Рассказ издан в серии Петраэдр - 41. Сборник "Фантастический театр". Санкт-Петербург. 2016 год.
То, что день, вероятно, не задался, Антон почувствовал еще в ванной, под горячими струями душа, когда флакон дорогущего шампуня, неэстетично хлюпнув, выплюнул на прозрачную стену кабинки почти все своё содержимое. Пришлось, раздраженно скрипя зубами, собирать ароматную слизь в ладони и намыливаться целиком, усилием воли гася в себе мутную волну недовольства. При его профессии, а вернее ремесле, как он любил называть свою актёрскую долю, такие негативные эмоции были вовсе нежелательны, как оставляющие верные следы на его моложавом лице. Внешность же Антона Корецкого, вполне заслужено становилась темой для завистливых разговоров в театральном сообществе, что впрочем, совсем не доставляло беспокойства - пока роли сыпались на него, как из рога изобилия.
Вытираясь мохнатым полотенцем, он смотрелся в напольное зеркало и настроение его быстро повышалось. Слегка запотевшая зеркальная поверхность отражала поджарый торс мужчины ближе к сорока, скорее любящего бег, нежели силовые упражнения. Лёгкая небритость (предмет тщательной заботы стилиста) подчеркивала волевую линию подбородка, оттеняя мужественную чувственность губ, их ироничный изгиб, что так уверенно притягивал женские взгляды. Голубые глаза, в сочетании с антрацитово-черной шевелюрой придавали ему некоторое сходство с Аленом Делоном на взлёте французской славы.
Второй сигнал о пропащем дне, Антон получил за завтраком, опрокинув на домашний халат полную чашку кофе, чудом не ошпарив себе ноги. Тихо матерясь, он тщетно оттирал шелковых драконов салфеткой,недобрым словом поминая Катю, подарившую ему эту шелковую тряпку с такой жадностью впитывающую кофе. Уже неделю Корецкий старался не думать о бывшей подруге, а тут - на тебе.
Антон её любил. Ну естественно, а как иначе? Да и многих других тоже. Что ж поделать - женщин немало, а он один. Правда лишь одна Катя удостоилась чести делить с ним жилище.
Но что в результате?!
Тем промозглым осенним вечером быстрым шагом преодолев два промокших перекрестка, отделяющие театр от дома, он поднялся по лестнице, как обычно игнорируя лифт. Уже в двух пролетах от площадки сглаженные временем ступеньки подвели, и он чуть не упал, в последний момент ухватившись за перила. Возле приоткрытых дверей его квартиры, курил высокий незнакомец в длиннополом, темном пальто. Увидев Антона, он вздрогнул и заторопился вниз по лестнице, оставляя за собой терпкую смесь из запахов коньяка, парфюма и хорошего табака. Катина же фигура в тонком, полузастёгнутом халате, почти открывавшем её тяжелую грудь со знакомой родинкой, вызвала у Антона такую дикую смесь ревности и желания, что...
Воспоминания о последовавшем скандале были неприятны Корецкому, но правота обманутого мужчины оставалась несомненна. Её не могли поколебать ни растерянные глаза полные слёз, ни дрожащие губы Екатерины.
Ночной ветер нес зябкое предчувствие скорых заморозков, и Корецкий совсем продрог, рассматривая темную улицу и Катин силуэт у автобусной остановки.
Антон раздражённо хлопнул дверью и, стараясь выбросить из головы дурные воспоминания, выскочил на улицу.
Когда здание театра, в котором он служил, показалось за поворотом, вдруг отчего-то тоскливо заныло сердце. Луч холодного солнца, отразившись от витрины кафе, ослепил его на мгновение, он неловко оступился, нелепо взмахнул руками,и соскользнул с тротуара на дорогу. Третье и последнее предупреждение судьбы Корецкий осознать не успел, потому что водитель белого внедорожника очень спешил домой из ночного клуба. Сверкающий никелем бампер принял на себя фигуру в бежевом плаще, ломая позвоночник, разрывая внутренности и безжалостно уничтожая то, что называлось артистом Антоном Корецким.
Сон случился очень ярким и на редкость реальным.
