Четырнадцатилетний цыганёнок по кличке Шпанёк был моим другом, а ещё раньше - дерзким карманником, хулиганом, драчуном и вообще - существом неуправляемым, и только потому, что все, видите ли, глядели на него вовсе не так, как ему хотелось бы. Да и воровал-то он больше со скуки, для приключений, всё всем раздавал, сам же всегда окурки стрелял, ходил в гадких детдомовских обносках и обуви не по росту.
Была у Шпанька и семья, даже целый табор семейный. Но так уж случилось, что немцы. выследили да и расстреляли всех до единого,и даже собак самой редкой охранной породы Шпанёк в тот день был с местными на рыбалке. А как услыхал, прибежал, схватил карабин, догнал тот отряд, который как раз голяком переходил вброд речушку, и пятеро из них, включая офицера, до берега не дошли.
- Эх, были б патроны, я бы всех положил.- Убивался тогда цыганёнок, дрожа и икая, размазывая слёзы грязной рубахой.
Таким вот был наш Шпанёк, его лучше не обижать.
Про эвакуацию московских детдомов болтали давно. Но всё тянули, тянули, пока немцы не подошли. Шпанёк - к физруку, который был ещё и директором нашего детдома.
- Зачем, скажите, мы разбирали оружие коль теперь драпаем, как те зайцы?
- А ты, значит, хочешь воевать хочешь? - прищурился на него директор, ловко скручивая самокрутку одной рукой.
- Хочу!– вскрикнул цыган, хочу стократно отомстить - за свою семью, за своего пса, за всех невинных, за вашу руку, например.
- Ты думаешь, я не хочу? Но, как? Вас-то на кого... Я ж пока военнообязанный.
Вагоны нам попались старые, разбитые, скрипучие и безо всякого отопления. Но мы и этому были рады. Удивились прицепу - вот так номер! Зачем это? Драпаем на Урал, а к хвосту прицепили платформу с зениткой и со спаренным "максимом" времён Гражданской, с четырьмя бойцами в тулупах и валенках.
Едва выехали на простор, в степь, уселись, успокоились, запели и вдруг - самолёт, небольшой такой, вроде истребителя, и так ведь близко, по правому борту, что хоть за крыло хватайся. Раз пролетел, второй, третий. Девки аж визжали - уж больно лётчик был симпатичный. Окна не все открывались, но там, где открылись, девчата махали руками, платками, пионерскими галстуками. Лётчик тоже махал рукой в перчатке и улыбался, стараясь держать самолёт поближе. Вдруг - визг, переходящий в крик: "А-а-а! Немец! Немец! Это же немец!"
Все - мигом к окнам, даже вагон качнулся в сторону самолёта, и между прочей мазнёй на фюзеляже врага вдруг ярко возник нелепый как смерть, чёрный крест свастики. То же самое произошло и в других вагонах, но не в последнем, который был купейным, но тоже древним, скрипучим, и в котором расположились начальник поезда, наш директор, медсестра, завхоз, бухгалтер, милиционер, четыре бойца, и мы со Шпаньком - из уважения прогнать нас никто не посмел. В отличие от детей и прочих пассажиров, бойцы уже по звуку узнали самолёт врага. Но покуда оделись, да перебрались, да расчехлили, да раскрыли ящики, да зарядили, немец зашёл сзади, да как врежет из пулемётов по платформе, по нашему вагону... Затем взмыл, взмыл упал на крыло крылом и потянул восвояси, стараясь держаться поближе к земле, чтоб, значит, радару не показаться.
- Не отстанет,- сказал директор,- керосину хлебнёт и снова появится.
Потом, на полном ходу, медсестра с завхозом считали убитых и раненых в нашем вагоне, во всех ближних. Тогда же Шпанёк вдруг вскочил, накинул красную рубаху поверх фуфайки, рванул стоп-кран и меня. Вдвоём мы вмиг отцепили платформу с четырьмя убитыми бойцами и только тогда оба взглянули на директора, как бы прося благословения на свой беспардонный трюк. А он и не думал запрещать, наоборот, был даже согласен с нашей затеей - ведь если удастся связать боем немчуру хотя бы на пол-часа - поезд спасён. В штаб обороны он уже доложил, сейчас прилетит разведка, сфотографирует чёртов аэродром, кинет координаты на батарею и через пол-часа всё будет кончено.
Однако Шпанёк не знал и не хотел знать про эти дела, он жаждал боя и только боя, давно мечтая столкнуться с надменной фашисткой тварью. Что ему директор? Он и без начальства прекрасно знал, что немец непременно вернётся добить неохраняемый теперь "обоз с большевистским отродьем". А коль взлетит, то уж точно захочет смахнуть платформы ещё и дурачка пионера, осмелевшего угрожать ему, офицеру, соколу Геринга.
Вот почему мы, оставшись одни на всю степь, сразу стали готовиться к смертельному бою. Но прежде Шпанек преподал мне такой урок.
