Любовь Николаевна Лебедева. Доцент, кандидат биологических наук, стаж работы в сельхозинституте – около тридцати лет. В НСХИ трудовую биографию начала в 1953 году на кафедре зоологии и защиты растений зоотехнического факультета, продолжила на агрофаке в составе кафедры плодоводства и семеноводства. В 1962 году, когда был сформирован факультет защиты растений, стала его первым преподавателем по фитопатологическим дисциплинам.
Мне довелось в студенчестве слушать лекции Любови Николаевны. Заснуть она не давала! Читала живо, интересно, звучным голосом и без конспектов. Чувствовалось, что предмет знает хорошо. Поражала её память. Любовь Николаевна была инициатором литературных вечеров на факультете и могла в течение 2-3 часов читать наизусть(!) стихи любимых поэтов, перемежая поэтический текст сведениями биографического характера. Ни один из самодеятельных концертов также не обходился без её участия. Выдумщица, острая на язык, энергичная…
Люба Лебедева, девчонка из Калужской области, нахватав двоек по математике, не стала сдавать выпускные экзамены за десятилетку в Сильковичах, а отправилась в Москву к тётке, решив, что сумеет и без аттестата куда-нибудь поступить.
В столице её не ждали. Тайной мечте выучиться на артистку осуществиться было не суждено. Люба быстро поняла, что без документа об окончании школы на учёбу не возьмут. Да и в артистки она вряд ли годится…
В Москве в конце тридцатых годов строили метрополитен. Всех деревенских брали на работу. Любу определили в маркшейдерскую группу шахты № 17. Таскала тяжёлый ящик с теодолитом, лазила по забоям, помогая вести проходку для будущей станции «Новокузнецкая». Работа показалась Любе малоинтересной и быстро наскучила. Отработав до отпуска лебёдчицей, она стала подыскивать другое место. От управления Метростроя её перевели в лабораторию отбирать пробы воздуха на загазованность.
По вечерам ходила на подготовительные курсы, но математику так и не одолела. Первые попытки обучиться какому-нибудь ремеслу также оказались неудачными. На курсах стенографии осилила шестьдесят слов в минуту, но дальше дело не пошло: то забывался конец фразы, то середина…
На курсах машинописи было не легче: клавиатуру она знала, могла печатать с закрытыми глазами, но короткие пальцы не доставали до нужных букв. Педагог через месяц с раздражением заявила, что с её руками только лопату держать.
В 1940 году Люба, далёкая от идейных соображений, оказалась в рядах комсомольцев Метростроя: за вступление в члены ВЛКСМ ей обещали дать место в общежитии.
Двухэтажный деревянный барак в районе Измайлово был заселён плотно. В комнате, где жила Лебедева, стояло тринадцать кроватей. Деревенские девчонки жили дружно, не ссорились, мечтали когда-нибудь поселиться в семейном общежитии, где у каждой семьи была отдельная тумбочка, столик, кровать, а от соседских глаз отделяла повешенная простыня…
В сорок первом началась война. С августа Москву стали бомбить. Немцы с самолётов бросали зажигательные бомбы, которые при падении на крышу взрывались, вызывая пожары. Иногда бомбы загорались уже в воздухе. Молодёжь постоянно дежурила на чердаках домов. Зажигалки сбрасывали вниз специальными клещами, лопатами, подсобными средствами и тушили в песке.
К регулярным бомбёжкам они быстро привыкли. В бомбоубежище Люба спускалась только дважды, поскольку спать там было невозможно: тонкое одеяло, принесённое из общежития, не спасало от сырости и холода. Девчонки решили: пусть их убивают в кроватях, но замерзать в убежищах или землянках при минус двадцати они не станут.
В комнате с девчатами жила женщина лет сорока. Она очень боялась бомбёжек и во время воздушных налётов пряталась под кроватью. Поскольку телосложением бог её не обидел, постольку «спрятанной» оказывалась только голова, всё остальное оставалось снаружи…
Во дворах для укрытия горожане рыли множество противотанковых рвов и ям. В одну из них, недалеко от общежития, прямиком попала бомба… Немцы часто сбрасывали над городом листовки. Текст одной из них Любовь Николаевна помнит до сих пор:
Московские дамочки,
Не прячьтесь в ямочки!
