Екатерина Николаевна Орлова(Зиновьева) - двоюродная сестра и жена светлейшего князя Григория Григорьевича Орлова.
Из дворянского рода Зиновьевых. Дочь генерал-майора Николая Ивановича Зиновьева, при Екатерине II получившего место обер-коменданта Петропавловской крепости, и его жены Авдотьи Наумовны, дочери вице-адмирала Н. А. Сенявина. Имела двух родных братьев — Александра и Василия. Большую часть юности провела в семейном имении Коньково.
Сестра её отца, Лукерья Ивановна, в замужестве Орлова, приходилась матерью видным деятелям екатерининской эпохи — Алексею и Григорию Орловым, причём последний питал к юной кузине отнюдь не братские чувства.
В 1773 году скончался её отец, и село Коньково досталось Екатерине, которой едва исполнилось 15 лет. Григорий Орлов взял на себя хлопоты о ней. После возвышения Потемкина в 1774 году Орлов успел уехать за границу, путешествовал по Европе и предавался кутежам, а императрица говорила о нём теперь: «Григорий Григорьевич Орлов был гений, силен, храбр, решителен, но мягок, как баран, и притом с сердцем курицы». Императрица пожелала купить это имение, возможно, испытывая желание разлучить влюбленных, так как его имение Нескучное находилось поблизости, впрочем, указывают и наоборот, что она хотела финансово поддержать бывшего фаворита.
Юная Екатерина попала ко двору, она отличалась хорошей внешностью и милым нравом, так что императрица в шутливой записке сулила «смерть от смеха»[2], но вскоре она «сделалась жертвой придворных нравов»[3].
Зиновьевой увлекся в то время не только Григорий Орлов, но и его сын от императрицы, юный Алексей Бобринский, который был младше своей двоюродной тетки Екатерины на 4 года. Екатерина II писала своему фавориту Потемкину об этом увлечении: «Маленький Бобринский говорит, что у Катеньки больше ума, чем у всех прочих женщин и девиц в городе. Хотели узнать, на чем основывал он это мнение. Он сказал, что, на его взгляд, это доказывалось одним лишь тем, что она меньше румянится и украшается драгоценностями, чем другие. В опере он задумал сломать решетку в своей ложе, потому что она мешала ему видеть Катеньку и быть видимым ею; наконец, я не знаю, каким способом, он ухитрился увеличить одну из ячеек решетки, и тогда прощай опера, он не обращал больше внимания. Вчера он защищался, как лев, от князя Орлова, который хотел его пробрать за его страсть: он отвечал ему под конец с таким умом, что заставил его замолчать, так как сказал ему, что Катенька вовсе не была его двоюродной сестрой».
«Летом 1776 г. говорили в светских кругах, что Е. Н. Зиновьева была беременна от кн. Орлова, что он назначил ей 100 т. р. и столько же драгоценными каменьями; но ей нужен был муж; когда Орлов вызвал к себе гр. Брюля, тот опасался, чтобы ему не предложили жениться на Зиновьевой. В сентябре 1776 г. пошел слух, что Орлов собирается с Зиновьевой во Францию; в октябре говорили, что он женится, хотя церковь запрещала браки в такой степени родства. Карабанов свидетельствует, что дети их рождались мертвыми»[5].
В 1777 году 43-летний Григорий женился на своей юной кузине в церкви Вознесения Христа Копорского уезда Петербургской губернии. Современник писал: «О кратковременном супружестве знаменитаго князя Григория Григорьевича Орлова известно весьма немного, и личность княгини Орловой представляется в каком-то тумане. Ея брак с своим двоюродным братом, который был гораздо старше ея летами, представляется чем-то загадочным. Задумал ли князь Орлов жениться на девице Зиновьевой вследствие любви и действительнаго увлечения ею, или в силу оскорбленнаго самолюбия и пошатнувшагося положения при дворе Екатерины: кто знает!».
В феврале 1777 г. при дворе считали брак между кузенами уже состоявшимся, хотя свадьба состоялась только 5 июня 1777 г. в деревне. Общество негодовало, особенно в Москве. По слухам, шведский король Густав III, гостивший тогда в Петербурге, должен был заступиться за «молодых». Дело о женитьбе и разводе разбиралось в Сенате, который постановил разлучить Григория Орлова с женою и заключить обоих в монастырь. С этим событием связан исторический анекдот о том, как Разумовский отказался подписать приговор, и сказал, что для решения дела недостает выписки из постановления «о кулачных боях», где сказано, между прочим, «лежачего не бить»[6].
Синод принёс императрице официальную жалобу, и дело разбиралось в Совете. Однако, как пишет Лотман[3], подоплёка дела была не морально-религиозная, а придворно-политическая: «случай» Орлова кончился, на царскосельском небосклоне взошла звезда Потемкина. Одновременно произошёл резкий конфликт Орлова с Екатериной. Об этом рассказывает анонимный его биограф: «Когда ее величество Зиновьеву, бывшую при дворе фрейлиной, за ее непозволительное и обнаруженное с графом обращение при отъезде двора в Сарское Село с собою взять не позволила, то граф был сим до крайности огорчен и весьма в том досадовал. Так, что однажды при восставшей с императрицею распре отважился он выговорить в жару непростительно грубые слова, когда она настояла, чтобы Зиновьева с нею не ехала: „Чорт тебя бери совсем“»[7].
