§ 3. Проблема нормы и нормативного состояния сознания
Один из принимаемых современной наукой постулатов в понимании необычных состояний сознания – их норма (в значении, противоположном «патологии»). Показательно, что подобные состояния могут возникать у психически здоровых людей, считающихся нормальными. Более того, они отмечались даже у космонавтов – людей физически подготовленных и психически устойчивых, чье психическое и физиологическое состояние постоянно наблюдается специалистами [1, с. 66-69]. В целом, современная наука и медицина не рассматривают необычные состояния сознания как случай психопатологии, «их рассматривают как особое, но естественное, физиологически нормальное функциональное состояние, доступное каждому, но статистически более редкое, чем обычное состояние сознания» [2, с. 60].
Некоторые исследователи принимают модель «плавающего» сознания для обозначения его динамики в пространстве состояний. Континуум «уровней измененности» сознания включает полное, четкое состояние сознания (связанное с инсайтами), обычное состояние сознания, трансовое состояние сознания, «нулевое» состояние сознания (характеристикой которого является полное отсутствие всякого сознания) и два «глубоких» состояния сознания – расширенное (возникающего при связном дыхании, в том числе холотропном) и психоделическое (появляющееся в результате приема психоделиков, длительного и интенсивного использования психотехник и т. д.) [3, с. 22-26]. В пределах не «глубоких» состояний (которые относятся к области обычного состояния сознания) сознание может флуктуировать быстро и незаметно для индивида. «Глубокие» (расширенное и психоделическое) состояния сознания, по утверждению В.В. Козлова, характеризуются глубокими изменениями в сознании и граничат с множеством патологических состояний, но не входят в них, поскольку не приводят к грубым долговременным нарушениям сознания.
Принимая эту модель, В.М. Хачатурян находит основания для утверждения необычных состояний сознания естественными. «Сам факт трудноуловимых спонтанных “выпадений” в ИСС [4] в “бодрствующем” состоянии указывает на то, что, по крайней мере, некоторые виды ИСС вполне органичны для человека и, более того – являются важным элементом (а возможно, и условием) его жизнедеятельности, обеспечивая и экономию физической и психической энергии (при нулевом и трансовых состояниях сознания), и возможность творческих прорывов в состоянии инсайта. Органичность, естественность пребывания в ИСС подтверждается и способами их индуцирования» [5, с. 102].
Наиболее общим будет выделение двух позиций в оценке необычных состояний сознания. Согласно первой, они являются случаями нарушенного функционирования сознания и должны описываться в предикатах деперсонализации и отчуждения [6]. Согласно второй позиции, большинство необычных состояний сознания являются естественными психическими состояниями, не имеющими ничего общего с нарушениями сознания. Американский психолог Э. Вейл пришел к заключению, что желание испытывать необычные состояния сознания является естественной и нормальной склонностью, подобной сексуальному влечению и голоду [7, p. 17]. Некоторые психологи и психиатры считают, что человек, как он устроен в настоящее время, испытывает потребность в определенном количестве иррационального опыта [8, p. 116]. Даже галлюцинации, по мнению Ч. Тарта, если сдерживаются в социально приемлемых границах, могут быть полезны для психического здоровья. Поэтому, если массы желают ходить в церковь и верить в «нефизические сущности», которые будут оказывать им поддержку, это нормально – это держит общество «плывущим на ровном киле» [8, p. 116]. Справедливо и здраво утверждение, что если некоторые люди испытывают потребность в необычных переживаниях, они должны получать их наименее социально разрушительным образом.
Примечательны имеющиеся сведения о сходстве некоторых психотропных веществ с веществами, выделяющимися в организме человека. Так, гармалин, основной активный алкалоид, содержащийся в психоактивной аяхуаске, сходен с 10-метоксигармалинон, получаемым из шишковидной железы [9, с. 324]. При переизбытке эндорфина (который образуется из вырабатываемого гипофизом вещества – беталипотрофина), одного из так называемых «гормонов счастья», человек может войти в состояние эйфории, свойственное, например, эффекту от приема некоторых психоделиков. А лизергиновая кислота (основа ЛСД) и мескалин по химическому составу и биохимической структуре обнаруживают близкое сходство с адреналином [10, с. 9].