Поедут наши таночки –
Зароют ваши ямочки!
На некоторых листовках был изображён сын Сталина в компании с немецким офицером. Москвичей обязывали собирать листовки и сдавать. Следили за этим строго.
В 1941 году в общежитие Метростроя часто приходили люди и агитировали молодёжь, в первую очередь комсомольцев, помогать армии. Люба с подругами, как и большинство мобилизованных москвичей, осваивала работу дружинницы: разбирала кирпичные завалы, училась вытаскивать раненых, переносить их на носилках и грузить в машину.
Немцы подошли совсем близко к Москве, поэтому ожидали, что в городе будет много разрушенных зданий, из-под которых придётся извлекать людей…
В Москву стали поступать первые раненые. Лебедева, закончив школу медсестёр и сдав все предметы на пятёрки, была распределена на практику в больницу «Медсантруд».
Однажды во время врачебного обхода она находилась в палате. Один из раненых, штурман, лежал на животе: его поясница, нижняя часть туловища, ягодица были синюшными от начинающейся гангрены. Чтобы предотвратить заражение крови, врач скальпелем стал резать пораженное место. Люба, панически боявшаяся и боли, и крови, заорала благим матом и схватила хирурга за руку. Тот обернулся и, увидев, что вопит от страха новоиспечённая сандружинница, распорядился, чтобы эту дуру сейчас же выгнали.
На этом медицинская практика закончилась. Любовь Николаевна, вспоминая, смеётся, как рожала дочь Юльку уже после войны. Всех папаш, топтавшихся под окнами роддома, как ветром сдуло, когда у неё начались схватки. На следующий день мужчины дружно интересовались у медперсонала, родила ли та женщина, которая так ужасно кричала...
В январе 1942 года, когда немцев отогнали от Москвы, по рязанской дороге двинулась огромная масса людей, покидавших столицу. Уезжали в Сибирь, Среднюю Азию…
В это же время на одном из комсомольских собраний метростроевским девчатам предложили пойти служить в армию. Любовь Николаевна вспоминает, что не все коренные москвички, работавшие с ними, откликнулись на призыв. Некоторые накрашенные девицы сообщали, что у них дома лежат больные родственники, и быстро исчезали из поля зрения агитирующих. Впрочем, их не спешили записывать: понимали, что такие не станут таскать тяжёлые носилки или копать противотанковые рвы. Деревенские были патриотичнее.
В 1942 году на праздничном концерте в честь 8 Марта выступил раненый генерал и попросил девушек помочь фронту. После его выступления девчата сразу записались на службу. Любу определили в зенитную артиллерию Московского фронта.
Неискушённых в ратном деле девушек из Вологодской, Тверской, Московской и других близлежащих областей в ускоренном порядке стали обучать премудростям разведки воздушных целей. Учили различать самолёты свои и противника по гулу моторов, по следу, который они оставляют, скорости движения, фюзеляжу, крыльям, другим признакам.
Люба научилась пользоваться дальномером, определять цель, азимут, координаты. После обучения девушки приняли присягу и их перевели в зенитный полк № 1201 на Киевском шоссе по Нарофоминской ветке.
Свои воинские заслуги Любовь Николаевна оценивает скромно. Несомненно, польза от службы девушек-зенитчиц была огромной, но, по её мнению, состояла в том, что они просто заменили мужчин там, где было можно: молодых солдат сразу отправили на передовую, оставив у артиллерийских орудий только тех, кто по возрасту или состоянию здоровья был не годен для пехоты или танковых войск.
Служба давалась непросто. Командиры спуску никому не давали, скидку на пол и возраст не делали. На посту зенитчицы в течение четырёх часов летом и двух – зимой были обязаны стоять на открытом месте и безотрывно следить за всем происходящим в небе.
