Декабрьский поздний зимний рассвет. В темноте комнаты при спящей электрической лампочке не разберёшь, который час: ночь ли ещё или близко время пробуждения неба и земли.
Спал неспокойно. Несколько раз просыпался. Внешне всё как будто благополучно, но непонятная тревога дышит где-то в глубинах, в подземных кладовых, что-то предвещает, почти всегда болезнь.
Вчера от неприятностей с компьютером поднялось давление. И на этот тревожный фон легли неприятные тени от разговоров с товарищами по цеху. Все мы люди впечатлительные, поддаёмся дуновению чувств. Как мало надо, чтобы хрупкое равновесие нарушилось! И как трудно обрести его вновь! Надо вернуться к той черте, от которой начались эти изменения. Но как? Возможно ли такое возвращение? Поток жизни уже унёс эти мгновения в вечность. Но разве силой памяти нельзя вернуться в то состояние благополучия, которое плескалось в душе несколько часов назад? Наверное, можно - надо только, чтобы открылись те захлопнувшиеся воротца, через которые прибывала и убывала целительная сила благодати. Что-то, конечно, непоправимо изменилось в мире, изменилось во мне. Вот и небо не то, что в такой же час сутки назад. Прошлой ночью оно было тёмно-серым, беззвёздным. Теперь же зеленоватое «перо» месяца выглядывает из жиганского кармана сумерек. Большая яркая звезда (Сириус?) висит над ним поодаль и светит ярче, чем осколочек тусклого ночного фонаря, огарок едва тлеющей свечи. На что ещё похож нарождающийся месяц? Так много поэтов трудилось над образными сравнениями ночного светила, от Державина, с его «златой луной на тёмно-голубом эфире», и Пушкина («Как эта глупая луна на этом глупом небосклоне»), до нынешних, что трудно найти что-то новое. На что ещё похож подковкой изогнутый, льдистый осколочек месяца? На лихо закрученные усы над невидимой губой Эркюля Пуаро. Кажется, ещё никто так не говорил.
Щёлкаю выключателем. Восьмой час на циферблате часов. Уж вторая, а, может быть, и третья стража. Хорошо, что ночь отошла и тени дурных предчувствий скоро поблекнут, а потом и исчезнут в появляющемся над восточным окоёмом земли ещё несмелом обещании света.
И пока я брожу в предрассветном полумраке души, нащупывая мысли и слова, восточный край земной чаши постепенно бледнеет, наливается нежной лазурью, обещая хороший день, в котором, может быть, исчезнут и мои дурные предчувствия. Лучший целитель, податель жизни, первый врачеватель всего земного: нежный, тихий свет раннего солнца!