Вдовам участников Великой Отечественной войны:
умершим, и, слава тем, совсем немногим, ещё здравствующим,
посвящается.
В один из дней собрались вместе три брата, а их мать ненадолго отлучилась, - почтальонку встретить. Сидят, чай пьют из угольного самовара, - ждут её. А она вернулась – вся в слезах:
- Робята, няня померла! - и показывает телеграмму за подписью директора дома престарелых.
Матушка всю жизнь называла свою старшую сестру няней. Да и племянники тётку называли няней Полей.
Сыновья посочувствовали матери, неуклюже выразив соболезнование:
- Мама, а что делать?
- Что делать, что делать? Надобно бы проводить сестреницу в последнюю её юдоль*.
Братья не очень-то поняли значение услышанного слова, но догадались, что речь идет о похоронах няни Поли.
- Проводим, обязательно проводим! – не сговариваясь, дружно, согласились они.
Старший брат своими силами и с помощью знакомых слесаря и сварщика сделали тумбочку из оцинкованного металла, прикрепили сверху на неё звёздочку из нержавейки. Из нержавейки сделали также и табличку с фамилией, именем, отчеством, с годами рождения и смерти. Смастерили цветочницу.
Договорились со знакомым шофером, чтобы тот отвёз в дом престарелых. На третий день с утра загрузились и поехали.
Путь - до областного центра минут сорок да от него – минут двадцать.
Приехали ближе к полудню. Нормальное кирпичное двухэтажное здание интерната: большие светлые окна, приличная парадная.
Зашли внутрь. В стороне от входа стоял небольшой стол. За ним сидели две старушки и один старичок. Старушки стригли ножницами газеты на квадратики. Мужчина выполнял, видимо, роль начальника «отдела технического контроля». Он отбраковывал мятые, косо отстриженные бумажки, с очень черными фотографиями и безжалостно выбрасывал их в мусорную корзину, а правильные квадратики складывал в ровные стопочки для дальнейшего использования по их прямому назначению в общественных туалетах.
- Вы кто? – спросил «мастер ОТК», - и по какой надобности тут?
- Да мы к родному человеку приехали.
- Что, дело наследством запахло?
- Какое наследство!
- Сыновья Вы? Те приезжают раз в тысячу лет, и то, когда что-то нужно от их стариков и старух. Так Вы-то кто?
- Племянники мы, племянники!
- Племянники сюда вообще не приезжают, Вы будете первыми за всю историю интерната. Назовите, к кому Вы?
- К Поликсенье Дмитриевне Мякушкиной. Приезжали мы проведывать тётю месяц назад, тогда на Вашем месте сидел
другой дедушка.
- Да, дедушки-бабушки то и дело меняются, и даже очень часто, - такова жизнь и смерть! Если бы они не менялись, очередь-то в дом престарелых ой, как бы замедлилась,- немного помолчал и продолжил, - к вашему сожалению, Поликсенья преставилась.
- Знаем мы, знаем, вот и сообщение о ее смерти у нас на руках. Хотели посмотреть, где она жила, с кем жила и как
померла.
- Жила она на втором этаже, можете туда подняться по пандусу, заодно кого-нибудь из проживающих закатите на
коляске вверх.
- Конечно, закатим!
Бабулька на коляске оказалась довольно словоохотливой, всю недальнюю дорогу комментировала: вот в этой комнате - больше бабаевских, в этой – сокольские, затем перешла на шепот: тут обитают матери всяких чинуш, выпендриваются-выпендриваются, чёрт-те знаешь что: я, - не я и жопа не моя, ой, простите, пожалуйста, молодые люди, я чего-то неприличное сказала! Одним словом – мафия. А получается-то всё едино: как их родственники запехнули сюда, так никто, никогда после этого и не проведывал, и не проведывает. А вот тут – устьянские. Старушка попросила остановить коляску возле указанной комнаты:
- Да вот здесь Поликсенья-то и лёжала, заходите!
За дверью было шумно. Открыв её, братья услышали некоторые фразы:
- Теплые штаны с начесом Полька завещала мне.
- А мне – чашку с блюдцем.
- Мне она отговорила шерстяной платок.
При нашем появлении женщины на время застыли, подумав, что, может быть, пришли родственники умершей, и так медленно-медленно начали снашивать на стоящий в середине комнаты стол: чашку, блюдце, щипчики для сахара, полулитровую банку с сахарным песком, халат, шерстяной платок и… теплые штаны с начёсом.
