Семья Никодимовых перебралась в Амурскую область в шестьдесят третьем году из Воронежской губернии в числе прочих переселенцев. Земляки основали поселение Петропавловское, назвав его в честь села Петропавловка, что в двухстах семидесяти верстах южнее Воронежа.
Отец Осипа, Пётр, родился уже здесь, в Приамурье, женился на дочери отставного солдата, ими тогда тоже эти края заселяли, а в зиму девяностого года появился на свет он, Осип Петрович.
Семья жила небогато, но и не так, чтобы по дворам с сумой ходить. Дом свой был, подворье, лошадь, скотинка какая не то. Землицы-то в этих краях не меряно, да ведь больше, чем проглотишь, не откусишь - подавишься.
Осип с малых лет отцу по хозяйству помогал, за народившимися погодками братиком с сестрёнкой присматривал. Грамоте его маманя по Евангелию обучала. Отец, глядя на них, было загорелся, да за делами бросил.
В пятом году казаки с соседних станиц на японскую войну пошли, а с их деревни никого не взяли, думали быстро справятся, а оно, вон как вышло. Казаки, что с войны пришли, шибко горевали потом, говорили: «За что ж нам такой позор-то перед стариками».
Быстро минули детство и отрочество. Осип уже мягкой бородкой обрастать начал, о женитьбе стал задумываться, как грянула война с германцем. По казачьим станицам и хуторам промчались верховые, с красными флажками на пиках, оставляя позади себя скрытые от посторонних глаз слёзы казачек, шумные сборы и весёлые проводы. Казак завсегда к войне готов, потому как служивый человек. Другое дело в деревнях. Многоголосый бабий крик, растерянные, прячущие неуверенность за показной удалью и разухабистым наигрышем гармошек крестьяне, многие из которых окромя «тулки» и оружия-то в руках никогда не держали.
Согласно приказу по войскам Приамурского военного округа, мобилизации подлежали недавно уволившиеся в запас нижние чины, ратники ополчения, новобранцы и добровольцы.
Из Петропавловского уходили на войну два унтера запаса, один ефрейтор, что только в прошлом году вернулся после трёх лет срочной службы, два добровольца и три новобранца. Среди последних, без особого настроя, оказался и Осип Никодимов, ему уже невесту сосватали, день свадьбы обговорили, а тут вон чего.
Служить Осипу довелось в 12-ом полку 1-й Сибирской стрелковой дивизии, которая в составе одного из Сибирских армейских корпусов в конце сентября была отправлена на Западный фронт.
Воевать пришлось прямо с колёс. Только с вагонов выгрузились, сразу в бой.
Без артиллерийской поддержки стрелков бросили в атаку. Действия дивизии, под командованием генерала Плешкова, у узлового пункта Пясечно, без преувеличения, спасли русские войска 2-й армии под Варшавой.
Осип в первом бою не то, чтобы испугался, растерялся, а как взводный пинка с матюками отвесил, враз в чувство пришёл, и осмысление обрёл.
Оно и понятно, это не с молодыми казаками с соседних хуторов по мордасам друг друга мутузить, тут другое. Тут пушки палят, пулемёты. Люди округ валятся, как трава по косой, только успевай поворачиваться. Ништо, Осип скоро пообвык, а кто не сумел, тот в чужой земле и упокоился.
Случилось Осипу Никодимову повоевать под Лодзью, Преснышем, в Восточной Пруссии. Народу полегло… страсть. Иной раз в остатке только десятая часть полка из боя и выходила.
В пятнадцатом году прапорщик Кузьмин предложил Осипу перейти к нему в разведку, говорит: «Счастливчик ты, ефрейтор, пули тебя сторонятся. Мне такие везунчики нужны». Осип и согласился. Всё не толпой под пулемётами класться.
К третьему году войны ефрейтор Никодимов так душой исчерствел, чуть себя не потерял, казалось, все чувства человеческие в нём усохли. Людей бил, что тебе мух. Бывалочи от германца с другими разведчиками приползёт, нож о полу шинели кое-как от крови вытрет, и давай им банку с консервой вскрывать. Начали его сомнения всякие одолевать: «Ну, вот к примеру, за ради чего люди который год так друг друга ничтожат? Немец-то он тоже человек. Видел он руки у некоторых пленных – как кора дубовая, не иначе, от сохи на войну погнали. А зачем? Чего вот ему, Осипу, с тем германцем делить? Землю, баб? Аль дома не сидится. Города да сёла порушили, кому от этого хорошо? Извёлся весь. Вот тут и свела его судьба с одним унтер-офицером, что с пополнением в их полк пришёл. Вот он-то ему, Осипу, и другим фронтовикам, из тех, кто тоже задумываться начал, всё по полочкам и разложил. Разъяснил так, что враз понятно стало, от чьего гузна какой хвост растёт.