Императрица Екатерина кассировала постановление Сената и несмотря на негодование света и Синода, пожаловала княгиню Орлову статс-дамой, даровала ей свой портрет, и 22 сентября 1777 наградила орденом святой Екатерины и подарила множество подарков (как писал Корберон, «это вызвало большую сенсацию»). После этого пара отправилась на медовый месяц в Швейцарию. Затем они вернулись в Санкт-Петербург, где прожили 2 года, пока Екатерина не заболела и супруги не отправились вновь в Швейцарию, где она вскоре скончалась в 22-летнем возрасте.
Державин писал о ней посмертно:
Как ангел красоты, являемый с небес,
Приятностьми она и разумом блистала,
С нежнейшею душой геройски умирала,
Супруга и друзей повергла в море слез.
Лозанне
Сначала была похоронена в Нотр-Дам в Лозанне, затем её тело перевезли в Россию и похоронили в Александро-Невской лавре, в Благовещенской усыпальнице. Григорий Орлов сошёл с ума и 13 апреля 1783 года скончался в своем подмосковском имении Нескучное.
Смерть Екатерины также подействовала на её брата Василия Зиновьева, что он круто переменил свою жизнь, удалился от света и погрузился в поиски тайны жизни и смерти. Он уехал за границу и вскоре вступил в масонскую ложу.
Карамзин, приятель Василия, посетив в сентябре 1789 года поставленное ей в Швейцарии надгробие, написал: «Сию минуту пришел я из кафедральной церкви. Там из чёрного мрамора сооружен памятник княгине Орловой, которая в цветущей молодости скончала дни свои в Лозанне, в объятиях нежного, неутешного супруга. Сказывают, что она была прекрасна — прекрасна и чувствительна!..»
Из писем Е.Н.Зиновьевой(Орловой) к брату Василию:
Князь 4) более недели не выезжает. Он, слава Богу, не опасен, но только хворает; что же касается меня, то я уже два дня как нездорова и чрез силу могу писать, находясь в постеле. Я не видала князя, хотя каждый день бываю у него; я полагаю, что если ему позволят выезжатъ, он будет у меня 5). Я его люблю более, нежели когда нибудь его любила и, по милости Всемогущаго, я очень счастлива. Для нас обоих недостает только вас. Вы, пожалуй, скажите, что я глубоко заблуждаюсь и подумаете, что я его не люблю. Я неизменчиваго характера, но обо всем судят по себе; почему он и думает, что я его более не люблю, а я просто не хочу его безпокоить своими письмами. Прощайте, мой фрерушка; скажите другому фрерушке, что я прощу его, если он скоро мне напишет. Целую вас обоих; еще прощайте. Пишите ко мне и не говорите, что я ленивая.
Записочка князя Орлова.
(ПОРУССКИ).
(Без числа и года).
Государи мои А. и В. Николаевичи! Благодарствую за ласку вашу ко мне и за любовь, которую вы к сестре вашей являете, вам благодарен и, найдя случай все cиe сказать, скажу, что я всегда остаюсь ваш покорный слуга
Ваш Г. Орлов.
Приписка княгини Орловой.
Дорогие братья, душеньки мои, как пред вами виновата! Умоляю, простите меня! Тысячу раз благодарю тебя, мой дорогой Вася, за носовые платки; все твои письма я получила, мой милый, и благодарю тебя за память. Я вполне чувствую, мои дорогие, всю меру вашего ко мне горячаго участия. Не грустите: Всемогущий, моя единственная надежда и утешение, сохраняет меня от всех прекрасных вещей или, лучше сказать, от всех гадостей, которыя распространялись на мой счет. Он моя единственная подпора и карает тех, кто против. Мы, слава Богу, в наилучших отношениях с моим дорогим князем. Ради Бога приезжайте, мои дорогие друзья, к Святой; умоляю тебя об этом, мой милый Вася. Ты это можешь сделать и привези Александра; постарайся так устроить свои дела, чтобы к Святой быть здесь; не откажи мне в этом и привези также свою жену.
История последней любви светлейшего князя сорокатрёхлетнего Григория Орлова и его юной девятнадцатилетней кузины Катеньки Зиновьевой широко известна. Брак, вызвавший столько негодований и пересудов, был заключён 5 июня 1777 * года. Счастливые молодожёны, казалось, не чаяли друг в друге души. Екатерина Николаевна писала мужу:
«Желанья наши совершились,
И все напасти уж прошли,
С тобой навек соединилась,
Счастливы дни теперь пришли.
Любимый мной,
И я с тобой!
Чего ещё душа желает?
Чтоб ты всегда мне верен был,
Чтоб ты жену не разлюбил.