Будто летит он над поблескивающими крышами домов, пробуя губами влажный ветер пахнущий морем и дождём, заглядывая в таинственные выходы чердаков, так похожие на будку суфлёра, облетает купол старинного театра и, поднимаясь к застиранной синеве неба в разрывах мокрых облаков раскидывает в стороны руки, пытаясь поймать восходящие потоки. Но это, увы, не удается. Он паникует, напрягается и резко падает вниз. Антон в ужасе кричит и... Глухая темнота навалилась на него словно тяжелое одеяло, напомнив то, старое бабкино, под которым он прятался в детстве, в деревне, зарываясь в глубины пахнущей пылью постели от шорохов и скрипов неожиданно-черной сельской ночи.
Будильник молчал. Пытаясь удержать в памяти ощущение полёта, он потянулся и сел, потерев глаза. А в следующее мгновение Корецкий замер, моментально покрывшись испариной. Сердце заколотилось где-то в гортани. Он находился не у себя в спальне, обставленной по индивидуальному дизайн-проекту и стоившей ему немалых денег. Окружавшее его пространство, походило на офис какой-нибудь юридической фирмы или кабинет чиновника с любовью к канцелярскому минимализму. Жемчужно-серые стены без малейшего намёка на окна, плавно перетекали в такого-же цвета пол и потолок. Посередине помещения матово мерцал алюминиевыми углами небольшой стол - прямо напротив очнувшегося Антона. Но самое главное и невероятно странное было то, что за столом, покачиваясь на тонконогом металлическом стуле, сидел шут. Настоящий, в трехцветном колпаке с бубенцами, тонко и мелодично позвякивающими в такт движениям.
Антон не был атеистом, но и верующим, в полном понимании этого слова, называться тоже не мог. Он был склонен, скорее, к некоторому мистицизму, суеверию и, наверное, поэтому, не смотря на ирреальность происходящего, не стал креститься или даже щипать себя. Не пришла ему в голову и идея о розыгрышах друзей (за неимением оных) и иной бред, посещающий книжных героев, оказавшихся в подобной ситуации. Бубенчики тихо звенели, шут раскачивался, рассеянный свет лился, казалось, прямо из потолка, Корецкий потел, сидя по-турецки на полу. «Пауза затягивается» - вяло подумал он. Внезапно фигура за столом замерла, и Антон смог, наконец, разглядеть лицо своего оппонента. Очень знакомое, надо сказать было лицо. Брутальная синева щек, мужественный подбородок…. На Антона смотрел его брат-близнец. И шут бы с ним – случается всякое, но вот только не было у Корецкого братьев-близнецов, да и обычных братьев не случилось тоже.
-Насмотрелись, Антон Данилович? – сочным баритоном поинтересовался шут.
-Прошу прощения? - Антон попытался привстать.
-Нет, нет, будьте любезны, сидите, не стоит утруждать себя, - собеседник изящно уложил подбородок на переплетенные пальцы рук и слегка улыбнулся. - Вы в состоянии общаться?
-Да елки ж зеленые! Что за бредятина?! Ты кто? - Антон проговорил это на одном дыхании.
Шут слегка качнул головой и неожиданно запел:
- Да я шут, я циркач, так что же, - его голос показался Корецкому настолько высоким и неприятным, что руки его покрылись мурашками, а зубы заныли.
Пение как началось внезапно, так резко и оборвалось.
-Что ж, Антоша, можно ведь вас называть, вот эдак, по-простому? – Антон оторопело кивнул. - Так вот, дорогой Вы мой человек, времени у нас не так уж и много, - лицо под колпаком стало серьезным. – Хотя если, воля Ваша, вы откажетесь от того, что я хочу Вам предложить, времени будет - хоть отбавляй.… Но даже меня, если подумать, пугает до дрожи такой исход.
-Я не понимаю…
-А понимать тут и нечего вовсе, Антошенька. Дело в том, что Вы умерли, вот с, - неприятно причмокнув, словесно соригинальничал шут. – А я собственно ваш, так сказать куратор, а еще точнее – актерский агент. Посмертный, если угодно.
