«Балаган»
Зима… Деревья на опушке леса покрыты тяжелым снегом. Боря вышел из кустарника в своей старой шинели без погон.
Утопая в снегу и напряжённо клонясь вперед, он продвигается в сторону кирпичных развалин за речкой. Высокая насыпь железной дороги огибает развалины дома обходчика, расходясь на две ветки. В незамерзшей протоке отражаются деревья и свод кирпичного моста.
Квартира Артура. Предновогодний вечер. В тесном квадратном пространстве комнаты с несвежими обоями, в старом кресле сидит молодой человек нездоровой наружности и покашливая в кулак, листает альбом репродукций Ван-Гога. Крутится старая пластинка и потрескивая, звучит музыка Баха. Входит полноватая женщина двадцати пяти лет. Русское лицо, распаренное от кухонного хозяйства, на руках ребенок. Досадливо морщась на умного мужа, она подкручивает ручку громкости, сделав музыку тише. Артур досадливо встаёт и она делает ещё тише.
- Вынес бы мусор. Уже девять, скоро мать с отцом придут. Я буду ребенка укладывать. Три часа до Нового года, а ты…
И жена, покачивая белобрысого мальчонку, ушла в другую, столь же тесную, но все же вторую комнату, к сожалению и последнюю. Ушла - Артур смотрит ей вслед, настырно сжав тонкие губы.
Потом он решительно направился в коридор, в ванной комнате взял молоток и небольшой гвоздь из металлической баночки. Над раковиной полочка с зеркалом, а над ним плакат: белый «Мерседес» наполовину утыкан ржавыми гвоздями. Легкими ударами он вбил гвоздь прямо в белую дверку буржуйского лимузина.
Удовлетворенно хмыкнув, накинул болоневую куртку цвета как у всех, то бишь не то коричневую, не то уже тёмно-коричневую, прошел на кухню, взял пластиковое мусорное ведро, некруглое с одной стороны и, обувшись в крепкие ещё сапоги, тихонько вышел, плотно прикрыв за собой дверь - с этой стороны коричневую, а с другой тёмно-коричневую ;
На дворе ночь и звезды в небе. Артур вышел из подъезда многоклеточного дома в пять этажей, постоял у мусорного бака, что-то решая про себя, да и пошёл прочь с ведром в руке.
На улицу, через слякоть жОлтых фонарей, через детский парк, где стоит танк Т-34 для забав, а из кустов доносится рёв дикого осла, да стук колес, проезжающих вагонов электрички.
Раннее утро, над лесом занимается рассвет. К железнодорожной ветке, придерживая полы шинели, поднимается по насыпи Борис. Идёт по шпалам к дому обходчика.
Строительный участок, ночь. Артур пробирается по краю глубокого котлована со злополучным ведром в руке, благо оно лёгкое и с одной стороны некруглое. Кругом торчат бетонные сваи, поскрипывает фонарь на столбе.
В прорабском вагончике горит свет и через подмёрзшее окно видно, как молодой бородатый сторож и Артур, подливая чай в гранёные стаканы, оживлённо беседуют.
Из маленького приёмника на столе говорит «Голос Америки». Сторож злится:
- Ты что, думаешь мы будем жалеть? Ушли от этого дерьма, не стали участвовать в интригах совковых, не захотели быть рабами в конце концов! И что? Будем жалеть? Вот уж нет! - помолчав, зачем-то глянул под стол и добавил цитату:
- "Будь я проклят, если это мираж!» А они развалятся, как бы не пыжились. Корабль идёт ко дну, а на корме - красный флаг...
Артур задумчиво смотрит в окно, где-то шумит ветер, погромыхивает лист кровельного железа, лает собака.
На столе лежит книга Льва Толстого из девяностотомного собрания сочинений. Артур поднял голову:
- Сейчас бы коньячку…
- Ха!! Недаром мы через космос повязаны, - сторож достал из стола на треть отпитую бутылку водки и мудро глянул на приятно пораженного друга - до полного безмолвия, лишь улыбка до ушей.
Через слегка запотевшее окно видно, как Артур, потихоньку расправляясь от выпитого, расхаживает по вагончику и что-то горячо говорит.
