Мой мозг взрывается от мыслей.
Что делать дальше, где найти ответ?
И я хожу по камере как пьяный,
И сердце ноет и болит.
Душа моя кричит от боли:
Родных со мною нет...
И строки эти лишь о свободе
По капельки со стен бежит.
Навстречу Солнцу простираю руки
Шепча "прощай" потерянной свободе.
Где ты, моя волшебная свобода?
Мне без тебя нет радости, нет жизни.
Я в камере страдаю без тебя.
Для вдохновения не осталось места.
Душе -не петь, а сердцу - не согреться.
В тюрьме уже не сняться сны.
Мне ведомо единственное средство:
Спасти свое израненное сердце,
Покаяться и в душу Богу заглянуть.
Я вспомнил в своей памяти, когда поехал в село и помогал родственникам пасти коров. В один день скот разбрелся по степи, и я один в кромешной тьме собирал их в стадо. Я услышал вой волков. У меня тогда был животный страх, что на меня нападут волки.
Чувство, подобное испытанному тогда в детстве страху, овладело мной, когда надзиратель открыл дверь и впустил меня в камеру.
С минуты я стоял, молча, прислонившись спиной к двери.
Для любого нормального человека пребывание в неволе - всегда сильный стресс. Законы и понятия, по которым живут люди по ту сторну шлюза, столь не похожи на обычные, вольные, что не каждый из «первоходов» может сходу к ним привыкнуть. На этой почве между сидельцами порой происходят недоразумения, иногда смешные, иногда не очень. За месяцы, проведенные в тюрьме, я привык к тусклому свету, к камере, к «кормушке» (маленькой дверце в двери), к постовым. К проверке, к шмону (обыску). К вечным разборкам и спорам сокамерников. К кому еще надо привыкнуть, Господи. Я, наверное, схожу с ума.
В самой камере идут постоянные движения, потому что маломестки - редкость. Когда в небольшое помещении сажают много мужчин, которым приходится спать по очереди, то они постоянно беседуют и ищут, чем бы им заняться. Ночью зеки сверлят стены. Не с целью побега, а чтобы связаться с другими камерами и что-то туда передать – записки всякие или чай с сигаретами. Просто наточеннной ложкой или проволкой, сменяя друг друга, арестанты с настойчивостью муравьев делают отверстие в стене, полу, потолке. После маскируют их кусками штукатурки и используют для отправки нелегальной почты. Разными способами отправляют записки. Один пример, отламывают от веника палочку или туго скручивают газету, прикрепляют на конце веревку с платком или тряпочкой, куда вкладывают записки, и, как нитку за иглой, отпраляют соседям. Часто так рассверлен весь следственный изолятор, малявы можно гонять по всем этажам. Переписка идет постоянно. Еще и транзитные малявы (записки) приходится принимать и гнать дальше. С другими корпусами и с волей связь поддерживают криком. Грузы и письма отправляют и принимают через «дороги». Скручивают из газеты «духовое оружие», приклеивают стыки хлебом. Из тетрадного листка делают конус – «пулю» с утяжеленным носком. В нее вставляют тонкие нитки из носков. Застреливают «пулю» на другой корпус или свободу, там ее ловят, привязывают тонкую прочную веревку, скрученную из ниток. После гоняют чай, курево, наркоту и даже одежду. Естественно, все эти движения так легко не наводятся. В коридоре дежурит постовой. Он заперт на этаже, при этом сотруднику даже не на что присесть. Ну а раз невозможно спать, то он от скуки или служебного рвения ловит нарушителей режима, поэтому по всему коридору постоянно слышится, как постовой да хрипоты орет, чтобы «атасники» в камере не загораживали глазок. Зеки в ответ огрызаются, зная, что ключей у постового нет, а дежурную смену будут вызывать только в крайнем случае, когда в «хате» (камере) кого – то убивают или прилюдно насилуют. В общем, ночью поспать получается плохо, вся жизнь зека кипит в камере ночью.
Сидя в тюрьме, я стал писать заметки о тюремной жизни. Для чего я решил писать «ДНЕВНИК АРЕСТАНТА»? Я хочу, чтобы люди знали, что происходят в тюрьмах на самом деле, потому что в тюрьме к арестантам относятся хуже, чем к животным. А все, что видят наше общество по телевидению, - это парадная часть, где все выглядит хорошо, где все аккуратно, беленько, чистенько, как по нотам ,а внутри, полный беспредел…
У меня появился страстный поклонник моих заметок. Можно сказать, мой сосед по шконке (кровати). Он лежит на первом, я на втором этаже шконки. Это добрый дедушка Беюкхан Нагиев, мы его просто называем – Баба, что на азербайджанском языке означает дедушка. Очень интеллигентный человек, высокообразованный, с педагогическим образованием, бывший директор школы. Ему семьдесят пять лет, по иронии судьбы в пожилом возрасте оказавшийся за решеткой. Бабе дали двенадцать лет, после апелляции, которую он подал, срок скосили до десяти лет. Такое решение суда - насмешка над пожилым человеком.
