Предыдущую часть см. http://www.proza.ru/2015/11/18/1929
Дом, мой дом...
Я вижу тебя глазами взбалмошной девчонки – студентки, глазами девочки-подростка, но чем ниже спускаюсь по ступенькам памяти в тот подвал, где хаотично набросаны воспоминания, тем труднее из кавардака красок, звуков выловить картинку. У моего подвала двойное дно, и я не знаю, что действительно помню сама, а что выуживаю из памяти и рассказов родителей. Но ведь и у тебя, дом, был второй потайной подвал. В первом ты хранил ненужные старые вещи жильцов, а что хранилось во втором, мы так и не узнали, хотя, подстрекаемые Вовкой, долго, преодолевая страх, лазили по верхнему подвалу, разыскивая вход в тот, который был под нами.
Не пойму, помню ли я, или просто знаю, как папа принес меня на руках из роддома, легко поднялся на третий этаж, открыл дверь, пронес по общему коридору коммуналки и занес в комнату. А может быть, дверь открывала мама, ведь у папы в руках был кулечек с красным бантом.
Как только родители попытались с умилением рассмотреть мордашку того, что было завернуто в кулечек, оно тут же сморщилось, раскапризничалось и потребовало есть. Маме бы радоваться. Долгие годы ее чадо будет отказываться от всякой еды вообще, просиживая сутками над тарелками с голубой каемкой, перебирая содержимое, вылавливая в супах и борщах только жидкую составляющую и потихоньку выплевывая в «мусорку» то, что с точки зрения вредного чада, не подлежало проглатыванию.
Все это было так давно, что на маленькую худенькую девочку с двумя тонкими косицами хочется смотреть со стороны, не вполне признаваясь себе, что вот это и есть «я». Мотивы многих поступков того человечка сейчас уже не помнятся, или так и остались не ведомы.
Зимним холодным вечером стучат колеса трамвая, покачивается вагон, девочка с мамой возвращаются домой. Обе молча смотрят в трамвайное окно, за которым чернота. Мама устала за день от непрерывно мелькающих в глазах цифр и с тоской думает, что опять пришлось взять работу на дом. Вечером, после того, как переделает домашние дела, уложит всех спать, она включит крохотную настольную лампу и в поисках потерянной копейки, из-за которой не сошелся баланс, будет долго щелкать косточками счет.
Девочке хочется рассказать маме, что, когда они обедали, в садик приходил мальчик, как сказала воспитательница, «выпускник ее группы». Он прошел между рядами маленьких столиков, словно пролетел, почему-то наклонившись вперед и разведя руки в стороны. Наверное, он чувствовал себя великаном среди малышей. Девочке это запомнилось, но она понимает, что маме это неинтересно. Мама, очнувшись от своих дум, начнет спрашивать, чем их кормили в садике, а это уже совсем неинтересно девочке, поэтому лучше помалкивать.
Их дом недалеко от трамвайной остановки, но колючий ветер, несущий сухие крупинки то ли снега, то ли пыли, дует в лицо, и в квартиру обе входят раскрасневшиеся, с непослушными замерзшими пальцами, которые никак не хотят расстегивать упрямые крючки и пуговицы на пальто. Мама сбрасывает с ног ботики, девочка – валенки с галошами.
Верхняя одежда остается в «общем коридоре».
В старом доходном доме первый этаж переоборудовали, разместив в нем организацию, в которой работал папа - «Союзмаркштрест». Двухкомнатные квартиры на втором и третьем этажах заселили сотрудниками, превратив в коммунальные. На этаже - четыре квартиры, в каждой живут по две семьи.
Отбросив ложную скромность, пора уже дать имя героине рассказа. Ее зовут Машенька. Через несколько лет, повзрослев, она станет во дворе «Машкой». Это не будет ни обидным, ни уничижительным, всего лишь «дань» дворовому этикету. А сейчас, пока, имя – знак любви старших, тех, кто всегда рядом. В сущности, это единственный знак любви. С ней никто не «сюсюкает», не зацеловывает, не задаривает игрушками и подарками. Не всегда справедливо ругают и многое запрещают. Машенька не осознает, как ее любят взрослые: тепло, защита, которые исходят от них, ей кажутся такими же неизменными, как кукла, с которой она привыкла спать и не хочет расставаться.