Братья дружно возмутились:
- Да нам этого ничего не надо, возьмите всё себе и вспоминайте иногда нашу тётю. Для нас она была замечательным
человеком.
После этого стол моментально освободился от только что выставленных вещей.
Братья выложили большой из грубой бумаги кулёк мятных пряников с белой глазурью, пакет с крупным комковым сахаром и пачку грузинского чая:
- Хотели купить индийского, со слоном, да не судьба – не смогли его достать, извините, уж!
Самая бойкая из здесь живущих схватила чайник и пошла набирать кипятку в титане.
Той порой старший брат подошел к койке тёти Поли и взял с её тумбочки небольшую фотографию:
- Это наш двоюродный брат, вот этот-то снимок мы обязательно возьмём с собой.
- Да это ж её сын, - сказала одна из старушек, - все уши нам про него пропела, какой он у него был хороший да умный, да
пригожий, да просужий. И надеялась, что, конечно, во чтобы ни стало, вернется с войны. О муже мало рассказывала, почти ничего, однажды только спела про него и про себя частушку:
Ой, пой, Полька,
Подпевай, Полька,
У тебя, Полька,
Ночевал Колька.
Колька – её муж. И сына назвали в честь отца. Но сына она ни разу иначе и не обмолвилась назвать, как только - Коленька, мой Коленька.
- Дня три назад говорила ведь Польке…
- Не Польке, а Поликсенье, …- кто-то резко поправил соседку.
- Я так и говорила, Поликсенья Дмитриевна, охолонись, война-то почти сорок лет назад как кончилась. Если бы твой
Коленька был жив, он бы за это время мог не только прилететь, приехать или пешком придти из Германии, он мог бы к тебе на коленках приползти. А она в ответ: «Он и ползет, мой Коленька, немного уж и осталось до меня и до этого седнешнего треклятого дома». И с радостной, ожидательной улыбкой на дрожащих губах она заснула, и… - больше не проснулась. Царство ей небесное, светлая горница поближе к Христу!
Братья, пожелав женщинам здоровья, долгих лет жизни, пошли заниматься своими скорбными делами.
Когда рассказали матери о посещении комнаты, где жила её сестра, и о последних минутах жизни, она всё приняла близко к сердцу:
- Мне бы такую смертыньку! Ну, давайте всё по порядку рассказывайте, да поподробнее, - как да что.
Начал старший брат:
- После этого пришли к директору интерната, который очень сердечно выразил сочувствие по поводу преждевременной
смерти Апполинарии Дмитриевны.
- Поликсеньи! – поправили братья.
- Да, конечно, Поликсеньи Дмитриевны. Устроим последние проводы её на хорошем уровне.
Мать всплеснула руками:
- Неужто сам директор пообещал?
- Сам, сам! А кто ж ещё!
- Вышли мы из интерната, - возле парадного подъезда уже стоял грузовик с откинутыми бортами, - сцена получилась. А
Рядом с машиной, на табуретках, - гроб.
- Аля, а гроб-от какой? – спросила мать.
- Какой, какой! Кумачом, конечно, оббит - вот какой!
- Решили проститься здесь, недалеко от дома. Куда старикам и старушкам добираться до кладбища, – сил уж нет!
Секретарь партийного бюро дома-интерната прощальную речь сказал: «Наша Поликсенья потеряла на войне и мужа, и сына,
и до конца своих дней своих оставалась им верна. Неустанно трудилась в тылу, пахала, как лошадь, обеспечивая фронт, недоедала, недосыпала. И была она настоящей коммунисткой». Много еще чего говорил,…
По случаю братья вспомнили, как тётку еще до жизни в интернате всегда приводил другим в пример руководитель партийной организации на лесопильно-деревообрабатывающем комбинате, где она состояла на учёте: «Поликсенья Дмитриевна вовремя и сполна, до копеечки, платит взносы, не пропускает ни одного собрания, более того - всегда на собрания приходит заранее».
Подготовка к собранию у неё превращалась в целый ритуал: во-первых, она настраивалась духовно. Во-вторых, и не только духовно: доставала из сундука, сработанного краснодеревщиками почти век назад, кожаные до колен сапоги, намазывала их смачно дёгтем, обувала на ноги и вышагивала на собрание, словно на величайшее представление.