С. Гроф, один из основателей школы трансперсональной психологии (внесшей наиболее значительный вклад в исследование необычных состояний сознания), предлагает положительные, целительные состояния развести с патологическими и вводит понятие «холотропные» (от греч. holos – «целое» и trepein – «двигаться в направлении чего-либо») состояния сознания, «направленные на целостность». По его мнению, «проявления необычных состояний сознания охватывает очень широкий спектр, от чисто духовных состояний без всяких признаков патологии до явно биологически обусловленных расстройств, требующих медицинского вмешательства» [11, с. 16]. При переживании холотропных состояний «в сознании происходят чрезвычайно глубокие качественные изменения, но в отличие от бредовых состояний в нем не наблюдается грубых нарушений» [12, с. 16].
Применительно к феномену необычных состояний сознания можно выделить психофизиологический и социокультурный уровни рассмотрения проблемы нормы. Соответственно, имеются в виду психофизиологическая и социокультурная нормы.
Анализ психофизиологических коррелятов необычных состояний сознания позволяет заключить, что многие из них соответствуют некоторым нормальным аспектам жизнедеятельности, как, например, сон и творческие состояния озарения. По утверждению исследователей, переход к необычных состояний сознания связан с изменением мозговой активности, что проявляется в изменении паттерна электроэнцефалограммы. Так, альфа- и бета-ритмы, характерные для обычного состояния бодрствования, сменяются тета- и дельта-ритмами, характерными для медитативных и сновидческих состояний. Также происходит смена полушарной активности (начинает доминировать правое полушарие головного мозга) и соответствующий переход от логических форм мышления к пралогическим, «архаичным» [5, с. 103; 13, с. 50-51].
Учитывая, что необычные состояния сознания часто оказывают позитивное воздействие на психофизиологическое состояние человека (хотя при определенных условиях не исключен и противоположный результат), они в целом остаются в пределах психофизиологической нормы, поскольку, особенности психического и физиологического функционирования в подобных состояниях не являются выраженным глубоким долговременным отклонением. Состояниям, связанным с подобными болезненными отклонениями, более соответствует определение «патологические».
Определение социокультурной нормы и связанного с ней статуса необычных состояний сознания раскрывается иначе. Как частный случай оценки, норма (лат. norma – правило, образец, руководящее начало) лишена объективного критерия истинности и существует только там и тогда, где и когда есть человеческие потребности и цели. Следовательно, норма, как стандарт, выработана человеком. В нашем контексте можно говорить о стандартизации состояния сознания. Ясно, что ритуальный транс одержимости, например, является нормой у гаитян (и многих других «примитивных» этнических групп), а у нас расценивается как психическое отклонение и форма девиантного поведения (хотя главная функция большинства ритуальных трансов – социальная). Равным образом в архаическую эпоху, когда ритуалы занимали почетное место в ряду социальных практик, трансовые состояния оценивались как нормальные. А.А. Пелипенко и В.М. Хачатурян полагают, что для донеолитического человека то состояние сознания, которое мы называем необычным, вероятней всего будет именно нормальным, обычным [14, с. 572].
Таким образом, меняется образ «нормального» и «ненормального» человека в течение исторического времени. М. Фуко выделяет несколько образов «безумца», которые, сменяясь в историческом времени, отражают особенности и установки свойственной им культуры [15, с. 25-26]. В европейской культуре это: безумец как одержимый (до XVII в.); безумец как безрассудный, помешанный (XVII-XVIII вв.); безумец как лишенный ума и прав (XVIII-XIX вв.); безумец как отчужденный и чужак, как сумасшедший (XIX-XX вв.). В двух первых случаях безумие связывалось с бесовской одержимостью (в первом – тела, во втором – духа). Безумие лишенного ума и прав уже утрачивает бесовскую природу и приобретает человеческую. «Оно предстает людской слабостью и следствием заблуждения, но эта слабость еще не определена, а это заблуждение еще не связано с социальными последствиями» [15, с. 26]. В свою очередь, безумец как сумасшедший утрачивает свободу, статус полноправного гражданина и признается недееспособным. По сути, человек, признанный «ненормальным», как личность «выпадает» из социальной системы. Следствием такой отчужденности оказывается «делегирование социальной личности и социальной ответственности, перенесение прав свободы личности на другого и появление опеки над больными» [15, с. 26].
