Восклицание "что за притча" сначала было сразу в двух сказках, появившихся (написанных) в одном и том же году: "Коньке-Горбунке" и "Сказке о Золотом Петушке".
"Конёк-Горбунок":
Так, неделей через пять
Спальник начал примечать,
Что Иван коней не холит,
И не чистит, и не школит;
Но при всём том два коня
Словно лишь из-под гребня:
Чисто-начисто обмыты,
Гривы в косы перевиты,
Чёлки собраны в пучок,
Шерсть - ну лоснится, как шёлк;
В стойлах - свежая пшеница,
Словно тут же и родится,
И в чанах больших сыта,
Будто только налита.
Что за притча тут такая? -
Спальник думает вздыхая. -
Уж не ходит ли, постой,
К нам проказник домовой?.."
В сходной ситуации - в черновом варианте сказки о Золотом Петушке - то же самое думает и царь Дадон:
Войска идут день и ночь;
Им становится невмочь.
Ни побоища, ни стана,
Ни надгробного кургана
Не встречает царь Дадон.
"Что за притча", - молвит он.
Стало: "Что за чудо? - мыслит он.
Стало - хуже, - на мой дилетантский взгляд. Хуже по звучанию, потому что "встреча"-"притча" лучше, чем "встреча-чудо", да и по смыслу не совсем верно - поскольку "чудо" относится чаще всего к божественному, а "притча" - к наваждению бесовскому, дьявольскому - каковое и находим мы в "Петушке". В "Тени Фонвизина" юный Пушкин пишет: "И притчи дьяволу читать".
В словарях же:
"При;тча др.-русск. притъча «несчастный случай», смол грам. 1229 г., D, Е, F, стр. 440 (Напьерский), укр. при;чта «происшествие, особенный случай», блр. пры;тча «неприятный случай; срам», ст.-слав. притъча ;;;;;;;;, ;;;;;;;;;; (Остром., Мар., Зогр., Супр.)
Вот "несчастный случай" этой ситуации очень подходит, как и "срам"... А Пушкин исправил...
"Не зачёркнутая в рукописи строка "Что за притча молвит он" - не перенесена в беловик", - замечает в своей работе о "Сказке о Золотом петушке" А.А. Ахматова. И далее пишет - "Может быть, Пушкин заметил, что это восклицание встречается в только что вышедшей тогда (летом 1834 г.) сказке Ершова "Конёк-Горбунок". И тут же даёт сноску: "Известно, что первые четыре стиха этой сказки принадлежат Пушкину, удостоившему (по словам Смирдина) всю сказку тщательного просмотра." Когда Ахматова писала эту статью, М.К. Азадовский ещё не поставил под сомнение пушкинское авторство первых четырёх строк "Конька", и не отобрал их навсегда у Пушкина. Надо сказать, что Анна Андреевна ошибается, когда пишет, что летом 1834 года "Конёк-Горбунок" был напечатан. Он был в июне только лишь подписан в печать, а напечатан - по данным ершововеда Т.П. Савченковой - около 25 сентября, по моей версии - в начале октября 1834 года, во всяком случае, - уже после написания "Сказки о золотом петушке" (20 сентября). То есть, увидеть сказку напечатанной, и переправить свою строчку потому, что такая уже есть у Ершова, Пушкин не мог. Конечно, он мог - если просматривал сказку Ершова к печатанию отрывка - в мае 1834 года - заметить этот текст, и тогда отреагировать на него... Но всё же это странно. Это не характерно для Пушкина, - да и вообще для поэтов его времени ( а может, и вообще для поэтов). Они все перекликаются друг с другом, и все берут своё там, где его видят. Лермонтов взял белеющий парус у Бестужева-Марлинского, Пушкин - гения чистой красоты - у Жуковского, - и никто не дёрнулся. А у Ершова - отчего-то - нельзя позаимствовать строчку! Вищь, ца-ца какая неприкосновенная!
И Пушкин идёт на сознательное ухудшение строки в своей сказке...
Да, но так мы думаем, если разделяем заблуждение массового читателя о том, что сказку "Конёк-Горбунок" написал П.П. Ершов. Если же мы будем думать, что сказку эту так же написал А.С. Пушкин, то - что у нас получится? Получится, что Пушкин, убрав "что за притча" в одной сказке, предпочёл в другой её оставить. То есть, ухудшение строчки в "Петушке" для него, очевидно, меньший урон, чем ухудшение такой же строки в "Коньке". И правда, Спальнику совсем не к лицу было бы подумать "что за чудо?" про "Ивановы проказы". (Хотя они-то как раз и чудесны. Только завистник этого увидеть неспособен). А царю Дадону - ничего, - допустимо. (Всё-таки - царь - помазанник божий, - к чуду поближе...) Но причиной того, что Пушкин одну из "притч" убрал, было, конечно, то, что "Конька" он отдал Ершову. Получалось - параллельно, в двух сказках разных авторов - почти одна и та же строчка. Критики бы этого случая не пропустили, заподозрив пушкинское "раздвоенное копытце". Пушкин не хотел подставлять молодого человека, оказывающего ему услугу тем, что согласился поставить своё имя под его сказкой.