Машенькина семья состоит из четырех человек: мама, папа, бабушка и старший брат. Все они, кроме брата, который поступил в институт и уехал в другой город, живут в одной комнате. В другой комнате живет МарьИванна. Когда-то у МарьИванны были муж и дочка, но муж, кажется, умер, дочка куда-то уехала, Машенька не очень вникает в эти тонкости. Мама категорически запрещает брать на кухне со стола соседки чтобы то ни было. «Ни единой спички», - подчеркивает мама, хотя насчет спичек и так понятно: их ведь и со своего стола брать нельзя.
На маленькой кухне впритык помещаются два стола, на каждом по керогазу, в углу - раковина умывальника, на стене - две полки, на них - соль, лавровый лист, еще что-то, что должно быть всегда под рукой. Для посуды на кухне нет места, она хранится в комнате. Да и людям то на кухне не развернуться. В отличие от невысокой, худенькой мамы, МарьИванны на кухне всегда так много, что она напоминает Машеньке дрожжевое тесто, готовое выпрыгнуть из кастрюльки. МарьИванна все время чем-то недовольна, ее булькающие, бурчащие слова похожи на пузырьки, поднимающие тесто и увеличивающие МарьИванну в размерах. Лишь когда на кухне появляется бабушка, процесс брожения замедляется, и МарьИванна стихает, как тесто, остуженное сквозняком. Но, прежде чем скрыться у себя в комнате, все-таки бормочет: «Свет надо в туалете тушить, барыня».
Свет в туалете действительно надо тушить. Бабушка почему-то все время забывает, и Машенька, чтобы бабушку не ругали, подставив табуретку, тянется к выключателю.
Иногда МарьИванна зовет Машеньку в свою комнату. Наверное, она скучает без дочки и хочет кому-нибудь рассказать о ней. Машенька покорно сидит на кожаном диване, смотрит фотографии, слушает. Но быстро отвлекается и начинает крутить головой. На окне и входных дверях - тяжелые бордовые бархатные шторы, в углу большие напольные часы, рядом топорщит свои листья фикус, на стене портрет красивой молодой женщины в золоченой раме. И повсюду: на полках, на радиоприемнике, на столе - шкатулки, сделанные из открыток. Четыре открытки, чаще всего с цветами, выгнуты дугой, по углам соединены присборенной атласной лентой, этой же лентой обрамлена крышка. Внутренность сделана из картона или обрезанных, укороченных открыток, обложенных ватой и задрапированных тканью того же цвета. Зачем МарьИванне столько шкатулок, Машенька не знает, но про себя прикидывает, что одна из них подошла бы как домик для ее куклы – голыша.
Еще у МарьИванны интересный диван. На спинке, над сиденьем, расположены две полки, на которых стоят слоники. Слоников так много, что пересчитать их Машенька не может. У них в комнате такого нет, и, когда однажды Машенька рассказала маме о слониках, та только вздохнула: «Разве в этом счастье». Машенька не поняла, что мама хотела сказать, но, поскольку слоников все равно не позволяют брать в руки и играться с ними, она потихоньку сползает с дивана и идет к себе.
В комнате, которую занимает их семья, не только нет слоников, но и диван поставить некуда. За шкафом, перегораживающим комнату, прячется кровать родителей, перпендикулярно к шкафу стоят Машенькина кроватка с сеткой и кровать бабушки, на которой спал брат, пока не уехал учиться в другой город. Посередине комнаты - квадратный обеденный стол, накрытый светлой скатертью, возле балконной двери - маленький круглый столик, застеленный накрахмаленной салфеткой. Легкие занавеси на высоком окне и балконной двери беспрепятственно позволяют солнечным лучам хозяйничать в комнате, разгуливая по постелям и путаясь в складках накидок на подушках. Оставшегося свободного места в комнате хватает лишь на то, чтобы поставить раскладушку для брата, приезжающего домой по выходным.