Анализ проблемы нормы привел М. Фуко к необходимости выделения властных структур в процессе нормализации. Норма определяется, согласно М. Фуко, «той ролью требования и принуждения, которую она способна выполнять по отношению к областям, в которых действует. Поэтому норма является носителем некоторой властной претензии. Норма – это не просто и даже вовсе не принцип интеллигибельности, это элемент, исходя из которого обосновывается и узаконивается некоторое исполнение власти» [16, с. 73].
В более широком контексте норма является формой, детерминированной культурой, и сопряжена с «эпистемой» – культурно-историческим a priori. Это a priori и задает границы нормы как социального феномена: «Основополагающие коды любой культуры, управляющие ее языком, ее схемами восприятия, ее обменами, ее формами выражения и воспроизведения, ее ценностями, иерархией ее практик, сразу же определяют для каждого человека эмпирические порядки, с которыми он будет иметь дело и в которых будет ориентироваться» [17, с. 33].
Норма, как конвенциональная установка, устанавливает стандарт для состояния сознания, способного обеспечить единое коммуникационное поле и дееспособность личности. Г. Маркузе писал, что общественная реальность подчиняет реальность внутреннюю, распространяя влияния на «внутреннее» измерение сознания, аннигилирует внутреннюю свободу как индивидуальное духовное пространство, благодаря изощренному манипулированию предопределяет процессы интроекции, посредством которых Я переводит «внешнее» во «внутреннее» [18, с. 273-274]. Согласно Г. Шиллеру, множество способов манипуляции объединяет главный принцип – тотальный контроль информационного аппарата и аппарата формирования идей [19, с. 22]. Но сфера манипуляции не ограничивается информационным уровнем, т.е. содержаниями (сообщениями). Глубокое понимание процесса манипуляции вводит его в контекст социализации, делает его неотъемлемым компонентом последней. (При этом понятие «манипуляция» теряет свой обыденный, но не глубинный смысл.) В онтогенезе процессы восприятия, ценностного и смыслового полагания, реагирования диктуются общественными установками. Интенциональность как направленное движение активного сознания принимает границы возможного опыта, определяемые социокультурными порядками. Таким образом, цель манипуляции – не только содержание, но и определяющая его форма. Манипулированию подвергаются не только информация, но и информационно-антропологические каналы, по которым любая информация становится доступна. В радикальной форме подобные идеи часто встречаются у К. Кастанеды: «[…] мир гораздо шире, чем мы обычно представляем. Наши нормальные ожидания относительно реальности создаются общественным консенсусом. Мы обучены тому, как видеть и воспринимать мир. Трюк социализации состоит в том, чтобы убедить нас, будто описания, с которыми мы соглашаемся, определяют границы реального мира» [20, с. 688]. (Впрочем, в этом случае понятие «манипуляция» теряет негативные коннотации и ассимилируется понятием «социализация».) Под общественным соглашением Кастанеда понимает весь комплекс определенных представлений о мире и способах его восприятия, интерпретации и осмысления, согласованные убеждения и т. д. Схожие идеи высказывались и другими исследователями. Среди них, например, основоположник социальной феноменологии А. Шюц, согласно которому способы определения окружения (т. е. мира), типизация жизненного стиля и способы взаимодействия с миром социально обусловлены и закреплены в языке [21, с. 16-17]. На фундаментальной связи языка и мира настаивает Л. Витгенштейн: «Границы моего языка – пишет он – означают границы моего мира» [22, с. 89]. При этом мир – это не просто мир, а именно мой мир, поскольку его границы задаются Я, т. е. совпадают с метафизическим субъектом. Поэтому «тот факт, что мир есть мой мир, – подчеркивает философ – проявляется в том, что границы языка (единственного языка, который понимаю я) означают границы моего мира» [22, с. 90].
Решающим фактором в формировании нормативного (т. е. обычного) сознания оказывается влияние социальных институций как комплекса социальных установлений, предписаний, касающихся образа мышления и действия (У. Гамильтон), моделей общественного поведения (Дж. Хоманс), коллективных представлений (Э. Дюркгейм). Институционализация как процесс реализации норм и порядков задает формы и способы взаимодействия человека в социальной (интерсубъективной), эмпирической (объективной) и психологической (субъективной) реальностях. Тотальность и многогранность манипуляции как способа институциализации экземплифицируется наличием множества объектов манипуляции. Манипулированию подвергаются: знаковые системы, с помощью которых человек познает окружающий и внутренний мир; понятия и категории; процессы мышления и стереотипизации; мнемонические процессы; образы; чувственно-эмоциональная сфера человека; процессы воображения, внимания и т.д [23]. При этом «построенный» в соответствии с социальным нормативом внутренний мир человека может восприниматься как индивидуальный творческий продукт: успешная манипуляция осуществляет таким образом «скрытое программирование мыслей и намерений адресата», чтобы у последнего «создалась иллюзия собственной свободы в принятии решения» [24, с. 118]. Подобные формы социально-психологического детерминизма являются доминирующими в формировании индивидуально-психических устойчивых связей и отношений – паттернов, определяющих содержание сознания. Поэтому можно говорить о матричности обычного (консенсусного) состояния сознания.