- Что же поделать, такое у нас государство, - так отвечает он о своем сроке, когда ему задают об этом вопрос сокамерники.
Баба ко мне относится как к сыну, старается почему- то огородить меня от всего. Мне это приятно, хотя я иностранец, а остальные местные, именно ко мне он относится с нежной, какой-то отеческой теплотой. Всегда спрашивает меня, поел ли я. Когда я сплю, если принесли еду, он обязательно старается оставить мне хоть кусочек еды. У Бабы десять детей, в свое время побывал в России, Центральной Азии и Иране. Рано женился, в младенчестве потерял отца на фронте. Одним словом, он прошел суровую школу жизни. Ему интересно слушать мои рассказы, мне - его.
- Здесь присутствие тебя для меня как глоток воздуха. К тому же я подтянул свой русский язык, - говорит мне Баба.
И я рад этому, с этим многоопытным человеком можно говорить бесконечно. Мне, наверное, повезло, найти в таком месте, как тюрьма, такого интеллигентного человека. А главное, друга на всю остывшую жизнь….
Лежу на нарах, вдруг открывается засов, через «кормушку» постовой говорит:
- Раимов Мади, этап.
Я поднялся, умылся, начал собираться. В семь часов нас должны забрать в карантин и оттуда на «воронке» (автотранспорт для перевозки заключенных) до «столыпинских» вагонов (вагоны для перевозки заключенных), которые повезут в Баку, а оттуда в Казахстан.
Перед выходом из камеры я тепло попрощался с сокамерниками, как-никак я с ними прожил почти три месяца, деля хлеб насущный, делясь горем и радостью. Дедушка Беюкхан крепко меня обнял и поцеловал в щеку. Глаза его стали влажными, он плакал, не мог представить, что прощается со мной. Я еле сам сдерживался. Чувствовал, что у самого не осталось ни капли мужество, хотелось было самому пролить слезу. Я ему был как сын, и он мне заменил тут отца, деда, наставника.
- Сынок, чтоб у тебя было все хорошо. Позвони мне обязательно, скажи, как твои дела там решились. Не забывай меня, - дрогнувшим голосом просил старик Беюкхан.
Я пообещал, что ему буду звонить и все новости говорить. Выходя из камеры, я обернулся и обнял всех, с кем тут жил в камере. Все желали мне удачи, крепко обнимая меня.
- Я буду звонить твоим родным, буду интересоваться твоими новостями, гага (на азербайджанском сленге, это братуха), крепко обнимая, сказал мне Турал, когда я уже выходил из камеры.
На первом этаже нас пересчитали и отправили в карантин, но вначале был шмон.
Сотрудник тюрьмы сказал:
- Заплати пять манат (тысячу тенге), и мы не будем проверять.
- Да хоть догола раздень, если хоть возьмешь копейку, я напишу прокурору. Ты же знаешь, что я иностранец. Что за привычка клянчить деньги, - гневно выпалил я.
Он в испуге, не обыскивая, пропустил меня в карантин.
Карантин как в первый раз, задымленный, дышать нечем было, народу море, негде сидеть. Войдя в карантин, я увидел жизнерадостного, не изменившегося Тагира, с которым я встречался первый раз, когда попал в Гянджинский централ. Мы крепко обнялись. Спрашивали друг друга, какие новости произошли за это время.
- Я следил за твоей судьбой, сказал ребятам, что ты отличный парень, - вымолвил Тагир.
Я был рад и благодарен ему за поддержку. Из моей камеры этапом пошли Алеша, Мусса, Эмиль и Алекберды.
Вдруг камера открылась.
- На выход, - крикнул постовой.
Нас вывели по одному на площадь к «воронку». Пока шли к машине, я заметил с одной и с другой стороны собак, злых овчарок, которые срывались и, грозно лая на нас, срывались с рук спецназа. Нас запихали, как стадо баранов, в «воронок» и под воем сирен отправили на вокзал. Было в «воронке» очень тесно, в придачу некоторые арестанты курили, делая поездку невыносимой. Подъехав к вокзалу, машина подошла вплотную к двери вагона, тем самым делая невозможным побег заключенного. Нас загнали под конвой в купе, правда который натянуто можно было назвать купе, он напоминает хлев. По 15-20 человек в каждое купе. Как будто мы действительно недочеловеки, одним словом, скот. Теперь, глядя по сторонам купе, я понял, почему эти вагоны прозвали «столыпинские». С двух сторон купе расположены полки шириной 50 см в три этажа. Полки были жесткие, невозможно сидеть, представьте еще у каждого заключенного баулы и по 15-20 человек в купе. И каждый курит, дымя как паровоз. Я понял, что попал в ад. Через время начальник караула по вагону передал всем, кто хочет звонить домой, можете воспользоваться, но услуга платная.
