... Прекрасный экземпляр, прекрасный..- приговаривал Иван Николаевич в лёгком возбуждении, попеременно поднося к глазам лупу и закрепляя крылышки только что пойманной красавицы.
На планшетке под яркой лампой распласталась округлыми бархатными крыльями самка erebia medusa удивительно насыщенного коричневого окраса.
Настроение у Ивана Николаевича было чрезвычайно восторженным. И тому имелись причины.
Приехавший два месяца назад в этот тихий уездный городок, он по счастливому стечению обстоятельств без труда занял место врача в здешней больнице, до того пустовавшее уже более года, снял полдома у опрятной хозяйки, одинокой вдовицы чиновницы с сыном школьником за необременительную плату.
Спальня с небольшой гостиной и уютный кабинет, окнами выходящий на широкий луг, заканчивающийся пестреньким смешанным леском городского парка. Вот здесь то, перед этим окном, сидя за препаратным столом наш герой и предавался сейчас счастливым мечтаниям.
Нельзя сказать, что это было по причине его юных лет, хотя и стар он не был. Так что и по душевным морям с бурями и страстями хаживал и опыт, сдерживающий любовные порывы, какой-никакой уже имел.
Иван Николаевич был холост, и это обстоятельство в последние времена все чаще начинало его тревожить. Не так, чтобы сильно, но словно бы, как наличие некоторого непорядка, которое дОлжно было исправить.
Всё дело было в ней, в Анне Сергеевне, о которой новоиспечённый доктор услыхал в первые часы своего пребывания в городке и был незамедлительно представлен ей на третий день по приезду.
Женщина это была поистине замечательная. Яркая и энергичная, одаренная всяческими художественными талантами, живым и смелым умом, блестяще образованная для столь глухой провинции, к тому же нрав имела независимый и гордый.
Она и внешне была необычайно хороша. Стройна и округла, с гордой осанкой и посадкой головы, характерной разве что для царственных особ. Высокий лоб, пронзительные темные глаза с постоянной искрой, выдававшей решительность и чувственность, слегка великоватый нос, но чётко очерченный и вполне уравновешивающийся красивым ртом с сочными губами какого-то удивительного морковного цвета. К тому же рот этот находился в постоянном прихотливом движении, так что и взгляд отвести было невозможно. И совершенно божественны были её волосы. Блестящие, вьющиеся, непокорные, того натурального тёмно-бордового цвета, который французы называют marron. Да и во всем облике Анны Сергеевны чувствовалась порода и страстность.
Вот что никак не мог определить Иван Николаевич, так это её возраст. Будучи врачом, он делал поверхностные и более внимательные медицинские прикидки, но всякий раз путался и отвлекался. По слухам, дама овдовела давно и муж её скончался при весьма загадочных обстоятельствах. Имелась взрослая дочь, впрочем, её возраст также не определялся так, что временами дочь казалась старше своей матери, то ли из-за постоянной вялой скуки , то ли из-за природной аморфности.
Дважды в неделю в доме Анны Сергеевны собиралось общество, целиком состоящее из мужчин самого разного калибра и ранга. Чиновники, отставные военные, председатель уездного суда, банкир, учитель и даже один бывший студент-философ.
Время от времени общество пополнялось новым членом, или кто либо незаметно исчезал, но неизменным оставалось одно - все мужчины были свободны и холосты, а потому добровольно являли собой строй поклонников, воздыхателей и, втайне, претендентов на руку-сердце. Вот это и была её восторженная публика и Анна Сергеевна блистала, словно на сцене, всеми своими гранями.
Оригиналка и выдумщица, она сочиняла очередное petit-jeux , с рифмами, музыкальными номерами, театральными маскарадами, в коих разыгрывала нескончаемый феерический бенефис, то становясь Клеопатрой, то Афиной, то Амазонкой, горя глазами и расплёскивая вокруг себя безудержную энергию и страсть.
В эти моменты Иван Николаевич видел перед собой восхитительную нимфу, очаровательную гимназистку, шалунью.. Богиню!
"Метаморфозы, метаморфозы - шептал он, неотрывно следя за каждым движением гантированной ручки, за подвижными морковными губами, не пропуская ни одного поворота гордой головы в роскошной короне из тёмно-бордовой гривы, ни одного трепетно-томного взгляда.
