Однажды отец пришел ко мне. Остановился на пороге и посмотрел на меня. В глазах отвращение и непереносимая тоска. И тогда я сказал ему:
– Пап… Я вылечился.
***
Помню тот, в буквальном смысле, судный день, как сейчас. Словно все произошло только что. До сих пор чувствую крупную дрожь во всем теле. Ватные ноги непостижимым образом несут меня по темному коридору родительского дома. В ушах гремит и звенит одновременно, в глазах темно. Сейчас я умру. Там, перед ними. Потеряю все, что было. Меня отвергнут те, кто любит. И запах сожженных мостов будет преследовать везде и повсюду. Где бы я ни оказался, кем бы ни был, уже никогда не забуду этого пути, в конце которого я, наконец, пойму, чего стоит моя жизнь.
Что вы чувствуете в первую очередь, когда кто-то из близких говорит: «Нам надо серьезно поговорить»? Страх. Легкую панику. Мысли одна за другой и в хаотичном порядке атакуют ваш разум, но он тоже ведет себя далеко не порядочным образом, то и дело подсовывая наихудшие варианты развития событий, которые только сможет придумать. Будем считать, что это одна из многих защитных функций, предохраняющих нервную систему от внезапного шока и потрясений. Ведь вы уже ожидаете самого худшего, не так ли?
На это я и рассчитывал, когда накануне позвонил своим родителям и сказал эту самую фразу. Разговаривал с мамой, но прекрасно знал, что как только она положит трубку, все практически дословно будет передано отцу.
– О чем именно? – уже настороженно уточнила мама.
– Я приеду и все вам расскажу, – уклончиво ответил я.
– Тебя исключили из колледжа?
– Нет, мам, все в порядке.
– Ты «попал» на крупные долги?
– Что? Нет!
– Тогда что?!
Она уже начала паниковать. Ее мозг уже подключает всевозможные смертельные и не очень события, а неведомая область приступила к разработке множеству планов, как все эти неизвестные наступившие события исправить . Эх, мама, если бы ты знала…
В трубке послышался голос:
– Что там? Что случилось?
Ну, вот и отец присоединился. Конечно же, он был где-то совсем неподалеку и все мамины реплики отлично слышал. И я воочию увидел, как мама поджала губы, как обычно это делала, когда не хотела сразу что-то говорить.
– В общем, скоро буду, – быстро сказал я, а потом подумал и добавил, – вы не переживайте там особо. Нормально все.
И положил трубку.
На самом деле, все было не просто не нормально, все было ужасно. Но теперь они предупреждены. Их защитные функции активизированы. Только вот не ко всему можно быть готовым. Не от всего можно защитить.
Я до сих пор не знал, правильно ли поступаю. В поддержку своих мыслей посмотрел на Ваньку, который все это время, пока я говорил с мамой, сидел рядом и даже не шевелился. Он кивнул мне, а потом обнял.
– Тише… Ты справишься. По-другому и быть не может.
Я не смог ему ответить. Уверенности в том, что я справлюсь, у меня не имелось совершенно. Но если решился, значит, надо довести до конца. Ведь сам этого хотел. Сам к этому пришел. Обдумывал все по тысяче раз. Уж сколько ночей не спал в попытках разобраться, прав я или нет, надо или нет… Умру или останусь в живых.
Увы, не выжил.
Перед выходом мы покурили на балконе. Холодно, трясет, страшно. Всю дорогу Ванька поглядывал на меня искоса, очевидно, оценивая уровень страха и сомнений, теперь так отчетливо вырисовывающихся на моем лице. А что было делать? Он привез меня сюда. К людям, которые любят. И желают добра. Пока что.
Мы стояли возле подъезда, курили молча.
– Я тебя в машине жду, – сказал он, снова пристально глядя в глаза. – Не задерживайся, ладно?
Я кивнул, проводил его взглядом. Что ж, родной, пора прощаться?
И вот, наконец-то, я прошел этот длиннющий коридор, который раньше всегда казался маленьким и узким, зашел в кухню. Мама разливала чай по кружкам, отец одним глазом посматривал в бубнящий телевизор, но в целом пытался выглядеть серьезным, хотя и успокоился, когда увидел меня на пороге не избитого и не в сопровождении доблестной полиции.
– Рассказывай, – почти приказал он.
Грохот сердца перекрывает все внешние звуки и собственный голос. Язык намертво прилип к сухому небу. Я обвожу их взглядом. И, наверное, на моем лице написано все то самое худшее, что они уже успели себе надумать.
– Мам. Пап.
Я замолк, потому что вдруг услышал свой тихий и сдавленный голос. Странный какой-то. Никогда так не разговаривал.