Антон прикрыл глаза. Паники не было. Не было теперь и страха. Совсем. Признаться, с момента пробуждения он неосознанно был готов к чему-то подобному. Не так безапелляционно, конечно. Теперь, совершенно ясно он понял и свой сон, и всю потусторонность этого места…
-Ну что Вы, Антон Данилыч, не стоит так убиваться! Хе, хе…убиваться…, тем более, что Вас уже убили, простите за тавтологию. Наше дело то - простое. Вот, кстати, – затейливо звякнув бубенчиками, трехцветный колпак склонился над столешницей, - Вы у нас каким амплуа заведуете? Трагик? Или фат, может быть?
-В современном театре нет таких четких понятий…
-Да не про театр я говорю, милай, а о жизни глаголю твоей никчемной! – шут возвысил голос, причудливо мешая стили речи. – О том говорю тебе, что как актёр ты - ноль без палочки, по моему сугубому мнению. А в жизни и вовсе наследил, – визави Антона пожевал губами.
-Где же…- совершенно потерялся Антон от такого напора.
-Гдее жее, - с издёвкой проблеял его «агент», - Девочку кто из дома выгнал, а? Ночью! А она между прочим, во чреве твоего сынишку носила, не знал, да?
-Как это? Почему носила? Что же, аборт сделала? – Антон совсем осмелел, от таких мелких, по его мнению, прегрешений. Шут внимательно посмотрел на него, оправил на груди свой балахон и, выпрямив спину, побарабанил пальцами по столу. В комнате внезапно погас свет, а может это потемнело в глазах у Антона, и он очень четко ощутил Катино присутствие рядом. То, что началось дальше, походило на странный морок или сон. Он был и собой и Екатериной одновременно. ОНИ не находили себе места. ОНИ знали, что только прошедший приступ токсикозной, выворачивающей желудок тошноты, вернется вновь и вновь. ОНИ помнили усталое лицо подруги, так тяготившейся своим согласием приютить их. ОНИ чувствовали острейшую волну ревности и тоски. И понимание того, что некуда уехать, уйти, убежать. И несправедливость. И обиду. И пожирающую разум любовь. А потом ОНИ вышли на балкон восемнадцатого этажа новой, элитной высотки и с трудом забравшись на перила, вместе шагнули вниз.
Казалось, целую вечность он падал, будучи одним целым с Катей. Вечность у него ломались кости и рвалось сердце. И вечность он возвращался на капот внедорожника. Вечность! Он умирал снова и снова. Снова и снова! Он молил неизвестно кого о пощаде, но сливаясь вновь с Катериной опять падал, с ужасом глядя на грязно-серый асфальт стремительно несущийся к нему.
В комнате посветлело. Антон ощутил себя лежащим на боку, словно в утробе матери, уткнувшим потное лицо в подрагивающие колени.
-Как Вы теперь понимаете, дражайший Антон Данилович, - выразительный голос шута проникал, казалось, прямо в черепную коробку, - претензии к Вам, имеют под собой, серьезные, так сказать, основания. Но! Разбирать всю вашу жизнь или тем паче судить вас, не в моей, собственно говоря, компетенции. Нет ничего подобного в наших должностных, шутовских инструкциях. - Близнец в серо-красном балахоне привстал, перегнувшись через стол, и пощелкал пальцами над скорченным телом артиста. – Господин Корецкий! Ау! – Антон, пытаясь унять дрожь, перевалился на спину и сел ближе к стене, затравленно глядя на шута. Последний опять опустился на свой стул и продолжил: - Повторюсь - я ваш агент, а дело агента, какое? – он вопросительно звякнул бубенцами.
-Какое,-почти простонал Антон.
-Что вы в самом деле, как попугай, право слово!- шут раздраженно пристукнул ладонью по столу. - Риторический вопрос это был. Молчите пока, и слушайте! Так вот, дело агента находить актёру работу. Хорошие роли находить. За хороший гонорар. В данном случае…
-Послушайте, а где сейчас Катя? – горло пересохло, говорилось тяжело. – Она ведь тоже, получается, ну, мертвая? Может она где-то рядом…?
-Мальчишка! – «куратор» громыхнул незнакомым, почти шаляпинским басом:
– О себе сейчас думай! - и добавил тише: - У каждого своя дорога.
