Мария сидела у окна, опершись локтем на подоконник, и смотрела вдаль – в серое утро, расстилающееся над домами молчаливым туманом. День был вроде бы обычный, но на самом деле особый – именно сегодня было два года с того момента… Впрочем, надо ли вспоминать о тех, кого с нами нет? Ровно два года назад ты не пришёл… Ну и ладно, дело прошлое – хотя и не могла Мария забыть тот день, которого и не было причин помнить. Всё в её жизни с тех пор шло своим размеренным чередом – не плохо и не хорошо, но нормально, как у всех. Полчаса назад Мария проводила на работу мужа, в кроватке же, повернувшись поперёк одеяла, тихо посапывала дочурка – какая-никакая, а семья, поприличней многих. Да, у Марии определённо имелись поводы для гордости – не имея ни собственного угла, ни копейки денег в кармане… А теперь – семья, всё как у всех. Полчаса назад ушёл на работу муж, через час проснётся доча, встречать первое утреннее солнце – а пока есть немного времени, чтобы вспомнить… Мария подошла к мебельной стенке, приоткрыла бар, и налила в пузатый бокал мутной жидкости – вискарь заструился в хрустале, как будто бы был живым. Нет, Мария не употребляла алкоголь совершенно, тем более крепкие напитки – но сегодня был особый день, о котором никто не знал. Пусть мир живёт, люди встречаются и расходятся, и земля крутится по заранее установленному кругу – но у неё осталось всего полчаса на то, чтобы подумать и вспомнить. Мария выпила без закуски, по-походному, и налив в бокал ещё виски, встала возле окна. «Почему ты не пришёл?», – обратилась она мысленно к кому-то снаружи, посмотрев туда, где над серыми крышами медленно поднималось усталое солнце, – «Ты хотел сделать мне хуже?», – спросила она кого-то невидимого, и сама же и рассмеялась, – «Видишь, а хуже не получилось. Посмотри, какая у меня дочурка», – с гордостью показала взглядом Мария на существо, посапывающее в кроватке. «Вот уж точно, надежда и опора», – подумала Мария, и живо представила, как скоро поведёт дочу в садик, а потом в школу, а потом… Волшебный мир открывался перед Марией всеми своими перспективами, но что будет точно, она не знала, и знать не могла – но это обязательно будет что-то хорошее. И уж точно – Мария никогда не будет бить свою дочку, даже пальцем не тронет, и не позволит никому. «Вот, моя надежда», – с нежностью посмотрела она на спящего ребёнка, и, обратившись к пустоте за окном, с укором, – «А ты…», – но ничего не ответила пустота снаружи. Поэтому Мария решительно выпила, и поставила бокал обратно в бар. Затем прошла за письменный стол, и села за компьютер, войдя в социальную сеть. Миллионом незнакомых лиц замелькала лента, и Мария подумала о том, как мало среди этих лиц живых людей – уже давно в социальных сетях были в основном люди, которых нету. Началось всё с того… Да, в общем-то, и не начиналось – просто люди умирали, заболевали, а то и просто прекращали общение, оставляя после себя аккаунты в социальных сетях, и настал такой момент, когда мёртвых стало намного больше, чем живых. И удивительно – мёртвые вдруг зажили собственными жизнями, и стали писать послания живым и друг другу. Мария плохо разбиралась в социальных технологиях, и не могла объяснить, кто на самом деле пишет от имени давно умерших – но подозревала неких рекламщиков, потому что сообщения с того света носили в основном рекламный характер. Представьте, пишет вам в социальной сети давно отправившаяся на тот свет бабушка, – «Внуки, ну как вы там?», – и тут же советует купить какой-нибудь комплект постельного белья. Он, может, и не нужен тебе совсем, этот товар – но бабушек принято слушать. Или пишет тебе вдруг некто с бородой и в кепке, хитро прищурив глаза, – «Привет, братан! Я Владимир Ильич Ленин, чего скучаем? Не скучай, лучше купи новый процессор от Intel – это я тебе как вождь пролетариата говорю». И вроде и понимаешь, что нет никакого Ленина, и никогда не было, а пишет тебе от имени вождя хитрый рекламный менеджер – но всё равно думаешь о том, почему бы не купить в магазине новый процессор. Вождь плохого не посоветует. Вот и сейчас загорелось в углу экрана Марии новое сообщение от неизвестного пользователя. «Машка?», – удивлённо вопрошала надпись. «Кто бы это мог быть?», – засомневалась Мария, заинтригованная столь фамильярным обращением, и открыла окно переписки. «Мама, ты?», – спросила она, посмотрев фотографию то так, то эдак, – «Ты же умерла!», – и, растерявшись, – «Как