Мне всякий край
С тобою рай!"
. И «всякий край», а именно швейцарский, не замедлил явиться. Причиной того явилась болезнь молодой княгини – чахотка. Переезд в тёплые страны представлялся единственным средством для восстановления её здоровья. Однако целебный швейцарский климат не помог. 16 июня 1781 года Екатерина Николаевна скончалась.
Далее начинается собственно наша история. В литературе утвердилось мнение, что родственники впавшего в помешательство безутешного вдовца перевезли прах его любимой жены в Санкт-Петербург, где он и был захоронен в Благовещенской усыпальнице Александро-Невской лавры. Однако, судя по всему, это не совсем так. Гроб с забальзамированным телом Екатерины Николаевны перенесли в крипту Лозаннского собора, где он временно должен был находиться до отправки в Россию. Между тем, хранящиеся в Водуазских кантональных архивах документы свидетельствуют, что тело так и осталось в Швейцарии. На загадочную интригу проливает свет сохранившаяся переписка между Жаном-Франсуа-Максимилианом де Сержа (de Cerjat), лозаннским дворянином, главой комиссии по погребению княгини, и неким Эккерманом, доверенным лицом князя Орлова. Не вдаваясь в подробности так до конца и не прояснённого дела, отметим, что не последнюю роль сыграло и желание всего влиятельного «клана» братьев Орловых, похоронить Екатерину Николаевну там, где она скончалась.
И ещё один факт: в 1910 году, в связи с ремонтными работами в Лозаннском соборе, саркофаг с останками светлейшей княгини был вскрыт. Сохранился заверенный официальными лицами протокол, свидетельствующий об обнаружении там останков молодой женщины в красивой хорошо сохранившейся одежде. Никаких патологоанатомических анализов делать тогда не стали. Саркофаг закрыли и всё оставили как есть. Это «как есть» продолжается по сию пору, так что, вполне резонно предположить, что могила Екатерины Николаевны по прежнему пребывает в Лозанне (Швейцария), а в Санкт-Петербурге – скорее всего, только кенотаф.
* По другим данным 1776-го.
См.: «Родина», 2004, № 3, с. 50 – 55; 2014, № 1, с. 27 – 28.
Орлов был изрядным повесой и сердцеедом еще до того, как сблизился с Екатериной. Статус фаворита мало что изменил в его отношениях с женщинами. Уже в 1765 году, за семь лет до разрыва с Екатериной, французский посланник в России Беранже писал из Петербурга о Григории Орлове: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя гнев императрицы за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются ее расположением. Сенатор Муравьев, накрывший с ним свою жену едва не сделал скандала, прося развода. Царица умиротворила его, подарив земли в Ливонии».
Позднее Орлов был наречен отцом девицы Алексеевой, о которой говорили, что она его дочь от связи с императрицей. Но имелась и другая версия происхождения Алексеевой.
Эти и другие многочисленные похождения фаворита переполнили чашу терпения Екатерины, и она решилась на разрыв.
Выбор ею Васильчикова случайным не был: его подставил скучающей сорокатрехлетней императрице умный и тонкий интриган граф Н. И. Панин, тяготившийся всесилием Орлова.
Александр Семенович Васильчиков был родовит, но не богат. Молодой офицер показался Панину подходящей кандидатурой, ибо был хорош собой, любезен, скромен и отменно воспитан.
Панин и братья Чернышевы, сговорившись друг с другом, представили Васильчикова Екатерине.
Молодого и робкого конногвардейца подвергли многократному испытанию на служебное соответствие в выполнении прямых обязанностей фаворита императрицы.
Роман с Васильчиковым только начался, как в Яссы от одного из братьев Орловых пришло известие о случившейся в Петербурге перемене. Григорий Григорьевич немедленно бросил все и помчался в Зимний дворец. Он ехал день и ночь, надеясь скорым появлением изменить положение в свою пользу. Но его надеждам не суждено было осуществиться: за много верст до Петербурга его встретил царский фельдъегерь и передал личное послание императрицы, которая категорически потребовала «избрать для временного пребывания ваш замок Гатчину». Орлов повиновался беспрекословно, поскольку в рескрипте указывалась и причина – карантин, а он ехал с территории, где все еще свирепствовала чума. И потому у него не было резона не подчиниться приказу царицы.
Гатчина, подаренная Григорию Орлову Екатериной в первые же недели ее правления, за восемь лет сказочно преобразилась. Выдающийся зодчий Антонио Ринальди построил новый огромный дворец и разбил вокруг великолепный английский парк, занимавший площадь более шестисот десятин. Многочисленные острова на реке Ижоре соединились ажурными мостами, на берегах и в парке размещались изящные павильоны и террасы, флигеля и гроты.