Шут прошелся по комнате,заложив за спину руки. Остановился и улыбнушись бледному Антону проговорил: - Так вот, в данном случае, к вам, по неясной для меня причине, очень благоволят. У нас здесь, - он иронично скривил губы, - образовался некий частный театрик, и его антрепренер, являющийся одновременно режиссером и драматургом, хочет ангажировать вас на главную роль в одном чудном спектакле. Да'с. И, кстати, я абсолютно уверен, что гонорар, ожидающий вас в случае успеха - будет самым высоким из всех возможных.
-Господи, какой спектакль?? Какой гонорар?? Я же мертв! Совсем! И где это всё? Я в аду или где?! – Антон закрыл руками лицо.
-Стоит ли, уважаемому такому, известному такому, понимаешь, человеку, впадать в уныние и не побоюсь этого слова, в истерику? – балахон прошуршал рядом и шутовской колпак коснулся ослиным ухом антоновой руки. – Время твоё уходит, тебе дарят шанс, хороший шанс. Просто кивни. Там уже, - из балахонистых складок показалась бледная ладонь, указывающая на потолок, - полный аншлаг.
Сглотнув, Антон взглянул на своё отражение в шутовском облачении сидящее на корточках, и медленно наклонил голову.
Если не брать во внимание все вопросы, оставшиеся без ответа, невероятность происходящего и осознание рокового значения слов шута, Антон, надо сказать, принял все случившиеся весьма достойно. Все его жизненные цели и гордое, любимое «я» - оказались не более чем обрывками старых афиш, влекомые по пустынной улице холодным городским ветром. Но он всё же служил артистом не только в театре, но и в жизни. Так почему бы не продолжить и в смерти?
Ведь даже при провальном спектакле он играл так, словно эта постановка - самая гениальная вещь на свете.
Когда он кивнул, свет опять пропал. Медленно, не страшно на этот раз. Как в зале. Как...
Антон стоял впотьмах, осязая запах кулис и непередаваемый аромат подмостков - гармоничный коктейль театра, щекочущий горло предвкушением первой реплики. Вот в зале раздался первый хлопок, за ним ещё и ещё, накладываясь друг на друга, оглушая, накатываясь океанским, штормовым валом аплодисментов. Корецкий сделал шаг вперед, неуверенно нащупывая ногой шершавую поверхность, и в этот миг вспыхнул свет.
Он стоял на сцене. На сцене театра, в чём не было ни малейшего сомнения. Но что же это за театр?! Подмостки, освещенные белоснежно-ярким светом, льющимся казалось прямо с небес, уходили в бесконечность. По крайней мере, Антон не мог разглядеть даже линию горизонта. Ни стен, ни амфитеатра с партером, ни бельэтажа и лож. Вместо них дышала непроглядная тьма и из её тяжелой глубины рокотали овации. Голова закружилась. Корецкий как-то дёргано шагнул вперед, поклонился, и аплодисменты тотчас стихли. Более не происходило ничего. Антон судорожно сглотнул, поднял подбородок и хрипло произнес: - Быть иль не быть! Вот в чём вопрос! - Тьма гулко колыхнулась, разразившись пронзительным свистом и раздраженным, шипящим многоголосьем: - Обман! Не надо нам Шекспира! Давай то, на что пришли! - Корецкий почувствовал, как всё его существо съёживается в ледяном ужасе от этого шипенья. Зажимая ладонями уши, он прикрыл глаза и присел на корточки, желая провалиться сквозь щелястые доски сцены или вовсе исчезнуть, лишь бы не слышать эти страшные голоса.
Внезапно Антон почувствовал, как вокруг что-то изменилось. Легкое дрожание воздуха, движение, тишина. Он поднял голову. Свет, прежде заливавший подмостки, сузился до размеров лестничной клетки и чуть дрожа, проявлял, словно фотографию в эмалевой кювете, дверь темного дерева, перила и стены, выкрашенные в травяной цвет, ополовиненный до потолка сероватой побелкой. «Это же моя квартира»,- отстранённо подумал он.