– Мне нужно вам сказать. Я… я…
Мама закрывает рот ладонью, ее глаза расширены от удивления и непонимания. Отец не доносит до рта кружку с чаем, застыв на полпути. И это мгновение длится вечно.
Много ли нужно родителям, чтобы понять своего ребенка? Услышать недосказанное, узнать скрываемое, увидеть очевидное. Иногда для этого нужно лишь одно слово.
…Гей.
Это кажется только, что все вокруг остановилось. Было как раз наоборот. Произошел взрыв. Он уничтожил не только меня и моих родителей, но и всю нашу Вселенную. Да, вот так масштабно и грандиозно. С фанфарами в начале и симфоническим оркестром на выходе.
Они не злились, нет. Потому что они не знали, как на такое реагировать. Может быть, этот вариант не вписывался в их систему координат? Там не было такой точки. Не было такой кривой, которая привела бы их любимого сына к этой точке. Но напряжение, которое возникло еще при нашем телефонном разговоре, возраставшее по экспоненте, достигло своего наивысшего предела. И подсказало им, как нужно действовать. Чай красивой волной выплеснулся на стол. Зрачки расширились до максимума. Вторая ладонь легла поверх той, что уже прикрывала рот.
Вот и все. Я стоял на другом берегу. Обломки разрушенного моста падали вниз, полыхая огнем и оставляя в воздухе тысячи искр. Они затухали, а вслед за ними тянулись тонкие дорожки дыма. Я смотрел на тот берег и видел плачущую маму, закрывающую лицо ладонями, и отца. Он махал на меня руками и что-то кричал. Только потом, спустя несколько часов, когда всю мою прежнюю жизнь накрыла тьма, я вдруг стал разбирать те слова, которые он говорил.
Да, пап. Я уже ухожу.
Нет, мам, я не буду жить на улице.
Хорошо, пап, я больше не буду тебя так называть.
Да нет же, мама, ты ни в чем не виновата!
Нет, пап, это не лечится!
Я не хочу исправляться. Да потому что это не исправляется!
Да, я урод.
Да пожалуйста, заберите свои ключи!
Мам… Мама, пожалуйста, не плачь.
В тот вечер мы с Ванькой напились. Я хотел до потери пульса, но не вышло. Впрочем, с Ванькой у нас тоже ничего не вышло. Мы старались. Он старался. Понимал, что пойти мне будет некуда, если мы разойдемся. Из родительского дома выгнали, а своим обзавестись я еще не успел. А еще Ваня думал, что именно он виноват во всем этом. Я пытался его разуверить, но безуспешно. И, видимо, вот на этом чувстве вины, которое он испытывал, мы протянули почти год. Ползли, как могли, цепляясь то за друг друга, то за ложные надежды. Но рано или поздно жить иллюзиями становится уже невозможно.
Когда я окончательно осознал, что это конец? Когда он, лежа рядом со мной, стал гладить меня по лицу. Долго. Кончиками пальцев проводил по щеке, по виску и подбородку. Когда в его глазах заблестели слезы и дрогнули губы.
– Прости меня, – всхлипнул он. – Это все из-за меня.
– Конечно же, нет, родной, – я прижал его к себе, уткнулся губами в макушку. Сам зажмурился, чтобы не позволить ни одной чертовой слезинке прорваться. Зажмурился и выдохнул. – Ты же знаешь, что не виноват.
На следующий день он ушел. Под сверкающие салюты, крики и аплодисменты множества людей. С новым годом!
Я не мог оставаться в его квартире, поэтому утром меня уже не было. Сложил все, что смог унести с собой. Прощай?
Из окна комнаты, которую я снимаю, виден огромный мост и широкая река. Курю прямо здесь. Все равно уже ругать не будут. Те, кто мог бы – не хотят. Те, кто хочет – не имеют права. К тому же, мое курение не бесконечно. Две последние сигареты.
Метет. Город и набережная тонут в ярких желтых огнях.
Набираю номер.
– Привет, мам. Как ты?
– Ничего, все хорошо. А ты как?
– Нормально.
– Где ты сейчас?
– В гостинице. Скоро поеду. Работу вот нашел…
– Ой, сына, кто-то в дверь звонит. Я перезвоню тебе попозже, ладно?
– Конечно, – отвечаю я коротким гудкам.
Пап, каким ты меня видел? Летчиком, космонавтом, ученым, спортсменом? Может быть, простым человеком, семейным, работящим, честным. Человеком, знающим себе цену, знающим, кто он такой. Счастливым, умным, здоровым.
Тогда извини, наверное, это не про меня.
Отец пришел ко мне. Остановился на пороге, глядя на то, как я сижу в потертом гостиничном кресле с половиной лица и безвольно свисающими, словно плети, руками. В его глазах отвращение и непереносимая тоска. Понимаю, зрелище то еще. Ведь я уже сам на себя не похож.
Я вылечился.