Оказывается, во всех их бедах не немцы, австрияки и прочие мадьяры виноваты, а мировые буржуи. Пока они тут все кровя проливают, те барыши делят. Генералы на их смертях чины и награды получают, а офицерьё по их приказу солдатушек на убой водит. Цари и кайзеры буржуям потворствуют. Вот, такие дела.
Были, правда, неуверенные, сомневались: «Да чем, - говорят, - тебе офицеры-то поперёк глотки встали? Вона, у нас третьего дни, двух взводных и ротного ещё до полудня ухлопали. Они за нашими спинами не прятались, из солдатского котла харчевались».
Но знающему человеку на такие вопросы отвечать, что семечки лузгать:
- Тёмные вы! Вот кончится война, ежели кто выживет, вы на своём наделе горбатиться будете, а офицеры со своими мамзелями, на перинах бланманже будут кушать, и с мироедами вашей кровушкой запивать. А есть люди, которые хотят царя с буржуями скинуть, и по всей земле новую, справедливую власть установить.
Крепко эти слова на душу Осипу легли. Теперь он всё время около того унтера держался, всё про новую правильную для всех власть расспрашивал.
А потом тот унтер пропал. Утром перед наступлением построили их батальон, а его и нету. Не захотел, значит, кровь за буржуев проливать.
Солдаты батальона, где тот унтер-офицер служил, отказались идти в наступление. Им был обещан перевод на тыловые работы. Личному составу приказали сдать оружие. Как только приказ был выполнен, командование потребовало выдать подстрекателей, пригрозив расстрелять каждого пятого. Иуд в батальоне не нашлось, тогда похватали первых попавшихся двадцать четыре человека, и отдали под военно-полевой суд, приговорив к расстрелу. Осип, хоть и громче всех глотку драл, всего-то потерей лычек отделался. Только ему на это, понятное дело, было плевать, а за товарищей расстрелянных, он поклялся себе попомнить золотопогонникам их доброту. Батальон расформировали. Никодимова и ещё нескольких солдат перевели на Юго-Западный фронт в один из пехотных полков.
Зимой шестнадцатого года на передовой было спокойно. Случалось даже, что на передней линии солдаты по неприятелю не стреляли. Австрийцы отвечали тем же. В январе дело до братания дошло. Осип и тут громче всех орал: «Конец войне! Штыки в землю!». Доорался бы и он до трибунала, да беда помогла. В одно из «братаний» своя же артиллерия нарочно открыла огонь по нейтральной полосе, где они опять с австрияками сошлись. Кого поубивало, а у Осипа осколок в спине застрял. Ништо, в госпитале выходили.
К тому времени уже по всей армии смута пошла.
То ли во всей этой неразберихе чего попутали, то ли здоровье его для передовой неподходящим после ранения посчитали, а только оказался Осип в Петрограде, в 181-м пехотном запасном полку.
Казармы полка в рабочем районе располагались, вот там и сошёлся Никодимов с большевиками, стал на их собрания ходить, правды набираться. Товарищи ему и книжки запрещённые давать стали, чтобы он грамотность свою политическую повышал. Осип из «Жития» страницы повыдёргивал, а в картонную обложку книги эти вкладывал. Ежели, к примеру, унтер, или из офицеров кто, спросит: «Что читаешь?», он им тут же обложку и предъявит.
Между февральской революцией и событиями октября 1917 года, Никодимов стал убеждённым большевиком, активно проводил в полку разъяснительные беседы и агитацию. Однополчане выбрали его в Совет солдатских депутатов и выборный комитет полка.
«Эх, как жизнь оглобли-то развернула! Был Осип, как звать никто не спросит, а тепереча вона, какие важные люди с ним поручкаться не брезгают», - зауважал себя Никодимов, даже в походке переменился, портупею и кобуру с наганом на себя нацепил.
