Владивосток встретил меня свежестью. Море, казалось, захватило здесь даже воздух. Его запах вносил некое беспокойство.
Это была одна из последних сессий на заочном отделении университета, куда я перешла после рождения сына.Он остался на Сахалине с мамой, и это добавляло к поездке очередную порцию напряженности.
К советским гостиницам я всегда относилась с предубеждением, потому поселилась в студенческом общежитии. Получив ордер на заселение, взяла на вахте ключи от своей комнаты, поднялась на третий этаж. Вот и нужная дверь. Тысячу раз в ней меняли замок. Кто только не жил за этой дверью, и каждый хоть раз терял ключ. С какой растеряхой придётся соседствовать в этот раз?
Переступив порог, я отшатнулась: в маленькой комнатушке, где вмещались только-то две кровати, небольшой стол и стандартный дощатый шкаф, была такая грязь, что невозможно было до чего-нибудь дотронуться.
Быстро нашлись ведро и тряпки, девчата на этаже поделились стиральным порошком, я засучила рукава и взялась отмывать своё новое жилище.
Только уборка закончилась, как явилась моя соседка — девушка лет девятнадцати.
- Таня,- представилась она. Среднего роста, скуластенькая, стрижечка каре, ни грамма косметики на лице. Да к чему ей косметика! Татьяна была ядрёной. Крутые, крепкие бёдра, такая же настырная грудь, не знавшая лифчика, пухлые губы, вздёрнутый нос.
Портили девушку глаза. В них таились равнодушие и ложное всезнание.
Шли дни. Я всё больше и больше узнавала о Тане из её бесхитростных рассказов. Картина получилась страшная.
Моя новая знакомая была из небольшого районного городка. Школу окончила с золотой медалью, поступила в университет шутя. Училась легко. Но тут в жизни её всё перевернулось: родители разошлись. У мамы стали появляться другие мужчины. Последний любовник убил женщину прямо на глазах дочерей.
После похорон папа забрал младшую девочку к себе, а старшей сказал, чтобы жила как хочет. Двоих он не потянет.
- Это мой парень. - Таня показала фотографию длинноволосого мужчины лет двадцати семи. - Мне так нравилось у него. Соберёмся человек двадцать, всю ночь курим и рисуем на стенах. У Саши папа такой хороший. Он нам чай всё время приносил.
- А где сейчас твой Саша?
- В тюрьме.
- За что?
- Да так...
Позже секрет раскрылся. Как-то в спешке Таня не закрыла дверцу своего рундука, и одежда, сваленная в кучу, свисала с нижней полки на пол. Терпеть не могу мозолящие глаза тряпки! Я приоткрыла дверцу шкафа, чтобы заткнуть их вовнутрь, и тут сверху свалилось на меня полотенце с завёрнутым в него грязным шприцем и ампулами.
Какая гадость! Да она же наркоманка... Я брезгливо завернула шприц, положила на место. Двумя пальцами взяла её шмотки, закинула внутрь рундучка, хотела захлопнуть дверцу, но передумала.
Да она просто запущенный, никому не нужный ребёнок. Гадливо морщась, я при поднимала и рассматривала Танину одежду. Кажется, эти вещи никогда не знали стирки. Многие из них были рваными и требовали основательной починки.
- Таня, я кое-что из твоей одежды замочила в тазу. - Я с вызовом посмотрела на явившуюся к вечеру соседку. Она не обиделась, только усмехнулась и молча взялась за стирку.
На следующий день я уже уверенно от крыла соседний шкафчик, выловила из кучи лохмотьев еще пару тряпок, бросила в таз, засыпала порошком и налила воды.
Моя воспитанница безропотно выстирала всё и на этот раз, но уже не молчала. С тала оправдываться, что, мол, всё было добротным и модным, а потом пришло в негодность.
Я поддакивала: конечно, но всё образуется, надо толь ко устроиться на работу.
Тут от крылась еще одна сторона Таниной жизни. Приехав в большой город, девушка побывала сначала у сектантов в молитвенном доме, затем у фашистов. Наркотики подцепили глупую головушку больше всего.
О своём пребывании в наркологическом от делении психбольницы Таня рассказывала так. С воли больным передавали наркотики, ими же приторговывали несознательные медсёстры. Коллективчик в палатах подобрался что на до — как на зоне — кто чего не знает, научат. Прямо семинар по обмену опытом. Кстати, с молодыми фашистами наша девочка сдружилась там же, в больнице.
Учёба шла под откос. Но в университете надеялись, что Татьяна опомнится, отправили её в академический отпуск. На работу Татьяна устроилась: санитаркой в родильный дом и лаборанткой в научно-исследовательский институт.
И там, и там она лихо подворовывала. В больнице — лекарства, в институте — что плохо лежит и что можно продать. Судя по тому рванью, что носи ла моя соседка по комнате, все деньги уходили на наркотики.
Я потихоньку вела пропаганду. Танюха была пластилиновая. Про себя я сокрушалась. Побольше времени, и девчонку можно было бы при вести в порядок. Но моё пребывание во Владивостоке завершилось, я должна была возвращаться домой, а больше Таня никому не была нужна.
Что стало с ней, не знаю. Жива ли она? За какой очередной химерой погналась? Я всегда думала о том, что если бы её родители не разошлись, ничего бы этого не было. Училась бы девчонка, ездила домой на каникулы, не искала бы куда приткнуться, и не было бы у неё каши в голове.