- А я ведь им сначала поверил. В гласность, бл… В партию даже вступил. А они после моего выступления на общеинститутском комсомольском собрании, стали нас просто травить. Дошло до статьи в «Комсомольской правде», помнишь ведь? И вынудили нас с Козаком перевестись на заочное отделение, - он закашлялся, доставая из кармана отечественных джинсов пачку дешевых, кубинских сигарет за двадцать копеек. Упрямо затянулся.
- Да что там говорить, Михалыч? Они - подонки. Или нам их пожалеть? А, чёрт! Говорю, а сам слышу банальную историю. Тысячу раз видел по телевизору. Демагоги. Фашисты проклятые. Судить их надо. Нюрнбергским процессом… - конец своей речи Артур договаривал, опускаясь на стул и вытирая со лба испарину. Он побледнел.
Рядом с покосившимися воротами, в кромешной тьме они обнимаются на прощание. Михалыч говорит, будто пьяненьким голосом, но больше придуривается:
- Старик! Сколько мы уже с тобой, так сказать, соли съели. Да всю сознательную жизнь! И ведь я тебя люблю, стервеца этакого. И не хочу, чтобы ты разрушался. Назло врагам ты должен быть целым и крепким. Береги себя.
- Я никому ничего не должен. Слово «долг» я с пионерской скамьи ненавижу.
Артур отодвинул Михалыча на расстояние вытянутых рук и ясно, будто протрезвев, сказал:
- А я ведь домой не пойду. Я с вами в избушку пойду.
- Конечно, давай со мной. Только ты больше не спорь с Козаком, бесполезно.
- Тогда я сейчас за Гогой зайду. А ведёрочко-то - здесь ещё… - он то и дело перескакивал с одного на другое.
- А ведь с Хэмом они то же самое сделали, суки подколодные, - вдруг вспомнил он ту же систему, только за речкой ; - Ну, пошёл я.
И, помахивая однобоким ведром – с одной стороны круглым, а с другой плоским, побрёл к пятиэтажкам - светятся ячейки окон.
Борис перебирается по бревну через небольшую речушку у железнодорожной насыпи и поднимается к кирпичным развалинам дома обходчика - остатки стен, проём окна.
На стене плакат: ВАЖНЕЙШИМ ИЗ ИСКУССТВ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТ… - дальше не видно, загораживает стена.
Борис принимается расстёгивать шинель.
Тем временем, Артур вышел к переулку в Центре и через арку попал в тёмный двор к двухэтажному дому под снос. Один из двух подъездов заколочен досками и лишь в окне первого этажа мягкий зеленоватый свет от настольной лампы. Громыхнула входная дверь и в темноте он проник в громадную кухню.
По коридору, шурша рукой по обоям на стене, прошёл к двери в комнату. Из замочной скважины сочится зелёный свет, он стукнул поверх два раза.
Из-за письменного стола, заваленного рисунками, радостно поднимается навстречу высокий, коротко стриженый парень, принимаясь стягивать с Артура куртку.
- Я так рад тебя видеть! Ты вовремя. Идёшь с нами? А ведро зачем? Пригодится, да?
Они оба весело рассмеялись.
За окном, между стеной и забором натуральная свалка: сломанная коляска, двуногий стул, куча мусора.
Снаружи видно: светящееся окно комнаты вдруг распахивается - из него с хохотом и потоком света вылетает мусор из Артурова ведра и следом порхают листочки из тетрадей.
Они принялись пить чай. Артур, сидя на полу, молча прихлебывал из большой узбекской пиалы. Повертев её перед глазами, прочёл надпись: «Чай не пьёшь, откуда силы? Чай попил - совсем ослаб».
Гога с улыбкой глянул на приятеля:
- Так вот, я что говорю. Это ведь правильно - не надо наезжать друг на друга и все будет о’кей.
Артур пьяно перебил:
- А! Слушай! У Хэма есть клёвая телега: Представь - вечер. Поле за обочиной шоссе. Седой мужчина стоит на пашне. От шоссе видно, как он достает из кармана толстую пачку денег. Недалеко останавливается военный джип с двумя женщинами и шофёром. Они что-то кричат - ветер относит их слова. Мужчина достает из заднего кармана брюк толстый портмонет и бросает на землю пачку долларов. Спускает брюки.
Грозный зад нависает над зелёными американскими деньгами.
Гога вскочил и, энергично выбросив руку кулаком вперед, выкрикнул:
- Мы - вместе! В каком? Кто-нибудь знает? Эй, кто-нибудь!!
Пустое пластмассовое ведро скучно стоит на подоконнике.