Власть в Петрограде взяли большевики. Никодимова, как преданного делу революции, приняли в РСДП(б), как фронтовика, не раз посылали агитатором в действующую армию. Позже, когда в стране полыхала гражданская война, Осип, уже член РКП(б), был направлен военным комиссаром в одну из частей Красной Армии.
Комиссаром, так комиссаром, войной Осипа тоже не напугаешь, а вот лошадью… Часть, куда прислали Никодимова, оказалась кавалерийской, бывшим 10-м драгунским Новгородским полком. Вот ведь удружили товарищи.
Пришлось попервой народ посмешить. Красногвардейцы в голос над ним потешались: «Гля, комиссар-то наш, как баба беременная в седле сидит! Будешь так на ём скакать, седалище треснет!». Осип только зубы стискивал, ляжки в кровь стёр, но в обоз не шёл. Через полгода он мало, умелым наездником стал, саблей не хуже заправского драгуна махать научился.
За обучением кавалерийскому делу, Осип про основные обязанности свои не забывал, разъяснял красноармейцам про Советскую власть, заботе её о трудовом народе, о непримиримой классовой борьбе, о светлом будущем и о мировой революции. Сам себе порой удивлялся, как гладко говорить-то навострился, как по писанному.
Бойцы в полку подобрались сознательные. Командир правильный, твёрдо делу революции преданный, партийный, опять же. Вот только начальник штаба вызывал у Никодимова серьёзные сомнения, не верил Осип, что с открытой душой тот новую власть принял. Сколь вечеров он над его личным делом просиживал, глаз с начальника штаба не спускал. Нет, по службе к нему не придерёшься, да и комполка им не нахвалится. Ну, а если с другой стороны посмотреть? Белая кость, из дворян, подполковник. Это сколько же он солдатской кровушки извёл, пока революция всё на свои законные места не расставила? И ведь голоса никогда не повысит, слова по-простому не скажет, всё у него: «Считаю своим долгом предупредить…», «Полагаю, что в данной ситуации необходимо…». Контра!
Решил Никодимов с ним по душам потолковать, про нутро его всё для себя выяснить. Не в натуре Осипа дела на потом откладывать. На ближайшем же роздыхе заглянул он в избу, где штаб расположился:
- Пойдёмте, Владимир Николаевич, прогуляемся. Очень уж погода расположительная.
- Ну что ж, пойдёмте, прогуляемся, - начальник штаба прикрыл рушником какие-то документы, разложенные на столе, поправил гимнастёрку, надел, профессиональным жестом проверив положение звёздочки, фуражку.
Они спустились к небольшой речушке, присели на поваленное дерево. Закурили.
- Давно поговорить с вами хочу, - Осип поймал взгляд начштаба, - только по- честному, как на духу. Иначе время зря тратить.
- Давайте по-честному, - шумно выдохнул Владимир Николаевич.
- Вот вы из бывших. Так?
- Из бывших, это поп расстрига, а я офицер русской армии. Прежнюю жизнь декретом не отменишь, - начштаба так же прямо посмотрел в глаза Осипу.
- Значит, не отрекаетесь?
- От чего? От того, что предки мои до четвёртого колена отечеству служили?
- Царям они служили, а не отечеству. Вон и вы царским офицерством кичитесь, - недобро сощурился Осип.
- Я, когда погоны свои получал, о вашей Советской власти никто и слыхом не слыхивал, а служил я России. И сейчас ей служу. И воюю я против бывших товарищей по оружию потому, что не согласен с их политикой. Они врагов наших без единого выстрела на землю нашу пустили. Англичане, французы, японцы, даже американцы на окраинах России, как на задворках своего дома хозяйничают. Грабят, порядки свои устанавливают, надеются, пользуясь нашими внутренними неурядицами, куски пожирнее отхватить. Поэтому, с Советской властью, или с какой другой, буду я, сколько сил хватит, очищать русскую землю от всех этих «союзников». И такие, как я, нравится это кому, или нет, вам нужны. Кто ещё вас военному делу обучит? Здесь на авось не пройдёт. Не научитесь грамотно воевать, никто с вами церемониться не станет, разметают вашу Красную Армию, как разбойничью ватагу. Страну потеряете, а я этого допустить не имею права, честь офицерская не позволяет, - начштаба бросил потухшую папиросу в траву, и придавил каблуком, как точку поставил.