у тебя дела?». Идиотизм ситуации начинал веселить Марию. «Мама, рассказывай!», – с хохотом попросила она, – «Как там, на том свете?». «Нормально», – ответила та, – «Всё, как написано – и не будет уже ни мужей, ни жён, но будут как Ангелы на небесах». «Ха!», – рассмеялась Мария, – «Какие чудные вещи ты говоришь! А у меня вот есть муж, и доча есть», – и она весело кивнула взглядом в угол, где ребёнок повернулся во сне, как будто понял, что говорят о нём. «Доча скоро проснётся, а муж уже давно на работе, я же сижу, немного виски выпила – раз в два года можно. Сегодня особый день – но, впрочем, об этом не буду – слишком личное». «Из вискарей попробуй William Lawson Super Spiced», – деловито посоветовала мать, – «Вот где настоящий шотландский виски». «Ну да, ты же специалист», – зло подколола Мария, – «Что ещё посоветуешь?», – встала, подошла опять к бару, и налила в стакан мутной жидкости, – «Ну, и последний… Lawson, не Lawson… Что есть – то пьём». После же встала возле окна, и вдруг накатили на неё воспоминания из глубокого детства. Снег падал сверху, кружась искрами в свете ночных фонарей, и скрипел под полозьями санок. Мария лежала в санках, закутанная в шапки, шарфы, комбинезоны – так, что невозможно было даже пошевелить рукой. Мама тянула санки за длинную верёвку, иногда переходя на бег – отчего Мария начинала заливисто смеяться – и всегда везла её перед сном одним и тем же маршрутом. Минуя несколько одинаковых дворов, санки неизменно останавливались возле памятника грустному носатому человеку в шляпе и с книжкой, где мама присаживалась на скамейку, чтобы перевести дух. После маршрут пролегал наискосок ещё через пару коробок, пока мать не останавливала санки неизменно под одними и теми же окнами, и показывала пальцем куда-то вверх. «Машка, смотри», – говорила она, – «Здесь живёт Иван Аркадьич. У-у-у!», – издавала она низкий звук, и показывала пальцами рожки над головой – так, чтобы сразу стало понятно, какой Иван Аркадьич всё-таки дурак – Мария же не могла понять, что же такого в совершенно незнакомом ей Иване Аркадьевиче, который живёт где-то здесь, поэтому начинала заливисто смеяться. После чего санки катились по снежному насту обратным маршрутом, привозя засыпающую Машку к собственному подъезду. И так хорошо было тогда, когда падал хлопьями снег, и катились санки… Что же случилось потом? «Может быть ты мне объяснишь», – задала Мария вопрос в пустоту за окном, – «Но нет, ты не объяснишь. Тебя и самого нет уже ровно два года». Поэтому придётся понимать всё самой… Мария пролистывала, как книгу, собственную жизнь, силилась – и не могла понять. Да, возможно, она не была идеальной дочерью – но такой же, как и все – не хуже и не лучше. Но тогда почему?... Может быть, это какая-то причудливая месть – но за что ей было мстить?, – не заслуживала она, откровенно говоря, никакой мести. Мария легко прошелестела по полу домашними тапками, и вновь присела за компьютер. «Мама?», – спросила она. «Да?», – ответили на том конце. «Можно задать тебе несколько вопросов? Это очень серьёзные вопросы. Можешь на них не отвечать, но хорошо бы было, если бы ты ответила». «Жизнь – сложная штука», – вдруг сказала мать менторским тоном, – «Но относиться к ней можно проще. Выходные в Париже всего за пятьсот долларов. Детям скидка». «Какой Париж?», – разозлилась Мария, – «Ты вот лучше мне объясни… Почему ты оставила меня совершенно без собственного угла? Зачем ты выгоняла меня в мороз на улицу?», – и она съёжилась от холода, только вспомнив, – «Разве я была тебе плохой дочерью? Может быть, ты мне мстила – но за что и зачем? А я вот справилась», – гордо сообщила Мария, – «У меня есть семья, муж и доча – пусть не лучше, чем у других, но уж точно не хуже». Молчание наступило на дальнем конце провода. «Сейчас», – пришло сообщение, – «Ты пока покури», – и Мария испугалась, не в силах понять, откуда мать узнала, что она курит. Подойдя к окну, она вставила в зубы тонкую сигарету, и чиркнула зажигалкой, стараясь, чтобы дым улетал в форточку, не попадая в квартиру. «А тебя уже два года как нет», – сказала она в окно, – «Тьфу. И мне уж точно всё равно – как ты живёшь, и чем ты дышишь».