Взгляды эти в последнее время стали всё чаще устремляться в сердце доктора и, надо сказать, нанесли порядочный удар. Так что мысли о желательности брака и о богине Анне Сергеевне как то незаметно слились в одну, ставшую уже неотступной. И теперь более всего возбуждала неумолимая близость решительного шага.
Так в состоянии лихорадочного предвкушения, Иван Николаевич продолжал рассматривать свой хрупкий экземпляр под лупой, занося в журнал все сведения, как то: размеры, вес, пол, особенности окраса, рисунка и другие подобные характеристики. Вдруг его взгляд наткнулся на удивительную аномалию возле маленькой треугольной головки нимфы.
Доктор пододвинул лампу ближе и в этот момент крыло бабочки затрепетало. Не сводя глаз с насекомого он протянул руку на полку, где стоял припасенный эфир. Неловкое движение и склянка с эфиром вдребезги разбилась на металлической поверхности стола.
***
В гостиной раздавались звуки пианино. Иван Николаевич даже узнал любимого Анной Сергеевной Шопена, вот только удары по клавишам были в таком глумливом ритме.. что-то ёрническое исходило от изменённого до скэрцандо аккордного рисунка. По спине изумлённого Ивана Николаевича пополз остренький холодок, а в горле противно пересохло.
Распахнувшиеся в гостиную двери открыли зловещее и дикое зрелище. За инструментом сидела в какой-то совершенно нелепой позе гигантская бабочка erebia medusa с головой Анны Сергеевны. Коричневые бархатные крылья с крупными оранжевыми пятнами по краям мелко дрожали и производили в комнате изрядное сотрясание воздуха, чешуйчатые лапки отвратительно колыхались, а толстое брюхо, покрытое густыми волосками, больше похожими на шерсть, ритмично сокращалось, то распухая, то опадая.
С тварью что-то ежесекундно менялось.
Как ни удивительно, но именно в этот момент азарт энтомолога-любителя победил звериный ужас и Иван Николаевич с интересом начал следить за происходившими совершенно нелогичными процессами. А именно, перед его глазами существо из взрослой стадии переходило в стадию начальную - имаго - куколка - личинка..
Роскошные локоны упали мёртвыми змеями на пол и скрючившись и иссохнув рассыпались в пыль, крылья стали сжиматься, теряя цвет и превращаясь в оболочку саркофага.
Через короткое время и скорлупа огромной куколки треснула и развалилась, обнажив бело-розовую гладкую плоть, лоснящуюся жиром и омерзительно подрагивающую желеобразным содержимым.
По всей длине этой извивающейся и пульсирующей туши с перетяжками шевелились и совершали хватательные движения десяток парных конечностей.
Чёрная треугольная головка с крошечными глазками уже ничуть не напоминала гордый профиль Анны Сергеевны и лишь ярко морковный рот, огромный и кривящийся и отчего-то даже похотливый, по прежнему приковывал внимание.
И вдруг, рот стал расширяться, словно выворачиваясь наружу и из его углов начали стремительно вырастать гигантские мандибулы. Они потянулись к Ивану Николаевичу, скрежеща и щёлкая клешнями. А он не мог уже пошевелиться и только повторял заворожённо: ".. метаморфозы.. метаморфозы.."
Очнулся он от стука в стекло. Его голова лежала на испорченной планшетке и изображение в окне соседского мальчишки с письмом было слегка перевёрнутым.
"Дорогой Иван Николаевич!
Надеюсь, Вы не откажете в любезности посетить нас сегодня в вечер.
С глубоким уважением и заверением в самых искренних к Вам чувствах.
Ваша Анна Сергеевна.
П.С.
Голубчик, Ванечка!
Не мешкайте! Будет вам нынче большое удивление!"
Иван Николаевич потёр гудящую голову, вспоминая приключившийся анекдот. Еще раз перечёл записку, внезапно икнул на слове "удивление".
Почесал затылок и ухмыльнувшись скомкал бумажку.
Зевнул.
Переместился на кушетку и уютно, по собачьи покрутившись, покойно и счастливо заснул.