Через мгновение Антон услышал шаги, а затем и увидел человека, спустившегося сверху. Это был тот самый щёголь в кашемировом пальто до пят, тот самый, что... Антон сжал зубы, чувствуя как запылали щеки, но продолжил наблюдать. Человек остановился и в задумчивости потер подбородок. Порывшись в карманах, он выудил серебристый портсигар, и звонко щелкнув зажигалкой, закурил короткую, коричневую сигарету. Корецкий вздрогнул когда дверь его квартиры внезапно отворилась. На пороге показалась Катя в полураспахнутом халате и с мусорным мешком в руке. Она ойкнула, наткнувшись на кашемирового курильщика и неловко прикрываясь мешком, запахивая халат, нырнула обратно, оставив дверь приоткрытой.
-Простите! – голос мужчины оказался неожиданно высоким. – Не подскажете, сотая квартира, на каком этаже? Замучился бегать…
-Это вообще не в нашей парадной, в следующую идите.- Катин тихий голос, как и раньше, пустил вскачь сердце Антона.
-Да? - человек глубоко затянулся и взглянул вниз. Только сейчас Корецкий увидел новое действующее лицо этой мизансцены. И этим лицом был он сам - Антон Корецкий. Они, как и тогда, разошлись друг с другом на неширокой площадке, и незнакомец заторопился по лестнице глухо постукивая каблуками модных ботинок по старым ступеням.
Антон обхватил голову руками и еле слышно
простонал, глядя на того, прошлого себя, с покрасневшим лицом делающего решительный шаг в распахнутую пинком дверь. В этот миг Корецкому, стоявшему на удивительных подмостках потустороннего театра, посреди тьмы, скрывающей такие страшные тайны, какие неподвластны пониманию человека, так невероятно сильно, до звенящей ясности, захотелось оказаться сейчас там, на лестнице старого дома и остановить себя и предупредить и спасти и всё... Новый гром аплодисментов, еще более сильный, нежели прежде, рухнул на Антона и оглушил его и смял его и поднял над сценой в слепящий, но тёплый свет….
Он выдохнул и разжал ладонь, судорожно сжимавшую косяк входной двери. Ноги ослабли, живот крутило.
-Антоша, что случилось? – согревая дыханием его шею, прошептала Катя. – У тебя такое лицо...
-Ничего, ничего, Катюш. Уже всё хорошо. Теперь уже точно всё хорошо…
Он осторожно провел рукой по рыжим волосам, поправив золотистую заколку.
-Я рано ушел сегодня. А ночью мне приснился сон. Странный, страшный. Но очень важный сон.
-Расскажешь? – она откинулась в его руках притворно нахмурившись.
-Обязательно. Только немного позже. После того, как отметим нашу помолвку.
-Что?! Ты же... Я думала, никогда не дождусь, - она прижалась к нему еще сильнее, зарываясь лицом в светло-серый шарф и уткнувшись носом в тонкий шерстяной джемпер так крепко, что Антону показалось на мгновение, будто Катя хочет поцеловать его прямо в сердце.
-И ещё, - он на секунду замешкался, глядя на тусклый огонёк коридорного бра. – Тебе, я думаю, надо сходить к врачу. К гинекологу. Мне почему-то кажется, что ты скоро станешь мамой.
Около часа ночи мелкая морось за окнами превратилась в затяжной дождь. Уличный фонарь пытался осветить темную кухню. Антон раздавил в пепельнице сигарету. Голова немного ныла и хотелось выпить. Мысли, точнее мешанина из воспоминаний требовали срочного решения, как жить со всем этим. Еще Корецкий чувствовал усталость. Хорошую такую усталость. Как после аншлаговой премьеры. Как после качественно сыгранной роли в непонятной пьесе, но принятой публикой на "ура".
Он встал из-за стола, скрипнул табуреткой и распахнул окно в морось улицы. Осенняя ночь разогнала по домам всех прохожих. Автобусная остановка одиноко позёвывала. Одиноко? Уже нет. Антон скорее почувствовал, чем уловил краем глаза смазаное дождем движение у серой стены остановки. А уже через пару секунд ясно увидел человека, стоявшего под световым конусом фонарного столба. Дыхание у Корецкого перехватило. Серый балахон, цветной колпак с ослиными ушами и хвостом… Бледное пятно лица качнулось, и даже сквозь водопадный рокот дождя Антону послышался серебряный перезвон шутовских бубенцов.
-