Когда Машенька с бабушкой остаются дома вдвоем, они обязательно включают радиоприемник, стоящий на круглом столике. Этот столик бабушка очень любит. Кажется, он стоял в доме, где раньше жила бабушка, и иногда, когда никто не видит, она его тихонько поглаживает. Вот только радиопередачи бабушка с Машенькой любят разные. Бабушка слушает музыку и просит, чтобы внучка в это время не шумела, а Машенька очень любит просто крутить ручки приемника, пробегая по всем волнам: длинные, короткие, УКВ. Значения этих слов она не понимает, но, перевернув табуретку возле радиоприемника, залезает в нее, представляя себя одновременно и капитаном на капитанском мостике и радистом, который ловит сигнал SOS.
Впрочем, Машенька не всегда играет одна. На втором этаже живут ее ровесники Галочка и Вовка. По очереди они ходят друг к другу в гости, соблюдая принцип: «Кто хозяин дома, тот и командует, как и во что играть».
У Машеньки, конечно, тоже есть игрушки, но у Вовки и, особенно, у Галочки их намного больше.
Мелкими чертами лица, светлыми коротко подстриженными волосами в сочетании с круглыми блестящими темными глазками, а особенно движениями, Галочка напоминает мышку, которая выглянула из норки и остановилась в растерянности, не зная, прятаться ей обратно или бежать вперед. Если продолжить сравнение, то Вовка в этом возрасте похож на молодого жеребенка с тонкими длинными ножками. Он еще неуверенно стоит на земле, но уже готов нестись вскачь по первому зову неизведанного. А Машенька – худосочный розовый поросенок, бултыхающийся в своей луже и с любопытством поглядывающий по сторонам.
Живет Галочка в такой же комнате, как семья Машеньки, но только с мамой. К маме ходит дядька, который хочет на ней жениться, и каждый раз приносит Галочке игрушки. Игрушек уже так много, что они занимают половину комнаты, а мама Галочки все не соглашается и не соглашается выходить за него замуж.
Однажды дядька привез из Москвы Галочке в подарок большого шоколадного зайца. Ни Машенька, ни Вовка никогда столько шоколада сразу не видели. Заяц, обернутый в прозрачную пленку, лежит среди игрушек, им нужно играться. Так проходит день, второй... По правде говоря, Машенька все ждет, когда же их угостят зайцем, но это так долго не происходит, что, не выдержав, она однажды решительно разворачивает пленку и откусывает зайцу уши. Уши большие, шоколад твердый, горький и, набив рот шоколадом, Машенька испытывает сильное разочарование. Вдобавок, оказывается, что мышка Галочка умеет кусаться. Она не просто плачет, а кричит и топает ногами так, что кажется, ее слышит весь дом.
Больше Галочка с Машенькой, а за компанию, и с Вовкой, не дружит и не играет. Эта «не дружба» сохранится до конца десятого класса, пока Галочка, выйдя замуж сразу после окончания школы, не уедет к мужу.
Машенька сама недоумевает, зачем ей понадобилось кусать этого зайца, и, оправдываясь перед мамой, она говорит только: «Ты же говорила, что с едой не играют».
На самом деле, Машенька не очень расстроена из-за случившегося. Все равно Галочка была скучной плаксой и не умела ничего придумывать, с Вовкой играть гораздо интереснее. Правда, и у себя дома, и приходя к Машеньке, Вовка нахально пытается утверждать, что играть надо так, как хочет он. Но, стукнутый в ухо, почти безропотно возвращается к прежнему правилу, а в гостях у Машеньки даже соглашается играть в «дочки – матери», изображая папу.
На фотографиях: c мамой на Дону; не с Вовкой; с папой на набережной
Продолжение см. http://www.proza.ru/2015/12/09/966