А у речки, тем временем, по насыпи промчался товарняк, раздирая грохотом белую тишину и взметая снежную пыль. Борис, пописав под
висящей на стене простыне с плакатом: «ПОКА НАРОД БЕЗГРАМОТЕН ВАЖНЕЙШИМ ИЗ ИСКУССТВ ДЛЯ НАС ЯВЛЯЕТСЯ КИНО» - вышел на снег и направился вниз вдоль речки, к виднеющемуся вдали одинокому деревянному дому - из трубы поднимается дым.
Артурова пятиэтажка светится багровыми окнами, будто за стёклами раскаляется и плавится жидкий, стеклянный воздух.
Мощный вертолётный гул нарастает над крышами и накрывает их, стремясь уничтожить всё живое.
Нестерпимое тарахтенье военной машины - голая мальчишечья задница плавно опускается на очко, застив белый свет. В полной тьме слышен слабый, дрожащий голос Кусика:
«Забыв все на свете
Закрыв свою дверь
Я лягу при свете
В кромешную тень
Закрою я веки
Лети всё к чертям!»
Крепнет голос пятнадцатилетнего Кусика и его задорное лицо проявляется в мутном зеркале на двери дощатого туалета.
Борис через палисадник подошел к крыльцу деревянного дома. Через сени попал в комнату. А там Козак, человек в длинном свитере, говорит со своими студийцами. Его внимательно слушают: красавица Катя, замерев во весь свой чемпионский рост - ноги в черных лосинах и синяя краска на губах.
Артур стоит у окна, задумчиво глядя на снежинки, бьющиеся о стекло. Гога рисует на сером листе картона, прибитом к стене - красной гуашью.
Румяная Надя сидит на диване, уютно подобрав под себя ноги и выставив полные круглые колени.
На подоконнике стоит большой аквариум без рыб - они давно передохли.
Борис останавливается в дверях, отогревая руки.
Козак, как директор ситуации, говорит очень правильно, временами прислушиваясь к собственному голосу:
- Те замерзшие, бетонные куски нашей совдепии, мы откалываем и отогреваем своим дыханием в наших, разбитых в кровь руках. Они оттаивают и… и мы слышим запах разложения этого «древнего ящура с новым вирусом в клетках», мы видим красоту гниения и дерьмо течет по нашим лицам…
Аплодисменты.
- Но мы можем это изменить. В себе. Или мы задохнёмся!
Он запутался и смолк. В осевшей тишине, Михалыч вдруг яростно замолотил по клавишам старой печатной машинки с инвентарным номером намалёванным на зелёном боку белой масляной краской.
Борис прошел к двери в другую комнату и толкнул её. Открылось белое пространство: стены, потолок, пол – всё белое. Подвешенные к потолку, висят раздутые резиновые перчатки с растопыренными пальцами,. Между ними сомнамбулически бродят две фигуры, с головы до ног оплетенные медицинскими бинтами, а в углу на полу неподвижно сидит третий - ему всё равно.
Лениво и необязательно перемещаясь в пространстве персонажи какой-то киношки отпивают молоко из стеклянных сосудов геометрической формы, расставленных повсюду: на подоконнике, на белом столе и на полу. Ненароком они задевают пузыри и те лопаются, разбрызгивая кровяную красную жидкость на бинты и белые лица.
Боря вернулся в комнату, а ребята уже за работой. Склонились каждый над своим паспортом.
Артур вписывает в краснокожую книжицу Настасью Кински.
Гога вклеивает фотографию счастливой пары стариков.
Катя бритвой соскабливает год рождения и запечатывает паспорт в конверт, вписав под своим фото:
ПАПА! ЧТО ЭТО БЫЛО!?
Козак спрашивает Бориса:
- Боря, ты ведь рисуешь?
Боря вдруг посуровел и вскричал диким голосом:
- Через пять лет, мы - «ЧЕМПИОНЫ МИРА», будем высчитывать через профсоюз - со всех! из заработной платы!! на краски! С каждого гражданина! А на проходных фабрик, после смены мы станем выдавать всем кисти! Всем!! Рисуйте, вашу мать!!!
- Это твоя родина, сынок… - Козак погладил его по плечу и Боря стих.
Потом он достал из кармана пожеванный паспорт с обгрызенным краем и вписал синим фломастером:
«БОРИС ЛЮДВИГОВ - умер в 1988 году»
И с чувством выполненного долга вытянул тяжелые ботинки в сторону, закурив дорогие красивые сигареты «DAVIDOFF».