Здесь, в обстановке изысканной роскоши, Орлов время от времени принимал придворных, приезжавших к нему с одним и тем же предложением императрицы об отставке с сохранением пожизненной пенсии в сто пятьдесят тысяч рублей в год при условии, что он не станет жить в Петербурге, а поселится вдали от двора. Его посредником в переговорах с Екатериной стал старший из братьев Орловых – Иван. В конце концов сошлись на том, что кроме пенсии Орлов получает единовременное пособие в сто тысяч рублей на покупку дома и разрешение жить в любом из подмосковных дворцов. Ему были подарены еще десять тысяч крестьян, огромный серебряный сервиз французской работы и еще недостроенный Мраморный дворец на Неве, у Троицкой пристани. Наконец, 4 октября 1772 года Екатерина подписала высочайший рескрипт об утверждении Г. Г. Орлова в княжеском достоинстве. (Еще 21 июля 1763 года австрийский император Франц возвел Г. Г. Орлова в княжеское достоинство Римской империи, но Екатерина, получив грамоту, не вручила ее своему фавориту из политических соображений.
)
Получив все, чего он добивался, Орлов продолжал тревожить Екатерину письмами, посылал к ней своих братьев и не собирался уезжать из Гатчины.
«Между тем, – писал граф Сольмс 23 октября 1772 года, – Васильчиков продолжает пользоваться благосклонностью Ее Величества и не отходит от нее ни на минуту, так что пока он будет вести себя таким образом, трудно предполагать, чтобы старому любимцу были возвращены прежние его права».
Он же тремя неделями позже сообщал, что «императрица, до сих пор трудолюбивая, деятельная, становится ленивою и небрежною к делам. Насколько терпят от того дела, можно судить по тому, что императрица по три и по четыре раза отказывает министрам, являющимся к ней с докладами».
Но так продолжалось недолго. Екатерина быстро взяла себя в руки и снова предстала перед всеми неусыпной труженицей, не упускающей из вида ни одного важного дела.
Все вернулось в прежнее русло, как вдруг накануне Рождества, вечером 23 декабря 1772 года, в Петербург неожиданно пожаловал князь Григорий Григорьевич Орлов. Он остановился у брата Ивана и уже на следующий день был принят Екатериной, после чего появлялся во дворце ежедневно, но все заметили, что, хотя Орлов весел, непринужден, любезен и обходителен со всеми, включая и Васильчикова, Екатерина на людях ни разу не беседовала с ним и даже не замечала его. Тем не менее многие были уверены, что звезда Орлова взойдет снова, во всяком случае, иностранные послы поспешили нанести ему визиты, и он отвечал им тем же. Было замечено, что старые друзья Орлова снова вошли в фавор и получили именно в эти дни придворные назначения, чины и ордена.
В начале января 1773 года Орлов уехал в Ревель, где намеревался провести всю зиму, но появился в Петербурге через два месяца. В мае на его имя поступил высочайший указ, в коем говорилось: «Наше желание есть, чтоб вы ныне вступили паки в отправление дел наших, вам порученных».
Орлов возвратился ко всем своим обязанностям, кроме одной, – обязанности любовника. И все же казалось, что фортуна снова повернулась к нему лицом. Однако это только казалось…
Пока на Урале и в Поволжье шла борьба с Пугачевым, в Петербурге в ноябре 1773 года праздновалось тезоименитство Екатерины II. Множество офицеров и генералов получили производство в очередные чины, были награждены поместьями, деньгами и орденами. Однако все награды затмил подарок, преподнесенный императрице Григорием Орловым. Он подарил ей алмаз в сто девяносто четыре карата, стоивший четыреста тысяч рублей и занимавший тогда третье место в иерархии крупнейших алмазов мира.
Сейчас этот алмаз хранится в Кремле, в Алмазном фонде России. В литературе он известен под именами «Амстердамский», «Лазаревский», «Русский», «Орлов» и «Большой императорский».
Есть сведения, что этот алмаз вместе с другим – «Ко-и-нур» («Гора света»), принадлежавшим британской королевской семье, – прежде изображали глаза золотого льва, украшавшего подножие трона Великих моголов – династии, правившей Индией с 1626-го по 1858 год. По другим сведениям, алмаз «Орлов» заменял глаз индийскому божеству в храме Серенгама. Есть версия, что камень был глазом в статуе Брамы в одном из буддийских храмов Мадраса и был украден французским солдатом, продавшим его за бесценок капитану английского корабля, который перепродал алмаз в Лондоне за двенадцать тысяч фунтов стерлингов. Там камень приобрел армянский купец Лазарян, перепродавший его Орлову через амстердамских банкиров за четыреста тысяч рублей, пожизненную пенсию в две тысячи рублей в год и права потомственного российского дворянина.
Лазаряны, поселившись в России, стали Лазаревыми и владели шелковыми мануфактурами и бумажными фабриками, занимались ювелирным делом, построили в Москве Лазаревский институт восточных языков, а в Петербурге – храм Святой Екатерины.
Императрица милостиво приняла подарок и тем еще раз продемонстрировала свое благоволение к прежнему фавориту. Однако была и еще одна сторона в этой истории.
