В армию и на флот приходят служить обыкновенные люди. Как сказал писатель: «Солдатами не рождаются.» Ими становятся, обучаясь военному ремеслу – ремеслу владения оружием.
Это называется «боевая подготовка». Минимум раз в полгода проверяют и оценивают её уровень. Для этого устраиваю учения и маневры.
Кому то оценки ставят за пораженные мишени, кому то за скорость передвижения. Подготовку акустиков оценивают по количеству обнаруженных подлодок. Подробнее об этом в «Медных трубах», а сейчас о «Воде».
С первого июня начались дивизионные учения. Прямоугольник двести на четыреста километров в определённое время должна была скрытно пересечь подводная лодка, а пять противолодочных кораблей «охотились», стараясь её обнаружить.
Наше судно включили в состав этой группы. Но это были скоростные корабли, приводимые в движение турбореактивными двигателями, так что мы пришли в нужный квадрат через сутки после начала учения. Опустили свой контейнер и через пять минут выдали координаты подлодки, увеличив свой рекорд до фантастической для тех времен цифры – пять миль.
О славе, почестях и всему остальному, сопутствующему этому рекорду, я расскажу в «Медных трубах», а сейчас о других последствиях.
Главным последствием этого явилось то, что мы стали самым востребованным кораблем. Оставшиеся полтора года службы я провел «в морях». Вначале мы, не успев вернуться на базу, заправлялись топливом, продуктами и водой и снова уходили на новое задание, а потом нас вообще стали заправлять в море. Зачем терять время на возвращение в базу.
В море была вольная жизнь. На переходах акустики отдыхали, а когда работали акустики, отдыхала вся команда. Было изумительное солнечное море, были сильные шторма, были невероятные восходы и закаты, были ночи, когда корабль висел в пространстве среди мириадов звезд (между звездным небом и его отражением в неподвижной воде), были туманные утра, когда вообще казалось, что не существует ни времени, ни пространства.
Мы свыклись с постоянной качкой и забыли о морской болезни (правда, одного списали на берег потому, что его организм так и не смог адаптироваться).
Еда во время шторма перестала быть для нас проблемой. Вместо этого возникла другая проблема, у кока. Чем сильнее качка, тем больше разыгрывался наш аппетит, а готовить, когда у тебя кастрюли снуют туда-сюда по плите, очень проблематично. Он привязывал кастрюли за ручки и его камбуз в это время выглядел как древний парусник: сплошной такелаж и растяжки.
А ещё проблемой становился гальюн (флотский туалет). Справление нужды, хоть большой, хоть маленькой, становилось похожим на сложный акробатический этюд.
Иногда мы стояли неделями в одиночку. Чаще нас сопровождали боевые корабли, или наши, или НАТОвские.
Под Сицилией капитан итальянского тральщика, который стоял рядом с нами несколько дней, предлагал нам устроить шлюпочные гонки и ставил победителю ящик тушенки. Он долго сопровождал нас и мешал работать, пытаясь тралом зацепить наш излучатель, как только мы начинали работать.
Мы потеряли якорь и сто пятьдесят метров якорной цепи в Тунисском проливе, а при одном из проходов Босфора у нас отказал сервомотор руля и два рулевых вручную при помощи громадного ручного штурвала управляли кораблём, чтобы не выскочить на турецкий берег.
Нас постоянно облетали НАТОвские самолеты и вертолеты. Вокруг нас сновали и фотографировали разные катера. Они снимали нас, а мы их. У меня на ходу не было никаких обязанностей и мне в отделе разведки дали фотоаппарат (зеркалку, Зенит-С) с громадным телеобъективом, поэтому я при проходе проливов постоянно находился на капитанском мостике, фотографируя всё подряд, что могло представлять хоть мало-мальски интерес.
Часто можно было наблюдать следующую картину. Наш корабль, подняв знак ведения гидрографических работ, дрейфует в каком-нибудь проливе, акустики слушают шумы, а механики на юте, или ходовом мостике режутся в домино. Над ними висит НАТОвский вертолет, наблюдатели сверху в бинокли рассматривают кости играющих, и болеют за них. Я подозреваю, что там, наверное, даже делались ставки.
Самое поразительное так это то, что Морская болезнь возвращалась к нам на берегу. Стоило ступить на твердую землю и перестать ощущать под ногами колеблющуюся палубу, как снова комок подкатывался к горлу, и возникало предательское чувство тошноты. Мы приноровились ловко перемещаться по сноровистой палубе, а на берегу, неожиданно для себя превратились в неуклюжих увальней с раскачивающейся пингвиньей походкой. Стоило тебе остановиться, как ты тут же начинал раскачиваться в такт с любым качающимся рядом предметом. Мы смеялись над собой и друг другом, вспоминая слова песенки о моряке, который вразвалочку сошел на берег.
Радовало то, что это было редко. Морская болезнь превратилась в береговую, а рвотный рефлекс стал легко контролируем. Вырвать для меня стало также легко, как и съесть что-нибудь. Впоследствии я этим часто пользовался, очищая желудок от чрезмерных доз алкоголя или съеденной пищи. Нет худа без добра.
Романтикой мы насытились сполна. Она стала для нас обыденностью.
Не знаю кто как, а я, с удовольствием вспоминая эти дни, не чувствую никакой тоски или печали по ушедшему морю. Медные трубы помогли мне с этим справиться, заодно, выработав у меня стойкий иммунитет к Славе.
Читать далее
http://www.proza.ru/2015/12/10/412