнюю равнину, где ветерок шевелил нежные ковыли, где пронзительная бесконечность мира открывались тебе во всем своём величии. На степь падала ночь.
В нашу палатку Олеся в этот раз так и не пришла.
В последний вечер у костра было особенно шумно, но среди весёлых пикировок нет-нет, да и проскальзывала грусть. За неделю мы успели сродниться с экспедиционной командой, а они с нами. Мелькали смартфоны, мы делились контактами и электронной почтой, Макс клялся, что обязательно ещё раз приедет в Хакасию, а Виталий Аркадьевич уверял, что скоро в Москве состоится какой-то археологический симпозиум, куда обязательно приедут они с Селиджеком, да и Эдик тоже. Сам Эдик сосредоточенно заносил нас в друзья в соцсети. Селиджек с Олесей о чём-то шептались невдалеке отдельно от нас. Мне были видны её блестящие от слёз глаза.
Микроавтобус из пресс-центра приехал за нами около полудня. Мы как раз успели с утра собрать свои кофры и рюкзаки и выпить последний стаканчик экспедиционного растворимого кофе. Провожать нас пошёл весь лагерь. На глазах изумлённой Ирины Снегирёв по очереди крепко нас всех обнял, дольше всех, разумеется, Дениса, и пообещал по прибытии в Москву сразу нас всех найти. Макс кинул Эдику какой-то предмет.
— Флешка, — пояснил он, — на память. Там наша ночная киношка.
Эдик ловко поймал флешку и улыбнулся:
— Вот это, я понимаю, сувенир на память! Обычно москвичи от нас сувениры увозят. Удачи, ребята!
Мы погрузились в автобус. Ирина недоверчиво оглядела нас и почти шёпотом поинтересовалась:
— Как вам удалось с ним подружиться? Это что-то невероятное!
Олеся лукаво улыбнулась:
— Находить общий язык с людьми — моя профессиональная обязанность.
Ирина только руками развела.
Самолёт взлетал, оставляя на земле пай-сарчин с белыми ленточками, седую от ковылей степь и небольшой пирамидальный курган — последнее пристанище княжны Сарым.
Следующая часть: http://www.proza.ru/2016/04/14/1995