Они еще немного молча посидели. Офицер смотрел на медленно текущую воду реки, задумчиво покусывая травинку, а Осип размышлял над его словами: «Вот что с ним делать? Не принял он народную власть, это видно, в попутчики записался. Значит контра. С другой стороны... Без военспецов нам никак сейчас нельзя, здесь он прав. С беляками по науке воевать нужно, иначе не сдюжим. Выходит, пока что нам с вами тоже по пути, ваше высокоблагородие, а там сочтёмся», - «завязал узелок» комиссар Никодимов.
- Всё ясно, - поднялся Осип на ноги, - то, что за Россию радеете, это хорошо, наша власть её в обиду не даст, будьте покойны. А воевать по уму мы научимся, не сомневайтесь.
- Да я и не сомневаюсь, - тоже встал начштаба.
Больше подобных разговоров у них не случилось. Неделю спустя, 9 июня 1919 года военспец погиб при взятии Уфы.
В этом же месяце у Осипа большая радость случилась. Встретил он того человека, который первый ему глаза на правду открыл, на верную дорогу вывел. Жаль, поговорить толком не удалось, много серьёзных дел у товарища было. В другой раз они встретились только в конце марта двадцатого года.
Всё же едва не изменило воинское счастье Осипу Никодимову. В августе, при взятии Екатеринбурга, попал их полк под плотный орудийный огонь. Снаряд взорвался прямо под копытами его лошади, разорвав её на куски. Осипа далеко выбросило из седла. Санитары после боя чуть мимо не прошли с головы до ног забрызганного кровью комиссара, думали не жилец, а ему всего-то два пальца на левой руке оторвало, конь все осколки на себя принял. Доставили Никодимова в лазарет, потом в госпиталь в Екатеринбург. Контузило его страшно, восемь месяцев в себя приходил, говорить не мог, голова и руки тряслись, только к весне двадцатого года без посторонней помощи ходить начал. В госпитале и нашёл его фронтовой товарищ.
- Жив! Жив, чертяка! – облапил Осипа знакомец, - в прошлый раз времени не было поговорить, теперь вот, специально к тебе приехал. Давай рассказывай.
Никодимов вкратце поведал свою историю.
- Молодец! Я в тебе не сомневался, - похвалил Осипа товарищ, - я недавно из Москвы. Тут до вас новости не скоро доходят, так вот слушай. Юденича мы к Петрограду не подпустили. На севере американцы с англичанами драпанули, белогвардейцы толпами сдаются. На юге мы их скоро в Чёрное море сбросим. Остался Дальний восток. Ты же, как я помню, родом из тех мест?
- Да, с Приамурья, - довольный, что такой человек за делами о нём не забыл, подтвердил Осип.
- Вот тут мне твоя помощь и понадобится, товарищ мой дорогой! Очень серьёзное дело намечается. Беляков мы из Иркутска выбили, а дальше ни ни. В Чите японцы засели. Если мы продолжим наступление, то столкновения с ними неизбежны, что может привести к войне с Японией. Сам Владимир Ильич указал на недопустимость такого развития событий…
- Ленин? – округлил глаза Осип, - и ты его видел?
- Не только видел, но и разговаривал, и как раз на эту тему.
- А какой он…
- Давай о деле сначала, - недовольно поморщился собеседник. – Так вот. Чтобы избежать войны, было решено создать этакое буферное государство, Дальневосточную республику… Понимаешь?
- Это получается, ежели эта республика с японцами сцепится, то мы вроде здесь и не причём, - сообразил Никодимов.
- Точно! Государство это будет всамделишным. Столица в Верхнеудинске, думаем, в республику включить Забайкальскую, Амурскую, Приморскую и Камчатскую области. Ну, может быть ещё Северный Сахалин. Правительство и Народно-революционная армия тоже будут. Вот ты-то, как свой, местный, и поможешь разъяснить населению временную необходимость этой республики.
По приезду в Верхнеудинск, через малое время Никодимову стало ясно, что одними разъяснениями здесь не обойдёшься.
С момента образования Дальневосточной республики в правительство просочилась всякая контра: бывшие колчаковские офицеры, сбежавшие из Омского правительства чиновники и прочие буржуйские недобитки. Фактическая власть Временного правительства распространялась на территории Западного Забайкалья.