Таким образом, понятие нормы и, соответственно, «нормального» состояния сознания может меняться и меняется в социокультурном времени и пространстве, что обусловлено динамикой институций и их характером.
--
1. Кричевский С.В. Необычные фантастические сновидения-состояния космонавтов в полетах на околоземной орбите: новый космический феномен // Сознание и физическая реальность. 1996. Т. 1. № 4.
2. Хачатурян В.М. Измененные состояния сознания: к проблеме архаической компоненты психики // Человек. 2008. № 1.
3. Козлов В.В. Психотехнологии измененных состояний сознания. М.: Изд-во Института психотерапии, 2005.
4. Очень часто исследователи сокращают понятие «измененные состояния сознания», используя аббревиатуру ИСС.
5. Хачатурян В.М. Измененные состояния сознания как психофизиологический и социокультурный феномен // Мир психологии. 2007. № 2 (50).
6. Колчина, А.Г. Отчуждение как измененное состояние сознания: дис. ... канд. филос. наук: 09.00.01. Саратов, 2009. 159 с; Ее же. Проблемы определения понятия «измененные состояния сознания» // Изв. Сарат. ун-та. Новая сер. Сер. Философия. Психология. Педагогика. 2009. Т. 9, вып. 1. С. 30-34.
7. Weil A. The Natural Mind. Boston: Houghton Mifflin, 1972.
8. Tart Ch. The Physical Universe, the Spiritual Universe, and the Paranormal // Transpersonal Psychologies. New York: Harper Colophon Books, 1977.
9. Гроф С. Путешествие в поисках себя: Измерения сознания. Новые перспективы в психотерапии и исследовании внутреннего мира. М.: АСТ, 2008.
10. Хаксли О. Двери восприятия // Хаксли О. Двери восприятия. Рай и ад. М.: АСТ: Астрель, 2010.
11. Гроф К. Духовный кризис: Когда преобразование личности становится кризисом. М.: АСТ, 2003.
12. Гроф С. Космическая игра: Исследование рубежей человеческого сознания. М.: АСТ, 2004.
13. Спивак Л.И., Спивак Д.Л. Измененные состояния сознания: типология, семиотика, психофизиология // Сознание и физическая реальность. 1996. Т. 1. № 4.
14. Пелипенко А.А., Хачатурян В.М. Измененные состояния изменяющегося субъекта в контексте кризиса логоцентризма // Субъект во времени социального бытия: историческое выполнение пространственно-временного континуума социальной эволюции. М.: Наука, 2006.
15. Власова О.А. Ранний Фуко: до «структуры», «археологии» и «власти» // Фуко М. Психическая болезнь и личность. СПб.: Гуманитарная Академия, 2010.
16. Фуко М. Ненормальные: Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974-1975 учебном году. СПб.: Наука, 2004.
17. Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб.: A-cad, 1994.
18. Маркузе Г. Эрос и цивилизация. Одномерный человек: исследование идеологии развитого индустриального общества. М.: АСТ, 2003.
19. Шиллер Г. Манипуляторы сознанием. М.: Мысль, 1980.
20. Кастанеда К. Учения дона Хуана: Сочинения. М.: ЭКСМО-Пресс, 2000.
21. Шюц А. Избранное: мир, светящийся смыслом. М.: Российская политическая энциклопедия, 2004.
22. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М.: ОЛМА Медиа Групп, 2007.
23. Кара-Мурза С.Г. Власть манипуляции. М.: Академический Проект, 2009.
24. Барышков В.П. Макиавеллизм и стратагемность как способы политической и повседневной деятельности // Известия Саратовского университета. 2010. Т. 10. Сер. Социология. Политология. Вып. 1.