Орлов подписал обязательство выплатить Лазаряну деньги за алмаз с учетом процентов в течение семи лет. Но не успел он выплатить первый взнос в семьдесят пять тысяч рублей, отнесенный Лазаряном на 1774 год, как это тайно сделала Екатерина через своего статс-секретаря А. В. Олсуфьева. Орлов узнал об этом, когда пришел срок платежа и оказалось, что это уже сделала Екатерина. Он был удивлен щедростью и вниманием к нему императрицы, однако о возвращении к былым отношениям не могло быть и речи, ибо на горизонте появился гораздо более сильный, серьезный и опасный соперник, чем Васильчиков, – тридцатипятилетний генерал-поручик Григорий Александрович Потемкин.
С трудом удержал Васильчиков милость императрицы неполные два года…
Когда Васильчиков в последний раз был у императрицы, он вовсе не мог даже предчувствовать того, что ожидало его через несколько минут. Екатерина расточала ему самые льстивые доказательства милости, не давая решительно ничего заметить, едва только простодушный избранник возвратился в свои комнаты, как получил высочайшее повеление отправиться в Москву. Он повиновался без малейшего противоречия…
Если бы Васильчиков при его красивой наружности, обладал большим умом и смелостью, то Потемкин не занял бы его место так легко. Между тем Васильчиков прославился именно тем, чего ни один из любимцев Екатерины не мог у него оспорить – он был самым бескорыстным, самым любезным и самым скромным.
Он многим помогал и никому не вредил, мало заботился о личной выгоде и в день отъезда в Москву был в том же чине, какой императрица пожаловала ему в первый день своей милости. Васильчиков получил за время менее двух лет, что он состоял в любимцах, деньгами и подарками сто тысяч рублей, семь тысяч крестьян, приносивших тридцать пять тысяч рублей ежегодного дохода, на шестьдесят тысяч рублей бриллиантов, серебряный сервиз ценою в пятьдесят тысяч рублей, пожизненную пенсию в двадцать тысяч рублей и великолепный, роскошно меблированный дом в Петербурге, который императрица потом купила у Васильчикова за сто тысяч рублей и подарила в 1778 году другому фавориту – Ивану Николаевичу Римскому-Корсакову. Вскоре по удалении от двора Васильчиков женился и был очень счастлив.
Придворные недоумевали, почему столь быстро и столь внезапно произошла такая странная и неожиданная перемена?
Дело было не только в любовном влечении – Екатерина угадала в Потемкине человека, на которого можно положиться в любом трудном и опасном деле, когда потребуются твердая воля, неукротимая энергия и абсолютная преданность делу.
Отставка Васильчикова лишь неосведомленным в любовных и государственных делах Екатерины могла показаться внезапной. На самом деле Екатерина почти с самого начала тяготилась этой связью, в чем чистосердечно призналась новому фавориту.
В другом письме Екатерина предостерегала Потемкина от недоброжелательства к братьям Орловым, которых она искренне почитала своими друзьями. «Только одно прошу не делать, – писала она, – не вредить и не стараться вредить князю Орлову в моих мыслях, ибо сие почту за неблагодарность с твоей стороны: нет человека, которого он более мне хвалил, и более любил, и в прежнее время, и ныне до самого приезда твоего, как тебя. А если он свои пороки имеет, то не тебе, не мне их расценить и расславить. Он тебя любит, и мне они друзья, и я с ними не расстанусь. Вот тебе нравоученье, умен будешь – примешь. Не умно же будет противоречить сему, для того что сущая правда».
Когда условия заключения в крепости были ужесточены, у Таракановой открылось кровохарканье, болезнь прогрессировала, и врачи опасались, что она вскоре умрет. Екатерина поставила условие: если узница раскроет хотя бы свое подлинное происхождение, то будет помилована. В противном случае ей грозило пожизненное заточение в крепости.
Елизавета продолжала упорствовать. Положение усугубилось тем, что в конце ноября 1775 года она родила сына. Его крестным отцом стал генерал-прокурор князь Вяземский, а крестной матерью – жена коменданта Петропавловской крепости графиня Чернышева. Мальчика нарекли Александром, а записали по фамилии Чесменский. Ребенка тотчас же увезли в Москву, в дом его отца – графа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского.
Из-за данного ли обстоятельства или по совпадению, но именно в это время Алексей Орлов подал прошение об отставке, и оно было немедленно удовлетворено.
Как это часто случается с беременными женщинами, больными чахоткой, роды дали мощный толчок развитию болезни, и 5 декабря 1775 года несчастная мать умерла. Ее похоронили на территории Петропавловской крепости ночью, тайно, взяв с хоронивших солдат присягу о вечном молчании. Могила не была обозначена ни плитой, ни крестом, и ее тут же заровняли.
Всех слуг узницы отправили в Европу, дав каждому на проезд и расходы от пятидесяти до ста пятидесяти рублей.
История княжны Таракановой на этом не закончилась. Существует легенда, а быть может, и вовсе не легенда, о еще одной ее жизни.
…В феврале 1785 года в московском женском Ивановском монастыре появилась новая инокиня лет тридцати с лишним. Судя по всему, в молодости отличалась она необычайной красотой.