Амурская же область тогда походила на остров, окруженный на востоке фронтом японцев, на юге, от Хабаровска до реки Шилки Маньчжурией, в которой сконцентрировались белогвардейские отряды. На западе, в Забайкалье, казаки и азиаты атамана Семёнова, отрезавшие Сибирь и центр России. В тылу, на севере, куда ни глянь, тянулась сплошная тайга.
Только в августе, когда Исполком Амурской области признал ДВР, у Осипа появилась возможность побывать в родных краях. Заручившись поддержкой командира батальона Главной Военно-политической школы ДВР, с его помощью Никодимову удалось собрать небольшой конный отряд из надёжных людей.
Первым делом Никодимов двинулся на Петропавловское. По дороге им попадались разорённые, а то и пожжённые хутора и деревни.
Редкие жители, в основном старики, старухи и женщины с малыми детьми рассказывали, что до их прихода здесь японцы да казаки атамана Семёнова хозяйничали. Зверьё, что те, что эти. Японцы, как что не по ним, сразу в расход, а казаки те, ежели их хлебом солью не приветишь, всех порют, ну а вынесешь краюху, порют выборочно, да не плетьми, а шомполами. Много народу насмерть забили. Мужики, которых не мобилизовали, в партизаны подались.
Осип, слушая селян, только желваками играл. Радостное настроение от предвкушения встречи с родными сменилось тревогой, и уже нарождающимся глухим гневом: «Если с моими через казаков какая беда случилась…».
По дороге к его отряду прибивались небольшие, плохо вооружённые группы скрывавшихся в лесу крестьян, которые ещё не успели присоединиться к партизанам.
В Петропавловском было то же, что и везде. Никодимов с трудом, больше по дворам, узнавал вышедших встречать их отряд односельчан. Оставив своих людей у колодца на площади, он на рысях пустил коня по улочке, ведущей к родительскому дому.
«Почитай шесть лет своих не видел. Дед с бабкой живы ли ещё? Отцу за пятьдесят уже, мамане недалёко до него. Братуха с сестрёнкой взрослые, поди…», - Осип так резко осадил коня, что тот, всхрапнув, присел на задние ноги. От дома, в котором он родился и вырос, осталась закопченная печная труба, да груда головешек.
Никодимов сполз с седла, лицо свела судорога, а голова мелко затряслась, это контузия о себе напомнила. Мысли путались, сердце запрещало верить глазам, а сознание судорожно искало спасения в надежде. Он словно выпал из окружающего его мира, вернулся, только когда почувствовал, что кто-то сильно дёргает его за ремни портупеи. Осип опустил глаза, и увидел вцепившуюся в него, и что-то кричавшую ему в лицо, светловолосую девушку, со сбившимся на затылок платком. Когда вернулись звуки, он услышал:
- Осип! Осипушка! Ты, ты! Живой! – девушка перестала его трясти, и прижалась к его груди.
«Да ведь это Даша, сестрёнка!», - Никодимов осторожно отстранился, взял в руки её лицо, с прозрачными ручейками слёз, выпивая его взглядом.
- Сестрёнка… - выдохнул он, вновь прижимая её к себе.
Даша увела Осипа от пожарища, подтолкнула к крыльцу соседнего дома, привязав коня к столбу калитки. Никодимов послушно поднялся по вытертым скрипящим ступеням, прошёл через сени в горницу. Обернувшаяся на звук шагов хозяйка всплеснула руками:
- Никак Осип! Живой…
- Живой, тётка Авдотья, - признал соседку Никодимов, снял папаху, и тяжело опустился на лавку у печи, расстегнул ворот шинели.
Пришла Даша, и присела рядом с братом. Авдотья горестно покачала головой, и вышла из горницы.
Услышанное от сестры, всколыхнуло в Осипе волну слепой ненависти и желания отомстить, несравнимые с испытанными им чувствами, когда на его глазах расстреливали товарищей по батальону.
