У Морковкиных радость: дети из-за границы прилетели. Дочь Настёна и муж её Эдуард. Как уехали три года назад сразу после свадьбы, так и не виделись ещё ни разу. Приехали они ранним летом, и прямиком на дачу — к речке. Чего в городской духоте сидеть, когда такая природа под носом пропадает.
На две недели визита припёрли три чемодана. Два — с нарядами Настёны, а в третьем трусы-носки Эдуарда и подарки родителям. Тёща, Маргарита Нарциссовна, никак нарадоваться на гостинцы не могла. Всем соседям показывала, хвасталась. Особенно платье без зада поразило. Без спины, то есть. Секахенд называется — сексуальное очень. А ещё подарили ярко-оранжевую пластмассовую чеснокодавку, розовые тапочки в виде зайцев с ушами и пакет низкокалорийных чипсов.
Тестю Пал Палычу привезли спиннинг и одеколон. Одеколон-то хорошо, полезно: комары пропали на третий день и соседский пёс во дворе Морковкиных перестал гадить. А спиннинг сейчас Пал Палычу ни к чему. Он в прошлом году как со стремянки свалился, так до сих пор не в себе. Целыми днями на диване сидит и книжки психические изучает. Иной раз блокнотик достанет, запишет что-то, и дальше читать. Губами шевелит от усердия. А к рыбалке остыл совсем. Чем сильно огорчил соседа Федю Васюгина, который в одиночестве пить не любит.
Но спиннинг запасливая Маргарита всё же припрятала. У неё ещё один зять есть, тот поближе живёт, чаще заезжает (на радость Васюгину) — вот ему и передарит.
Настёна в заграницах своих заматерела как-то, плечами и корпусом уже мамашу догоняет. А зятёк — очкарик тонкошеий с бледно-зелёным лицом. Сразу видно — учёный. Он там, в Америке, опыты на крысах ставит. Новый сорт кофе выводит из — страшно подумать — помёта крысиного.
Настя любит его до одури. Глаз не сводит, липнет весь день как чёрт те что. Ханей его называет. Ханя то, Ханя сё. А он её — Свитей. На людях! Никакого стыда. Тьфу, противно Маргарите от такой слащавости. Вот у них с Пал Палычем всё пристойно. По имени-отчеству друг друга не зовут, конечно, но уважение имеют и приличия блюдут. И вообще — неприятный тип этот Эдик. Скользкий. Молчит всё время, улыбается. Ни выпить с ним по-человечески, ни поговорить. А Настёна вон как прикипела вся. Было бы к кому, прости Господи.
Сидели они как-то на веранде, завтракали. Маргарита редиски надёргала, укропа, потчует деток свеженьким. Зять редиской хрустит молча, хоть бы похвалил — такая ведь только у Морковкиных растёт. Ядрёная, сочная, пузатенькая одна в одну. Ну да ладно, разве дождёшься от него доброго слова.
Поели, чай пьют. Тут тёща и вспомнила, что на грядке с клубникой вроде как красненькое мелькнуло. Первая ягодка доспела! Мухой слетала на огород, клубничку сорвала, помыла тут же во дворе под колонкой, несёт, улыбается. Принесла, дочери даёт: “Скушай, Настенька. Первая клубничка в этом году. Да желание не забудь загадать, помнишь ведь, что на первую фрукту-ягоду желания загадывают?”
Настёна клубничку взяла, понюхала и Эдуарду, Хане своей, в рот сунула. А проглот этот взял, да и сожрал целиком ягодку любовно взрощенную. Идеальной красоты клубничину. Крупную, ароматную, сладкую. Эх.
У Маргариты челюсть отвисла от такой наглости. А эти двое воркуют дальше. Ханя и Свитя. Слёзы у неё на глаза навернулись от обиды. Смотрит она на зятя пронзительно. Губы куриной жопкой сложила, подбородок дрожит, дышит носом громко. Эдуард заметил, спрашивает: “Что такое, мама? Вам нехорошо?”
Тут её и понесло. Рассказала она всё, что думает о зяте-крысолюбе: “Да как же ты, упыря кусок, посмел клубничку сожрать?! Да где ж это видано — последнее изо рта вынуть у ребёнка? И как же у тебя совести хватило, оглобля ты американская, хня заморская?!”
Долго ещё кричала Маргарита. А Настя защищала мужа: “Не сам ведь забрал, это я ему отдала! Это любовь, мама, ну как ты не понимаешь? Мне в сто раз приятнее Эдика порадовать, чем самой съесть клубнику твою дурацкую!”
Тесть Пал Палыч отложил книжку-раскраску “Мандала счастья на каждый день” и увёл рыдающую Маргариту в дом.
Потом помирились, конечно. Родные же. Отбыли дети положенный срок и уехали дальше крыс домучивать в Америку свою.
А через год Настёна домой вернулась. Насовсем. Не срослось что-то у них с Эдуардом.
“Эх, доча... Говорила я тебе. Чуяло материнское сердце!”, — говорила Маргарита, пропалывая клубничные грядки. Настёна грустно кивала. И клубнику больше не ела. Аллергия у неё на клубнику образовалась: как поест — в слёзы.