Особенно хороши были у нее глаза – черные, огромные, чуть раскосые. И если бы не сильная худоба, да обильная седина в густых, некогда цвета воронова крыла волосах, то и тогда могла бы она многих свести с ума.
Монахиню звали Досифеей, и по данному ею обету хранила она вечное молчание. Сестре Досифее отвели две комнаты в отдельном, построенном специально для нее помещении с крытой лестницей, которая вела прямо в надворную церковь. Досифея жила незаметно, и никто не только не слышал ее голоса, но и почти никогда не видел – разве только на общежительных службах.
Так и прожила она в монастыре ровно двадцать пять лет, пока не умерла 4 февраля 1810 года.
И тут, к вящему изумлению обитательниц монастыря, новопреставленную рабу Божью Досифею не стали хоронить в обители, а с великим торжеством понесли в Новоспасский монастырь – родовую усыпальницу бояр Романовых и их родственников, князей из домов Рюрика и Гедемина. И там, среди Куракиных и Трубецких, Оболенских и Ярославских, погребли инокиню Досифею, положив на ее могилу камень с такой надписью: «Под сим камнем положено тело усопшей о Господе монахини Досифеи обители Ивановского монастыря, подвизавшейся о Христе Иисусе в монашестве двадцать пять лет и скончавшейся февраля 4 дня 1810 года. Всего ее жития было шестьдесят четыре года. Боже, всели ея в вечных твоих обителях».
В 1868 году в Москве, на одной из художественных выставок появился портрет Досифеи, до того находившийся в настоятельских покоях Новоспасского монастыря. Любопытен был портрет, но еще более любопытной оказалась надпись на оборотной стороне полотна: «Принцесса Августа Тараканова, в иноцех Досифея, постриженная в московском Ивановском монастыре, где по многих летах праведной жизни скончалась и погребена в Новоспасском монастыре».
В начале XX века над могилой Досифеи у восточной стены монастыря, слева от ворот, поставили часовню, которая чудом уцелела до сегодняшнего дня…
Екатерина встретила Румянцева на крыльце Голицынского дома и, обняв, расцеловала. В эти же минуты она заметила и Завадовского, могучего, статного и исключительно красивого мужчину, который стоял, окаменев, ибо был поражен сердечностью встречи и простотой государыни, одетой в русский сарафан, очень шедший ей.
Заметив ласковый и заинтересованный взгляд императрицы, брошенный ею на Завадовского, фельдмаршал представил красавца Екатерине, лестно о нем отозвавшись как о человеке прекрасно образованном, трудолюбивом, честном и храбром.
Екатерина мгновенно пожаловала новому знакомцу бриллиантовый перстень с выгравированным по золоту собственным ее именем и назначила своим кабинет-
секретарем.
10 июля начались необычайно пышные празднества по поводу заключения мира с Турцией, мало чем уступавшие коронационным торжествам: так же звенели колокола и гремели пушки, рекой лилось вино и ломились от яств столы.
Орлов, выведенный из терпения бесцеремонностью турецких уполномоченных и их требованиями, порвал всякие переговоры и донес обо всем Императрице, сам же остался жить в Яссах, и здесь-то узнал, что место его при Дворе императрицы заняли другие, а роскошные проводы в Фокшаны были последней к нему милостью императрицы, уже согласившейся, под влиянием, главным образом, партии гр. Панина, на его отстранение от дел и даже от Двора. Орлов немедленно отправился в Петербург, но не успел выехать из Москвы, как был остановлен курьером императрицы, которая письменно просила Орлова выдержать карантин и предлагала ему отправиться в его роскошно устроенное имение Гатчину. Орлов покорно отправился в Гатчину, надеясь еще личным свиданием с императрицей вернуть утраченное расположение. Через посредство доктора Крузе и брата своего Ивана Григорьевича ему удалось завязать переговоры с императрицей, которая, впрочем, не вернула Орлову его прежнего при Дворе положения. Прежде всего его лишили права входить в покои императрицы, жить во дворце и начальствовать над конногвардейцами, кавалергардами и артиллерийским корпусом; вместе с тем, ему предлагали подать в отставку и поселиться вдали от Двора и пенсию в 150000 рублей; но Орлов настаивал на просьбе о допущении его к императрице. Наконец, сама императрица предложила ему ряд уступок и награждений, изложенных ею собственноручно в 14 пунктах, в сохранившейся до наших дней записке; императрица давала обещание обратить в пенсию получаемое Орловым жалованье в размере 150000 рублей, выдать на обзаведение дома 100000 рублей, разрешила жить во всех дворцах империи, кроме Петербурга, выбрать самому где пожелает 10000 душ крестьян, отдать строящийся у Троицкой пристани дворец с внутренним убранством в вечное и потомственное владение и пр., но при этом она требовала, чтобы он удалился на год в путешествие. Но Орлов напомнил тогда императрице о дипломе его на княжеское Римской Империи достоинство, подписанном австрийским императором еще 21 июня 1763 года, и диплом этот Орлову был выдан 4 октября 1772 года. В довершение всего, 24 декабря 1772 года Орлов был принят императрицей, но уже в начале января следующего года уехал из Петербурга в Ревель. Впрочем, в марте того же года Орлов снова неожиданно приехал в Петербург и явился ко двору; принятый милостиво императрицей, он стал всюду бывать, не обнаруживая никакого желания мстить своим врагам и не проявляя стремления занять прежнее положение. 