Ранним утром Лариса проснулась от хлопка входной двери – это Машка убежала куда-то по своим делам. После вчерашних гостей раскалывалась голова, и солнечные лучи, проникая в квартиру, были настоящей пыткой – Лариса пообещала себе больше никогда так не напиваться. Пройдя мимо отрывного календаря, она на секунду задумалась, – «Подожди, подожди!», – сказала она календарю, как будто смотря в него, и не веря. «Это же тот самый день», – молча произнесла она, – «Пятнадцать лет назад…». Нет, только не сегодня. Пусть завтра, послезавтра, через неделю – но не сегодня… Лариса подошла к шкафчику, и открыла его – на деревянной поверхности одиноко лежала денежная купюра, и немного медной мелочи. «Пятнадцать лет», – подумала Лариса, – «Надо пойти в магазин, и непременно взять хорошей водки. Или даже вискаря – в такой день нельзя пить, что попало. А там уж как-нибудь проживём…», – и, влезши в уличные тапочки, Лариса, зажав в кулаке деньги, выскользнула из подъезда в сторону магазина. Вернувшись же, она обнаружила, что дома до сих пор никого нет, достала из пакета увесистую коричневую бутыль, и помыла стакан, поставив его на подоконник. Сама же, придвинув к окну табурет, присела, налила в стакан мутной жидкости, и, облокотившись, стала смотреть куда-то в дали окна. Если бы можно было прочертить линию от этого взгляда, то показалось бы, что её глаза смотрят точно куда-то вдаль, через несколько одинаковых дворов, но что находилось там – было никому неизвестно. Да и какая разница – всё равно все дома в спальных районах одинаковые, и все квартиры одинаковые, построенные по типовому проекту. И поэтому совершенно неважно – куда именно смотреть. Лариса подняла стакан с коричневой жидкостью. «Иван Аркадьич», – сказала она укоризненно куда-то вдаль, за окно, – «Помнишь ли ты этот день? Сегодня пятнадцать лет, как ты не пришёл. Ты не пришёл на следующий день, хотя и обещал. Ты не пришёл через неделю. Ты не пришёл через год. Ты не пришёл даже через пять лет. И вот, сегодня – пятнадцать лет, как ты не приходишь. И в этот день…», – мысли Ларисы запутались, и она подумала, что не стоит говорить так долго и греть посуду, – «В общем, за тебя!». Где-то далеко повернулся ключ в замке, и раздались шаги в коридоре. Лариса почувствовала спиной, как открывается дверь её комнаты, и услышала шаги в направлении шкафа, и то, как открылась деревянная дверца. «Ой, сейчас что-то будет», – запричитала она, вжавшись в подоконник. «С**а», – пронёсся в воздухе голос, натянутый, как струна, – «На последние деньги». «Ты не могла купить бухло подешевле?», – раздалось откуда-то сзади, – «И теперь объясни, на что мы будем жить?». «Доча, как-нибудь», – тихо простонала Лариса, и мысленно обратилась в даль за окном, – «Иван Аркадьич, приди и спаси меня. Как бы хорошо было бы, если бы ты пришёл прямо сейчас», – но за окном дул только ветер, нагибая ветви. «Дай сюда!», – из-за спины протянулась настойчивая Машкина рука, и попыталась ухватить бутылку. «Не отдам!», – закричала Лариса, вцепившись в вискарь обеими руками, и, развернувшись, встала с табуретки. «Нет, отдашь!», – не отступала Машка, и Лариса вдруг отвесила ей оплеуху такой силы, что дочь отлетела к стене, ударившись головой – Лариса и сама не поняла, как так получилось. Машка сползла по стене, некрасиво изогнув руки и ноги, и как ребёнок, зашлась в рыданиях. «Мама», – спросила она сквозь слёзы, – «Ну почему? Зачем ты всё время пьёшь, пьёшь, и пьёшь? Почему сидишь дома, и не идёшь работать?», – и вдруг встала на ноги. Она подошла к матери, и стала гладить её по голове, – «Мама, ну давай вместе, если ты не можешь одна – мы вместе пойдём искать работу, только прямо завтра, потому что ничего никогда нельзя откладывать. Ты только сегодня больше не пей, а до завтра протрезвеешь – и сразу пойдём. Сейчас, подожди», – и Машка убежала куда-то. Вернулась с книжкой, на обложке которой был изображён хитрый индус в шапке, которую бабушки обычно вяжут своим внукам. Индус улыбался кривыми зубами, и поднимал вверх указательный палец. «Мама, смотри», – Машка открыла книгу где-то на середине, – «Тут всё написано, если хочешь измениться – нужно начинать меняться прямо сейчас», – и тоном учительским, странным от ребёнка, – «Поэтому, никогда ничего нельзя откладывать на потом». Лариса посмотрела на индуса в вязаной шапке, хитро улыбающегося с обложки, потом – за окно на улицу, по которой вот уже пятнадцать лет к ней не шёл Иван Аркадьич, потом опять на индуса – и поняла, что индус бесполезен. «Машка», – устало сказала она дочери, – «Тебе нужно – ты и работай. А мне никакие деньги не нужны. Хочешь денег – иди мыть машины. Замуж иди», – и