- Слышь, Витёк, скажи-ка, как будет себя вести немец, если, к примеру, я его сбил, а он ещё жив-здоров или даже легко ранен?
- Ну, ясное дело, к своим драпанёт, если недалеко. - Ответил я, не подозревая подвоха.
Ну и дурак!- рассмеялся Шпанёк, покрутив у виска пальцем.- Запомни, немец наверняка ас, офицер, может даже граф какой, белая кость, он от детей, а тем более от одного пацана, и не подумает удирать, а скорее всего шмыгнёт в кусты и попытается по зелёнке, на пузе пробраться к нам в тыл, где ты и встретишь его своим одиноким, но точным выстрелом. Понял меня?
Я кивнул.
- Вот и хорошо,- продолжал командир,- договорились: ты будешь воевать там, я здесь и упаси боже хотя бы нос показать наверх. Пусть гад чувствует себя героем перед одиноким сопляком, обманутым сталинской пропагандой. А там посмотрим.
Обозначив таким образом план предстоящего боя, мы начали было таскать под платформу камни для сооружения моей огневой точки , предполагая потом и трупы бойцов убрать. Но вдруг - рокот мотора. Я еле успел нырнуть под платформу. Шпанёк же и не подумал прятаться, даже наоборот, его красная рубаха прильнула, то к пушке, то к пулемётной установке, то показала винтовку, то снова кинулась к пушке, где у него была дыра в полу и ещё одна винтовка всякий случай.
Самолёт всем своим разгоном и даже с упреждением летел точно в сторону ушедшего поезда, и казалось, что всё, пропали наши. Впору молиться. Но он вдруг извернулся в некоем своём пилотажном трюке, из которого вышел совсем под другим углом и взял курс на нас, прямо на нас.
- О, да ты, никак, действительно ас!– закричал Шпанёк немцу,- пугаешь, значит? Тогда держись, мы тоже не лыком шиты.
Самолёт летел уверенно, точно и даже качаясь, будто с улыбкой, что придавало особый шик асам в сравнении с прочими недоумками.
- Ну а теперь - моя очередь пугать,- закричал Шпанёк и нажал курок.
Самолёт вздрогнул, вильнул вправо, влево и... лёг на правое крыло ,задымил, потянул обратно к своему аэродрому, неумолимо превращаясь в тонкую, зигзагообразную, ленту дыма.
- Слышь, Витёк, он хотел меня напугать! И ведь, падла, не успокоится - щас там наплетёт про наглого пионера в красной рубахе и этим подставит всю свою эскадрилью, или как там у них,- хохотал Шпанёк, явно довольный первой своей победой.- Ну, и пусть прут, правда ведь? У нас вон четыре ящика патронов!
Однако, смех смехом, но ведь и перспектива реальна. Мы бросились укреплять свой объект самым серьёзным образом. Благо, под насыпью была тьма камней.
Не было у нас часов, но, думаю, не более чем за часа полтора мы возле каждого колеса нагородили каменные заборы, под осями настелили кустарник и солому. А вот трупы убрать под вагон снова не успели. На этот раз фриц, сменив самолёт, и отказавшись от поезда, пёр прямо на нас, да так низко и так рыская над кустами, что походил на сенокосилку с пьяным водителем. Однако, стрелять так было неудобно ни немцу, ни Шпаньку. Чтобы "смахнуть" пацана и самому не подставиться, истребитель надо было поднять выше насыпи и выше стрелка, прикрываясь завесой непрерывного огня двух пулемётов. Но Шпанёк и это предусмотрел. Платформа-то - с дырками. И вот он уже на шпалах, а там - винтовка. Оказавшись почти на уровне самолёта, он всадил бронебойным в мотор, что и требовалось по ситуации. Машина вспыхнула, на миг осветив лицо пилота, но тут же и погасла, ударившись мордой в песок и гальку, гулко осыпав ею настил платформы.
- Слышь, Витёк? А ведь он хотел меня перехитрить, и неплохо придумал,- сказал Шпанёк, отыскав меня взглядом на дальней лежанке, как и было приказано.
- А чему это ты так сильно рад,- поинтересовался я.- Ведь армада сейчас попрёт и от этой телеги только колёса останутся.
- Ну, и что?– воскликнул Шпанёк,- Подумаешь, горе! От них, думаешь, больше останется? Меня батя промахиваться не учил. Если хочешь знать, я таких ещё с дюжину свалить успею. А наших сколько спасём, а людей? А наших солдат? Да и кому мы с тобой нудны? Тебя вон хоть раз пытались усыновить, а на меня даже руководство не смотрит. Кстати, какая идея! Витёк, а давай мы этот их ероплан откопаем да и установим вон там на песке, как на площади, чтоб знали скоты - здесь громили их советскские пацаны и пусть только ещё раз сунутся.