21 мая 1773 года, в милостивом рескрипте, императрица, выражая удовольствие по поводу выздоровления Орлова, поручала ему снова вступить в отправление всех лежавших на нем дел и обязанностей. Кн. Орлов снова привлек к себе расположение императрицы, которого не могли уничтожить интриги Панина и др., но это расположение было лишь тенью прежнего. В свою очередь, и кн. Орлов не упускал случая выказать свою признательность императрице за возвращение его ко Двору; так, 24 ноября 1773 года, в день тезоименитства императрицы, он поднес ей чудный, больших размеров, алмаз, составляющий и теперь украшение Российского Императорского скипетра. Впрочем, появление в 1774 году при Дворе Потемкина уничтожило какое бы то ни было значение кн. Орлова и было началом его окончательного падения. В начале 1775 года он уехал за границу и жил в Австрии, Италии Англии и др. В июне 1777 года кн. Орлов женился на фрейлине Е. Н. Зиновьевой (дочери петербургского обер-коменданта генерал-майора Николая Ивановича Зиновьева); но брак этот не был счастлив. На первых порах Орловым предстояло вынести немало неприятностей и даже преследований ввиду того, что брак этот некоторыми представителями власти считался противозаконным, так как E. Н. Зиновьева приходилась Г. Г. Орлову близкой родственницей. Правда, императрица, возведя супругу кн. Орлова в статс-дамы и наградив ее орденом св. Екатерины, положила конец всем проискам; но все же Г. Г. Орлову не удалось пользоваться спокойно семейной жизнью: летом 1780 года кн. Орлова отправилась для лечения за границу, а 16 июня 1782 года скончалась в Лозанне от чахотки.
Удрученный потерей горячо любимой жены, кн. Григорий Григорьевич стал страдать психическим расстройством, приведшим его к полному помешательству. Екатерина не забывала Г. Г. Орлова до последних дней его жизни, и не раз оказывала ему знаки своего уважения и дружбы. Так, 22-го сентября 1782 г., празднуя двадцатилетие своего коронования, она учредила в память этого события новый орден Св. Равноапостольного Кн. Владимира, и в числе первых кавалеров этого ордена сделала Григория Григорьевича; кроме того, из всех лиц, игравших более или менее крупную роль при Дворе Екатерины, только Орлов и Потемкин удостоились получить для ношения на груди портрет императрицы.
В ноябре 1782 г. Орлов был отвезен своими братьями в Москву и поселимся в Нескучном, в роскошном дворце. 13-го апреля 1783 г. кн. Г. Г. Орлов скончался, приобщенный пред смертью московским митрополитом Платоном; погребение его состоялось в подмосковной деревне Орловых, селе Отраде, Серпуховского уезда.
Кн. Г. Г. Орлов не оставил детей от брака с Е. Н. Зиновьевой, но ранее того у него было несколько человек детей, из которых известны: 1) София Григорьевна Алексеева, вышедшая замуж за Буксгевдена; 2) сын Галактион, умерший в молодости; 3) сын Оспенный, которому было пожаловано дворянство, после того, как от него была привита оспа императрице и великому князю Павлу Петровичу; 4) дочь Елизавета, вышедшая замуж за Ф. И. Клингера.
Состояние, полученное братьями Орловыми за время их придворной службы, достигало громадных размеров. Они получили в сложности за это время 45000 душ крестьян и 17000000 наличными деньгами и различными драгоценностями. Часть из этих денег они употребили на покупку имений и сделались богатейшими землевладельцами в различных местах России. Из поместий, собственно пожалованных Григорию Григорьевичу, известны: мыза Ропша под Петербургом, где еще Петром Великим построен был дворец в голландском стиле; затем, в 1780 г., государыня подарила ему Гатчину, которая ранее принадлежала императору Петру III. Здесь был простой господский домик и ничтожные постройки, когда Григорий Орлов решил здесь обосноваться. По плану знаменитого Ринальди был выстроен роскошный дворец с башнями, а пространство между дворцом и озером было обращено в парк. Григорий Григорьевич владел этим имением до своей смерти, после чего Гатчина была куплена у его наследников и подарена императору Павлу Петровичу, в бытность его наследником.