Машка, разрыдавшись, выбежала из комнаты. Лариса же закрыла за ней дверь на маленький дверной засов, сто раз переломанный, и столько же раз установленный на место. Она села на табуретку, и налила виски в стакан, облокотившись о подоконник. За окном бушевал ветер ураганной силы, нагибая ветки деревьев. Лариса подумала о том, что мысли материальны, и, – чем чёрт не шутит, – представила себе, как где-то, через несколько кварталов от неё, одевается в собственной квартире Иван Аркадьич. Вот он выходит на улицу, потому что не может быть, чтобы он не пришёл и сегодня тоже, вот переходит через улицу на зелёный цвет светофора – мысленно Лариса вела Ивана Аркадьича, как заправский авиадиспетчер ведёт самолёт на посадку. Минут через десять в коридоре раздался звук дверного звонка. «Как же за****и эти твои алкаши!», – крикнула откуда-то Машка. Лариса же, допив оставшееся в стакане, пошла в коридор открывать. На лестничной площадке стоял, покачиваясь, Володька – сосед из второго подъезда. Он открыл рот, и начал говорить что-то длинное, но в его речи невозможно было разобрать ни единого слова, так, что вся тирада напоминала протяжное «Му-у-у-у». Увидев, что совершенно не понят, Володька замолчал, и хитро постукал ладонью по карману, в котором угадывалась стеклянная фляжка. «Проходи», – пригласила Лариса, и на миг засомневалась – а хорошо ли будет, если сегодня, сейчас, всё-таки придёт Иван Аркадьич, и увидит здесь пьяного Володьку – но быстро объяснила всё себе, найдя выход. «Ты знаешь», – обратилась она мысленно к Ивану Аркадьевичу, – «Это совсем другое». И правда – Володька всегда сидел на табуретке, и рассказывал что-то тягучее и бесконечное, в чём невозможно было разобрать ни единого слова – пока так на табуретке и не засыпал. Но на самом деле Лариса знала, о чём ведёт Володька свои неразборчивые рассказы – он говорил о жене, которая умерла год назад. Она даже хотела позвать Володьку к себе жить, потому что это великое благо – иметь рядом человека, который никогда ни о чём не спрашивает, а только говорит сам – да так, что ничего не понять, и потом засыпает на табуретке. «Нет, это решительно, абсолютно другое», – успокоила себя Лариса, и подумала о том, что Иван Аркадьевич, придя сегодня, обязательно её поймёт. «Это ещё б***ь кто?», – раздалось сзади, и из-под руки как-то незаметно выскочила в подъезд Машка. «Ты вообще кто, и зачем пришёл?», – заорала она на Володьку, и толкнула его так, что он и сел прямо на ступеньки, и остался сидеть, мыча что-то неразборчивое, но возмущённое и недовольное. Ларисе же захотелось спрятаться, она подумала о том, насколько это страшно – потерять жену и голос, а потом сидеть на ступеньках подъезда, будучи не в силах ничего сделать. «Не позорься», – зашипела она на Машку. «На себя посмотри», – парировала та, отчего на глаза Ларисы навернулись слёзы, – «Короче, либо я – либо вот этот», – указала дочь пальцем на Володьку, не прекращавшего мычать тягуче и неразборчиво. «Ну и п***уй!», – взмолилась Лариса, почувствовав невыносимую обиду, отчего Машка с книжкой побежала, быстро перебирая ногами, вниз по лестнице. Лариса же, оставив открытой входную дверь, прошла в свою комнату, обратно к подоконнику. «На себя посмотри», – подумала она, – «Почему нужно всегда бить по больному месту? Да, я уже не такая, как раньше. Но ведь и ты», – обратилась она в окно, - «Наверное, тоже изменился за эти пятнадцать лет. Но ты не подумай – я не теряла времени зря. Всё это время я провела с пользой», – Лариса подошла к шкафу, и начала рыться в бумагах, – «Посмотри, это моя дочь – а вот её похвальные грамоты, за каждый класс. А вот – за участие в олимпиадах. А знаешь почему?», – спросила она мысленно Иван Аркадьича, – «Я её по японской методике воспитывала – когда не ругаешь совершенно, а в детстве разрешаешь всё. Поэтому она такая умная. Да», – виновато сказала она, – «Иван Аркадьич, ты – строгий, ты придёшь и скажешь, что нельзя в сорокаградусный мороз выгонять ребёнка из дома, и мне станет стыдно. Но, поверь», – обратилась она к окну, – «Ничего страшного в этом на самом деле нет. Моя дочь очень общительная, у неё множество хороших друзей и подруг. И она вовсе не на улице, а уже у кого-нибудь в гостях, и скоро вернётся домой. Это у меня», – и Лариса постаралась, чтобы её мысль, пролетев над домами, звучала с максимальной нежностью, на которую вообще способны мысли, - «Есть только ты».