Руководителю партийной организации не нужно было говорить, кто собрался в небольшом актовом зале, - при подходе к залу по запаху дёгтя он узнавал, что на первом ряду обязательно, как всегда, сидит Поликсенья Дмитриевна. Так оно и случалось.
Тётка не была активным, публичным человеком, не сидела в президиумах, не стояла на трибунах, не клеймила всех и вся. Она добросовестнейшим образом выполняла уставные обязанности, упорно отсиживала положенное время на обсуждении вопросов, голосовала со всеми вместе «за» или «против», смотря на то, как лидеры настраивали коммунистов.
Голосовать «против», когда все – «за» или наоборот - голосовать «за», когда все «против», - для этого надо было иметь отчаянную смелость и большое мужество. У тётки ничего подобного не было, она была слабая женщина. Но это её не делало хуже для её родственников и знакомых.
После собрания тётка снимала сапоги, протирала их тряпочкой с дёгтем и клала в сундук. До следующего раза!
Такие люди тогда были основой руководящей и направляющей силы общества. Впрочем, почему тогда? И сегодня, и завтра, и послезавтра будет то же самое: вы, пожалуйста, только сидите, молчите, согласно кивайте головой, а мы уж от вашего имени и под общими знамёнами станем властвовать и управлять страной, и - вами в том числе.
- Развоспоминались! Говорите дальше, что было, - попросила мать своих сыновей.
- Поставили гроб на машину и поехали. На кладбище, возле могилы уже стоял оркестр.
Средний брат, пока не видела мать, толкнул старшего в бок. А тот продолжил:
- Так я и говорю, – был оркестр: огромный барабан, труба и две тарелки – бамс-бамс. Когда гроб отпускали в могилу,
оркестр сыграл гимн Советского Союза.
Получив очередной тычок в бок, старшой уточнил,
- Правда, сыграли не весь гимн, а всего лишь один куплет, в то же время отделение солдат из трёх человек в воздух сделало из ППШ по пять залпов в честь нашей тёти.
Старший брат в своё время служил на границе, на самой южной точке страны – в Кушке. На вооружении в отряде были кони, обмундирование, яловые сапоги со шпорами и те самые ППШ – пулемёты-пистолеты Шпагина с большим круглым магазином.
Мать слушала рассказ с беспокойством. Потом сказала:
- Схожу-ка, я самовар, хоть, поставлю.
Пока она ходила на кухню, средний брат высказал то, что думал:
- Ну, Алька, ты загнул, так загнул! Твоих ППШ уж давно нет в армии.
Тот стал оправдываться:
- А что я должен был сказать, что стреляли из винтовок Мосина прошлого века?
- Меньше надо было выдумывать. Отделение солдат! В отделении ведь десять человек, а ты сказал - три!
Пришла мать, принесла пыхтящий, словно паровоз, самовар, поставила его на стол и надрывно, со слезами на глазах спросила:
- Робята, вы в интернате-то, хоть, были? Няню-то однако похоронили?
- Да, похоронили, мама, похоронили, - ответил младший сын, - вот те крест! - и перекрестился - слева направо.
- Да, ты ведь - нехристь! Каюсь, не смогла и не хотела тебя крестить, ты и креститься-то совсем не умеешь.
После этого перекрестились старший и средний сыновья. Перекрестились по уставу.
Тогда мать решительно сказала:
- Рассказывайте, как на духу. Всё - без утайки и без прикрас!
- Про комнату няни Поли – истинная правда. Потом мы пошли искать завхоза дома престарелых, который командовал
всеми преставившимся, нам нужен был ключ от морга. Нашли завхоза-ключаря, который сказал сразу, что ключ ни к чему, морг не запирается, кто и что там может украсть? «Дураков, мол, у них таких нет, хотя…», - и посмотрел в сторону братьев.
Морг был на небольшом отдалении от интерната: приземистое здание, с малюсенькими окошечками - предпоследняя пристань здешних обитателей.
Ключарь сказал:
- Выбирайте родителя!
- Да, не родителя, а тётю!
- Так называют всех, кто раньше нас помер.
Мы в темноте кое-как нашарили включатель. Нажали. Высветилось сразу четыре гроба. Ближний оказался – няни Поли. Сразу было видно – мякушкинская порода. Лежит, накрытая простынью, на голове – ситцевый платочек с блёклыми цветочками и какая-то бумажная ленточка на лбу, мы не разобрались, что там на ней написано.