Не обладая выдающимися способностями, кн. Гр. Гр. Орлов, однако, выделялся среди лиц своего положения добрым и мягким характером, благородством души и заботой о благе родины. Первый, и чуть ли не в единственном числе, выступив в защиту улучшения быта крестьян, он также принял под свое покровительство русских единоверцев в Польше и энергично хлопотал за угнетаемых турками балканских славян. Имя Г. Г. Орлова тесно связано со многими лучшими начинаниями Екатерины II в первый период ее царствования, когда она открыто заявляла сочувствие к важным реформам в государстве. Большинство современников очень сочувственно отзываются об Орлове а Екатерина уже в конце 80-х годов так характеризовала Храповицкому своего бывшего любимца: "Григорий Орлов был g;nie, храбр, решителен, mais doux comme un mouton, il avait le coeur d'une poule".
Детство Катеньки Зиновьевой прошло в роскошном поместье Троицкое-Коньково, которое мать ее выкупила у Воронцовых. Катенька получала европейское образование, музицировала, читала романы, рисовала, мечтала… Очень рано, двенадцати лет, она была представлена при дворе. Но еще раньше Григорий Орлов, ее двоюродный брат, который был старше ее на двадцать четыре года, заезжая в Троицкое-Коньково, заметил ее красоту и со свойственной всем Орловым прямолинейностью начал ухаживать за своей малолетней кузиной. Родители Катеньки всерьез этих ухаживаний не восприняли, а сама она… Кто знает? Быть может, уже тогда влюбилась и мечтала о нем, как о герое романтической истории, героиней которой была она сама?
i_052.jpg Г. Г. Орлов. Гравюра XIX в.
Щербатов в книге «О повреждении нравов в России» возмущался преступной страстью Орлова к Зиновьевой и рассказал, что князь Григорий «тринадцатилетнюю двоюродную сестру свою Екатерину Николаевну Зиновьеву иссильничал и хотя после на ней женился, но не прикрыл тем порок свой, ибо уже всенародно оказал свое деяние, и в самой женитьбе нарушал все священные и гражданские законы».
В пятнадцать лет Катенька осиротела, стала полновластной хозяйкой Конькова, куда и уехала, чтобы принимать там Григория Орлова, регулярно приезжавшего из своего неподалеку расположенного имения Нескучное. Императрица пожелала купить Коньково: все считали, что с единственной целью — отдалить влюбленных друг от друга. Но разлучить их уже было невозможно. Годы шли, к Катеньке сватались, но она отказывала всем. Для нее существовал только один мужчина: Григорий Орлов. От родных Катенька своих чувств не скрывала. В 1777 году девятнадцатилетняя Катенька писала брату Василию: «Я его люблю более, нежели когда-нибудь его любила, и, по милости Всемогущаго, я очень счастлива…»
Их свадьба состоялась 5 июня 1777 года.
Обвенчались в деревенской церквушке. Орлов угощал мужиков водкой и каждому подарил по рублю со словами: «Гуляйте, ребята, вовсю; но вы не так счастливы, как я — вот у меня княгиня!»
Как только о свадьбе узнают в Петербурге, брак Орлова с Зиновьевой насильственно расторгнут.
На заседании Сената постановили: разлучить Григория Орлова с женою и заключить обоих в монастырь.
За молодых вступилась Екатерина Великая, обязанная своим величием и троном братьям Орловым, поддержавшим ее бунт против мужа. Императрица кассировала постановление Сената. Брак снова был признан действительным. Зиновьеву-Орлову императрица призвала ко двору, сделала своей фрейлиной, осыпала подарками и благодеяниями. Общество снова было скандализировано, но против царской воли не пойдешь.
i_053.jpg Е. Н. Зиновьева. Гравюра XIX в.
Молодые супруги уехали в путешествие по Европе, в ожидании, что страсти в российском светском обществе понемногу улягутся. Из Швейцарии Катенька прислала брату романс, который сама сочинила для Григория Орлова:
Желанья наши совершились, Чего еще душа желает? Чтоб ты верен был, Чтоб жену не разлюбил. Мне всяк край с тобою — рай!
Вскоре романс этот был положен на музыку и его пел весь Петербург.
Вернувшись, супруги поселились в столице, жили уединенно, наслаждаясь обществом друг друга. Георг фон Гельбиг в своих мемуарах писал: «Княгиня сумела возвратить спокойствие в сердце Орлова; он предпочитал теперь частную жизнь прежнему бурному и блестящему существованию».
Одно омрачало счастье супругов: у них не было детей. Для лечения уехали они за границу, где здоровье Катеньки ухудшилось: возможно, из-за микстур, которые она принимала по совету докторов. Впрочем, у нее нашли чахотку, которая в те времена не щадила ни бедных, ни богатых.
Екатерина Зиновьева-Орлова скончалась 16 июня 1781 года в Лозанне на руках у любящего мужа, чей рассудок не выдержал такого удара. Она не дожила до двадцати четырех лет. Гавриил Романович Державин написал на ее кончину поминальные стихи, начинавшиеся словами: «Как ангел красоты, являемый с небес, приятностью лица и разумом блистала».
Григорий Орлов в свинцовом гробу привез тело жены в Петербург, а сам удалился в поместье, где за шесть месяцев уморил себя недоеданием и бессонницей. Жить без своей Катеньки он просто не мог.