Если самолёт был далеко, то определяли только направление движения и сообщали следующей батарее, что в их сторону движется неопознанная цель. Если цель опознавали, определяли её местонахождение и стреляли в основном заградительным огнём, заставляя бомбардировщики противника поворачивать назад. Некоторые из них сбрасывали смертоносный груз, не долетев до столицы.
Случалось, кто-то из девушек не опознавал свой самолёт. За это стыдили перед всем полком, и провинившаяся получала наряд вне очереди.
Лебедева тонкости зенитного дела освоила хорошо и БУЗУ (Боевой устав зенитной артиллерии) знала назубок. Но и ей попадало. Например, за пререкания с сержантом или за самовольные отлучки.
Деревня от расположения зенитного полка находилась всего в пятистах метрах. Зенитчицы, захватив трёхсотграммовую пайку, бегали иногда к местным жителям менять хлеб на молоко или деньги, если в ларёк привозили заколки для волос, зеркальца…
За недисциплинированность заставляли рыть противотанковые рвы длиной полтора метра, глубиной метр двадцать или носить из-под горки воду (двести вёдер!) в баню. Такие воспитательные меры действовали безотказно.
Утром 9 мая 1945 года зенитному артиллерийскому полку № 1201 объявили о победе. Девчата плакали от радости. В тот же день начали трясти свои вещмешки, собираться в дорогу. Но им объявили, что отпускать будут постепенно, не всех сразу. До Лебедевой очередь дошла только в августе.
Любина тётка в сорок втором с семьёй эвакуировалась на Урал, мать с двоюродными сёстрами остались в Сильковичах, «под немцами». В пяти километрах от деревни в то время находился военный аэродром, и немцы, высадив на него десант, заняли Сильковичи ночью. Никто не ожидал такого быстрого продвижения. Любина мать рассказывала позже, что если б они знали, то запрягли бы корову и уехали за семь километров от дома: там фашистов не было, так как наступление шло клином. Сильковичи сожгли.
Мама и сёстры некоторое время прятались в уцелевшем каменном здании МТС, потом немцы погнали их в сторону Белоруссии. К счастью, бросили по дороге. Уцелевшие от расправы сельчане жили в землянках, завшивели и наголодались. Потом пешком с детьми шли до Вязьмы. Смоленскую и Калужскую области в то время уже освободили.
Всем, у кого сожгли дома, по заявлению обещали дать дотацию, но так ничего и не дали. Оставшиеся без крова люди устраивались, как могли. Хорошо, что беженцев местные жители всегда принимали и помогали им.
В 1944 году Любина мать приехала в Ташкент к брату, известному в Узбекистане ветеринарному врачу, выхлопотавшему ей прописку, что сделать было непросто: город был наводнён эвакуированными. Особенно много было польских евреев, бежавших от фашистов. После демобилизации Люба отправилась к матери в Ташкент.
Осенью 1945 года Лебедеву как участницу войны взяли на подготовительные курсы в Среднеазиатский госуниверситет, хотя приём документов к тому времени был уже закончен. Учиться после большого перерыва было трудно. Чтобы получить аттестат о среднем образовании, пришлось заново штудировать математику. Любовь Николаевна говорит, что до сих пор помнит бином Ньютона. Три исписанных листа она выучила наизусть, как стихотворение.
Ей предлагали пойти на медицинский факультет. Но она, помня о неудавшейся практике, отказалась. Хотела стать историком, но побоялась своей невыдержанности. Истфак САГУ готовил в то время исключительно политработников, поэтому за каждое опрометчивое слово можно было «полететь». Она выбрала биологический факультет.
Зенитчица Лебедева отслужила на Московском фронте долгие три года и семь месяцев. За ратный труд получила орден Отечественной войны ІІ степени и медаль «За победу над Германией».
Героем себя не считает. Говорит, что раненых не видела, «ура» не кричала и в атаку не ходила.
Да в этом ли дело? Великую Отечественную войну выиграли не вожди, не генералы, не горстка отчаянных героев, а многомиллионная армия рядовых тружеников фронта и тыла, безоговорочно вставших на защиту Родины.
Младший сержант Лебедева имеет полное право сказать: «Солдаты мы. И в этом наша слава…».