- Это – проходная! В мир иной! – сказала мать.
- Гроб был оклеен простенькими обоями, старший брат потрогал гроб и сказал, что доски не мокрые, но очень сырые, не
успевают, значит, их сушить: он-то наощупь чувствовал материал, – всё же классный столяр и плотник.
Взяли гроб, вынесли на волю, поставили на телегу и поехали. Тихонько. За телегой – все три брата, потом – «специальные представители интерната» - могильщики, как они назвали себя: Митяй и Гоша, а сзади следовала машина «Москвич».
По дороге пришлось ремонтировать у телеги колесо, которое чуть, было, не отвалилось.
Подъехали к кладбищу. Более жалкого, тоскливого зрелища нигде еще не было видано: беспорядочные, покосившие, упавшие, сгнившие хилые столбики с железными ржавыми табличками размером с куриное яйцо, с безликими инвентарными номерами умерших. Немецкие кладбища на наших оккупированных территориях выглядели организованнее, педантичнее да и намного аккуратнее. Подобные, как здесь кладбища, могли быть только у смертников после исполнения приговоров, смертников, которые ещё при жизни пели:
Вот умру, умру я, похоронят меня,
И родные не узнают, где могилка моя.
Здесь, на кладбище, никто не бывает, и никто никого никогда не найдёт.
Сгрузили гроб возле могилы, положили две половые доски-пятидесятки на могилу. Могильщики охватили гроб толстыми верёвками, братья вытащили из-под гроба одновременно доски, и могильщики на счёт раз-два-три стали отпускать гроб в могилу. Гоша, видимо, до этого работал стропальщиком:
- Митяй, майна!
Гроб пошел головой вниз. Гоша кричит:
- Ты чё?
- И так сойдёт, всё равно в земле будет.
Гоша спиной почувствовал, что сзади его что-то творится.
В это время шофер «Москвича» накрыл багажник светлой тряпкой и поставил на неё бутылки водки и положил что-то завёрнутое в газетную бумагу.
- Вира!
- Ну, вира, ну!
- Ну, ну, хрен гну, не могу выгнуть! – взгляни в мою сторону!
Приподняли гроб, намного аккуратнее, чем прежде, видать, будущая халява подействовала. Попытались ещё раз гроб отпустить, - ничего не получилось: могила оказалась короче.
Снова поставили гроб на обочину и стали удлинять могилу. Земля была мягкая, с удлинением могилы справились быстро. Гоша скомандовал:
- Давай теперь майна помалу!
Гроб вошел и лёг ровно, как и надо.
Братья бросили по горстке земли. Митяй взял камень, лежавший возле кучи песка и хотел спихнуть в могилу.
- Митяй!
- Ну!
- Опять занукал?!
- Да всё я понял, пригодится для следующего родителя.
Засыпали могилу, Митяй начал лопатой приляпывать землю, за что получил грозный окрик от Гоши. Потом схватил брусок с инвентарным номером, чтобы установить на могиле.
- Не гони лошадей! Смотри дальше!
Шофер «Москвича» притащил тумбочку, снова сбегал к машине, принес цветочницу, которые и установили на могиле.
Братья еще раз посмотрели на бескрайнее безымянное кладбище: на безликие, покосившиеся, упавшие бруски и на свою скромную тумбочку из оцинкованного металла со звёздочкой из нержавейки, возвышающиеся над здешним человеческим безобразием, чёрствостью, беспамятством, варварством, и подумали, - пусть их примитивная тумбочка станет памятником всем здесь лежащим и навечно забытым!
- Так и было, - закончил рассказ младший сын, - возле машины мы и помянули няню Полю, конечно, угостили и «спецпредставителей интерната», а потом сразу поехали домой. Обратной дорогой думали, как тебе лучше рассказать, чтобы не расстроить, ты уж и так очень расстроена.
- Ну и завиры вы, робята! – сказала мать, - получилось-то всё ладно, по-людски, а не так как навыдумывали: кумач, митинг, оркестр, салют, – тьфу, суета сует и всё суета! Нагородили бочку арестантов! К нам, вдовам лучше-то и не относились: и ныне, и присно во веки веков!
*Юдоль – долина (церк.-славянское,С.Ожегов), земля наша, мир поднебесный (В.Даль), участь ( М. Фасмер), жизнь с её заботами и печалями (СЭС).