Лопат, конечно, у нас не было, но были куски алюминия, много кусков. Мотор там был вырван, шасси тоже, да и мы ещё кое-что отбили, отломали, а что осталось, оказалось много легче, чем ожидалось. В общем, это может быть и покажется кому-то
маловероятным, но мы этот хлам вкопали так, что и танком не свалить. А как отошли в сторонку, пот утёрли, присмотрелись, да так и ахнули - самолёт стоял, как гигантский воин, раскинув крылья, как руки, блестя разбитым фонарём кабины, будто крича на весь мир о своей беде.
- Здорово, да?- сказал Шпанёк - Ну, что молчишь?
- Представляю, как они сейчас озвереют...– проговорил я,- Во, слышь? Летят!
И действительно, где-то за низким дымами степи, казалось, гудел исполинский зверь или что-то ещё более невероятное. Мы - по местам. Я молил богу, чтобы самолётов было не очень много, а то ведь, он, кореш-то, может и растеряться...
Гул, приближаясь, вдруг превратился в нечто очень знакомое и из-за холма на нас выпорхнул родной наш звёздный деревянный кукурузник. Уж как мы плясали перед ним на платформе, на песке, возле своего «идола», всяко демонстрируя, что мы уже гибнем без воды, без пищи и вообще от усталости.
Наконец, лётчик кинул нам свой походный паёк и улетел в сторону Москвы, вероятно с фотоснимками нашего поля битвы и аэродрома противника. В пайке оказалось фляга с водой, фляга со спиртом, консервы, сухари, складной нож с ложкой, и всякие походные принадлежности. Честно скажу, мы сразу хлебнули по фляжечной крышки спирта. Потом ещё по одной. Потом долго ели.
Уж не знаю как друг, а я проснулся от такого страха, что и не передать, первую минуту шевельнуться не мог. И хотя самолёты были ещё далеко, я узнал их по звуку и тяжко заныл душой. Ну, думаю всё, я стрелок никакой, да и Шпанёк теперь, наверняка, тоже. Может с него рубаху снять, цель как ни как. Едва его тронул, он и говорит:
- Да слышу,слышу, их немного, с десяток всего. Марш на своё место и жди парашютистов.
Самолётов оказалось три. Но как же они шли - качаясь всем строем, меняясь местами расходясь,сближаясь, устрашая своим мастерством, отработанным передпарадной выучкой.
Шпанёк знал, атаковать в лоб не будут, себе дороже. Сейчас порхнут в разные стороны, да так и будут падать на него со всех сторон с расчётом, что кто-нибудь да зацепит. А он только того и ждал, стоя в дыре в платформе. Едва они разлетелись, глядь а красной рубахи и нет, в кого стрелять–то?
А Шпанёк уж в тени, на рельсах, первым узрел в чистом небе всех троих и вмиг расстрелял, не отрывая щеки от приклада, как бывало в таборе по тарелочкам. Поскольку ветер практически не ощущался, лётчики на парашютах упали тут же - один почти мне на мушку, два других возле шедевра, то есть, на ещё более хитрую цыганскую мушку. И что удивительно, эти гады даже кобуры пистолетов не расстегнули, прекрасно зная, что русские пленных не убивают. Да и бежать-то куда при таких стрелках? А вот любопытства у них было, хоть отбавляй, так и пялились
на нашу убогую одежонку и неумытые рожи. Но молчали, опасаясь, похоже, гнева за попытку такого свирепого покушения.
Забрав оружие, мы связали их по рукам и по ногам. Погодя, ещё выложили их на видном месте, как заложников, чтоб, значит, их руководство и коллеги нас больше не беспокоили. Я, было, предложил добавить к ним труп первого немца и обломки самолётов.
- Да, ну их.- ответил Шпанёк,- видеть их не могу. Перестрелял бы...
Оно и понятно, даже после такого удачного боя благородное чувство мести моего друга осталось неудовлетворённым.
После подошёл поезд с такими же детдомовцами, как и мы. Военные осмотрели, засняли место боя, немцев забрали с собой, трупы отправили в морг, нас - на допрос.
А на конечной станции, где разгружался второй поезд, состоялся большой митинг, с оркестром, флагами, транспарантами, где много говорили про детей, где Шпанёк рассказал о нашей победе. Всем были розданы пакеты с подарками, которые, как раз оказались к ужину. Но и это ещё не всё. Кроме того, нас, как героев, в разных газетах пропечатали, во всём новом, с цветами с медалями. Ко всему, наша популярность спровоцировала обвал желающих усыновить юных героев. Откуда только ни звонили, ни писали, ни приезжали.
Время летело, начальство торопило, а мы, как недоумки, ночами в казённые подушки плакали. Разумеется, мы согласились, Шпанька увезла в Уфу цыганская семья, а я с двоюродным братом уехал в Магнитогорск.
Всю оставшуюся жизнь дружили семьями. Ах, как мы дружили! Теперь его, Шпанька, Николая то есть, нет. И я эту историю кинул в наш несусветный мир в память об этом близком, преданном человеке.