Заплатив 10 манат, я позвонил супруге:
- Алло, Алия, меня везут этапом в Баку, оттуда в Казахстан, передай адвокату, чтобы встречал,- быстро говорил я.
- Хорошо передам. У тебя все нормально, как поездка, купе удобное?- спросила Алия.
- Да все нормально, купе удобное, все тут есть, еще кормят тут хорошо. За меня не беспокойся, у меня все нормально, главное адвоката предупреди. Давай, удачи, ждите меня,- соврав, вымолвил я. Не мог же я ей сказать, что еду в аду.
Потом подошел к начальнику караула, заплатив 10 манат, попросил свободное место для ночлега.
- Только есть вторая полка пустая, - ответил он.
Согласившись, я лег спать с тревожными мыслями. Сердце ныло, я чувствовал себя плохо. Какая- то тревога в душе мучила меня. Но собрав свою волю в кулак, я приказал себе - не время киснуть. Надо бороться и постараться наказать того, кто всё это подстроил. С этими мыслями я уснул.
- Калхын, Калхын, - услышал я громкий крик старшего по вагону (на азербайджанском языке: «вставай»).
Я проснулся от крепкого сна и громкого крика начальника караула. Меня вывели с вещами из купе и перевели в другое купе, где заключенных отправляли в тюрьму Кюрдехана, которая находилась на расстоянии десяти километров от Баку. Сидя в этом душном купе, мы ждали своего часа - отправки в Кюрдехану. Часы тянулись бесконечно, я потерял счет времени ожидания. Голова кружилась...
- Это ты казах-писатель, который сидел в Гяндже? - спросил меня мужчина среднего роста, лет шестидесяти.
-Да, - только и мог сказать я.
- О тебе говорят в тюрьме. Ты говорят, пишешь книгу об этой тюрьме? - не унимался он.
- Да так, пишу дневник, - оправдывался я.
- Я рад, что встретился с таким человеком, - вымолвил он. Сидящий худощавый мужчина напротив меня так начал беседу.
-Храни тебя Аллах, и пусть все твои проблемы закончатся, дай бог тебе здоровья...
- Спасибо вам всем за хорошие пожелания в мой адрес, - растроганный, сказал я.
- Мы уже слышали, что ты по чьему-то заказу сидишь. Каждый из нас сидит за что-то, я - за наркотики, этот- за убийство, а этот- за воровство, - показывая на каждого головой, говорил худощавый мужчина – но ты не виноват, я это понял.
- Откуда вы знаете, виноват или не виноват я? – иронически спросил я.
- Глаза человека не врут, они о многом говорят, неважно, какой национальности или возраста человек, глаза обо всем подскажут, - уверенно смотря в мои глаза, ответил он.
Я промолчал, у меня не было ответа.
- Приготовились и передали свои вещи, - прервал громким голосом старший по вагону.
Мы передали свои вещи. И стали выходить по одному из купе. Так же подъехал «воронок», и мы по очереди сходили с поезда, влезая в «воронок». По бокам стояли озлобленные, громко лая на нас, несколько собак. В этот раз «воронок» был микроавтобус «тайота» Сели в него, микроавтобус через город направлялся Курдехану...
Тюрьма Кюрдехана построена по европейскому типу. Привезя нас в закрытое помещение, сопроводили в одну из камер, где по очереди вызывали с вещами. Обратно шмон.
Вызвав меня, один сотрудник тюрьмы с ехидством спросил:
- Казах, какой там заговор ты делал против Нурсултана ,намекая на Назарбаева.
- В деле все написано, завтра меня депортируют. И вас не касается, что произошло со мной в Казахстане. Выполняйте то, что вам полагается по уставу. Не будем здесь комедию ломать, - ответил я злобно.
Лицо его изменилось, не ожидая такого ответа от меня, быстро осмотрев, сопроводил в отстойник.
В отстойнике или транзитной камере сидело человек десять. Я выпил чаю и лег спать. Проснувшись, я обратил внимание, что уже стемнело и народу прибавилось.
К двадцати двум часам нас распределили в карантин, я попал в третью камеру.
Почему- то на душе было плохо. Мысли путались, сердце ныло очень сильно. Я не понимал, что за смятения у меня в душе. Я устал от неопределенности в своей жизни. Мысли были одни. Когда я прибуду в свой Казахстан, родной Актобе? Сколько еще времени понадобится, чтобы добраться на родину, которая меня ждет с «распростертыми объятиями».
(Азербайджан, Баку «Кюрдахана» – 2014 год)
РАИМОВ МАДИ