Артур сел на стул против Кати и принялся её рассматривать с благоговейным уважением.
Гога шепчется с Надей, положив ей руку на колено и подмигнув при этом Козаку, выходит вместе с ней, плотно прикрыв за собой дверь.
Козак зовёт Бориса:
- Пошли, я тебе своё кино расскажу.
Надо сказать, что не имея возможности снимать кино на плёнку, участники студии «Арьергард»
(«задница всегда сзади» - оруженосец Йонс)
собирались в избушке обходчика и рассказывали своё кино. Сами – себе.
Он толкнул дверь и она легко отворилась: за нетёсаным, из грубых досок столом, сидят голые мужские и женские негры.
Два парня и, свободно раскинувшие ноги, девушки.
Они остервенело раскалывают о край стола маленькие астраханские арбузы и поедают их, вращая глазами на потные телеса друг друга, забрызганные соком.
Самому весёлому сильно понравилась косточка, прилипшая возле напряженного соска соседки.
Он резко погружает пухлые губы в половинку арбуза, громко отсасывая соки.
В сени избушки влетела распаренная Надя в накинутом на голое тело тулупе, вроде как из бани - румяные колени. Влетела угорелая, да как закричит:
- Ой, ребята! Скорее бежимте со мной! Фидель Кастро убил Павлика Морозова!! - и помолчав мрачно, добавила тихо:
- Шашлычным шампуром. Случайно…
Все с диким хохотом повскакали и ринулись на улицу.
Метель уже угасла, ясное солнце искрилось.
Все несутся, падая и застревая в сугробах, вслед за Надькой к дощатому домику уборной. Надька широко распахивает дверь, повисшую на одной петле - за ней безмятежно посиживает Кусик на очке, скромный школьник. Мальчик встал, подтягивая штаны. Он ошалело оглядывает публику:
- Вы чего? - пытаясь бочком улизнуть от них, говорит он на глазах хохочущей публики.
- Зачем ты это сделал? - строго спрашивает Артур.
- Да ладно, хорош, мне в школу пора… - сказал он и направился было по дорожке в глубоком снегу, но Надежда вдруг истошно завопила:
- Его надо судить!!
Кусика дружно заломали и поволокли к бане. Из-под двери валит пар, доносятся повизгивания и покрякивания.
Распахнув дверь, народ увидел в клубах пара двух мужчин в строгих костюмах, секущих розгами толстозадую девку, стоящую на четвереньках.
Она повизгивает и подрыгивает ногами, поводя разгоряченным задом в красных полосах.
Козак строго сказал:
- Освободите актовый зал! сию же минуту.
В бане продолжался процесс: все чинно сидят по скамьям, а в конце красной ковровой дорожки стоит Кусик с опущенной головой.
Насладившись судебной тишиной и проникнувшись своей неожиданной ролью, он впал в полную импровизацию - вдруг вскинулся и дико заорал:
- Да! Да!! Да!!! Он убил меня, сука! Случайно, правда… - и добавил грустно:
- Кричал Павлик… Шашлычным шампуром он меня задел. И проткнул. А морда - в бороде вся.
Кричал бедный Паша на суде в третьем Интернационале… - Кусик стал сбиваться, все же привык по заученному, но выход нашел: остервенело вскинул руку в пионерском салюте и запел:
- Орленок, орленок, взметнись выше солнца и с неба взгляни с вышины! У нашей отчизны солдат миллионы и ими гордится страна!
Кто-то, не выдержал крутого патриотизма и вскричал:
- Караул с «Мосфильма»!
Надя в ответ на непонятную реплику (наш народ любит непонятное) скинула тулупчик и осатанело пошла вприсядку, размахивая юной, но уже давно пухлой грудью и лихо поводя задом, с прилипшим к левой ягодице, банным листом.
Ну, тут уж весь народ сорвался с мизансцены и пошел в разгул с «Орленком» в центре.
Чья-то рука с безопасной бритвой в тонких пальцах, разрезает чёрные колготки, обтянувшие выставленный кверху, толстый зад. Из разреза строго между ягодицами, быстро и весело выдувается красный воздушный шарик с увеличивающейся, по мере выпускания воздуха, надписью:
ЭТО КОНЕЦ ?
Студия «Арьергард», 1988