Даша рассказала, что месяц назад заявились в деревню семёновцы, согнали всех жителей на площадь, стали мужиков пороть. Как до Федьки, того, что с Осипом на войну уходил, он ещё в восемнадцатом вернулся, очередь дошла, тот и скажи, мол, ежели пороть не будут, покажет им семью комиссара. Оказывается, дошли до земляков вести, что Осип у красных в начальство вышел. Отца, деда и брата избили, потом пороть стали. Дед так под шомполами и помер. Отца с братом, ещё живых, на воротах повесили, а её с матерью и бабушкой нагайками до избы погнали. В доме казаки всё перерыли, да взять-то у них было нечего. Тогда двое её снасильничать собрались. Бабушка с маменькой от позору спасли, в волосья нехристям вцепились. Казаки давай их бить, а она через хлев, огородами в лес. Потом уж соседи сказывали, нелюди дверь поленом подпёрли, соломой избу обложили, и подожгли. Сама она в лесу к припрятанным стожкам с сеном вышла, сутки в стогу просидела, когда уже совсем замерзать стала, решила вернуться. Семёновцы к тому времени съехали, а её тётка Авдотья приютила.
- Сироты мы теперь с тобой братик, - Даша уткнулась лицом Осипу в грудь, и тихо заплакала.
- Обещаю тебе, сестрёнка, за родителей и брата я поквитаюсь, кровью умоются, а землю нашу от белых гадов очистим, вот тогда и будем строить новую, справедливую жизнь, чтобы всё по совести было, - Осип приобнял сестру, и стал покачивать её, успокаивая.
Случай поквитаться с казаками представился Никодимову, когда оставив Пе-тропавловское, он повёл отряд в Благовещенск. Ближе к ночи к отряду вышли два партизана разведчика. Они рассказали, что верстах в пятнадцати отсюда, в небольшом казачьем хуторе встал на постой отряд семёновцев. Партизаны проследили за ними. Часовых казаки не выставили, по домам пьют. Сами разведчики идут к своим, но боятся, что до рассвета не обернутся, чтобы казаков врасплох застать.
- Много их там? – спросил Осип.
- Да с полусотню будет, - прищурился, заросший до глаз бородой партизан, в мохнатой меховой шапке, - что, сами взять хотите? – он оценивающе посмотрел на отряд.
- Покажешь дорогу? Я только верховых возьму. Ежели неожиданно с двух сторон в хутор войдём, думаю справимся, - Никодимов нетерпеливо посмотрел на разведчика.
- Отчего же не показать… Коня дашь?
- Кучеренко! Отдай ему коня. Остаёшься с остальными за старшего. Уйдите с тракта, ждите в лесу, костров не разводите.
Поздней ночью отряд с противоположных концов со стрельбой ворвался в хутор.
Сонные, ещё не проспавшиеся семёновцы выбегали из домов, не в состоянии оказать достойного сопротивления. Их расстреливали, рубили шашками. Казаков, отстреливающихся из домов, жгли вместе с домами. Выбежавших из пожара, без разбору добивали.
- Не дело твои люди творят, командир! – подскакал к Никодимову разведчик, - пошто мирных-то губите.
- Не лезь не в своё дело! – заорал на него Осип, повернув к нему перекошенное ненавистью лицо, - лучше уйди от греха.
Партизан хотел было что-то сказать, но решив не связываться, отъехал в сторону.
Оставшихся в живых семёновцев и местных казаков, кто не старше пятидесяти, Никодимов приказал расстрелять, а хутор сжечь.
- Ты откуда такой взялся?! Кто тебе право дал пленных расстреливать? Что-то сомнительно мне, что новая власть лучше прежней будет, - попытался было вступиться партизан за жмущихся друг к другу на пронизывающем ветру полураздетых людей.
- Контру защищаешь?! Так я тебя вместе с ними в расход пущу! – вызверился на него Осип.
Взяв в повод отбитых лошадей, отряд вернулся к ожидавшим их в лесу, недалеко от дороги, товарищам.
Партизаны, переговорив между собой, не прощаясь, ушли.
Много лет спустя, ожидая своей участи в тюремной камере, Никодимов вспоминал свою непростую жизнь. Товарищ его по фронту высоко поднялся, военным министром и главнокомандующим в Дальневосточной республике стал. Не забыл он и о Никодимове, не последним человеком Осип при нём был. Вместе барона Унгерна били, а через несколько лет били китайцев в Маньчжурии, потом японцев у озера Ханка, и позже у озера Хасан. И вот теперь, оказывается, что и он, и товарищ его японские шпионы.
И ещё Осип вспомнил ветреную апрельскую ночь, сбившихся в кучу казаков, в сполошном свете горящего хутора, и последние слова, зло брошенные ему бородатым партизаном, в мохнатой меховой шапке: «Что-то сомнительно мне, что новая власть лучше прежней будет…».