Лето. Вечереет. От воды прохлада.
По Коровьей улице разбирают стадо.
Хлопают калитки. Мама с хворостиной
От плетня чужого смотрит за скотиной.
С шуткой, понарошки, чествует по имени.
Молоко у «Крошки» капает из вымени.
Было мне лет пять, когда родители купили у двоюродного брата отца Чертина Евдокима рыжую с белыми пятнами корову Крошку. Привели за налыгач (веревку, привязанную к рогам) . Пока отец с братом распивали магарыч, я выбежал посмотреть на неё. Боялся близко подойти, вдруг боднет рогом или лягнет ногой. По сравнению со мной она была горой. Ничего себе «Крошка»! Мама загнала её в катух. Кинула охапку сена. Корова медленно жевала, косила на меня большим лиловым глазом. Так долго и умно смотрела, что начинало казаться, она всё, всё про меня знает. Зимой Крошка отелилась. К весне теленочек подрос. Стали выпускать во двор. Станет, упрется четырьмя копытцами, повернет в мою сторону голову, и долго так с любопытством смотрит. Пойдешь к нему. Он сначала, стоит в раздумье, и вдруг его озаряет. Взбрыкивает и бежит, подняв хвост, по кругу. Останавливается, опять изучающе смотрит, ждет; может, я тоже взбрыкну, задеру хвост и побегу с ним на пару? Так и хочется подойти к нему, погладить на лбу завитушки шерсти, потрогать отросшие костяшки рогов. Подошел. Стал гладить ладошкой кудрявый лоб. Он тоже решил со мной поиграться. Брухнул. Свалил в пыль, стал катать, больно поддевая под ребра твердыми шишечками рогов. Я заорал вовсю мочь. Выбежала из дома мама. Отогнала его. Вечером возвращается из стада Крошка и, поворачивая на свою улицу, издали мычит сыночку протяжно:
«Муууу», дескать – «Идуууу».
Телок скачет по базу, отвечая тонким баском: «Тууут, я Тууут».
Тут уж мамаша на радостях рысью бежит к соскучившемуся дитю. Нужно успеть открыть калитку, а то вышибет и не заметит. Крошка знала свою улицу, свой двор, своих хозяев. Мама, если и говорила что-то грубое ей, то выражалось это в грубом тоне, а слова то были ласковые:
- Ну, дуреха! Ты, чего? Чего размычалась-то? Вот он твой сынок. Никуда не делся.