Рейтинг: G
Краткое содержание: Жанна, преподавательница культурологии, попав в Париж, чувствует себя там жалкой и никому не нужной
Примечание: время действия — 2001 год
* * *
Жанна сидела на открытой террасе маленькой кафешки на Елисейских полях (ах, незабвенный Джо Дассен!), сидела одна за круглым столиком, вытянув ноги и незаметно скинув туфли.
Как же она мечтала об этой поездке! Казалось бы, что тут особенного — пресловутый «железный занавес» десять лет как упал вместе с Берлинской стеной. И визы, и загранпаспорта, и турпутёвки — всё это, ранее такое вожделённое, оказалось в свободном доступе каждого, как говорил бывший президент Ельцин, дорогого россиянина. Только заплати и лети!
Но с «заплати» как раз и были проблемы. Родилась дочь, муж заканчивал аспирантуру, потом аспирантуру заканчивала сама Жанна… В общем, не до Парижа было. Да и находился он практически на другом конце света — ведь Жанна жила в Хабаровске.
Но вот, наконец, дела у мужа с его частным предпринимательством пошли в гору, дочка Катерина подросла, и вымечтанная поездка в Париж перестала парить (снова каламбур!) журавлём в небе. Были куплены билеты, оформлена виза, и Жанну ждал Лувр, Нотр-Дам-де-Пари, Эйфелева башня и Версаль!
Муж Кирилл с нею не поехал, хотя Катерину вполне можно было оставить с его мамой или с мамой Жанны. Но он заявил, что никогда не вожделел фиалок Монмартра, и что дела фирмы на текущем этапе требуют его постоянного присутствия. «Так что лети, культуролог!» — со смехом добавил он, обнимая Жанну в аэропорту.
Жанна действительно преподавала культурологию в университете и страстно желала за выпавшие ей три парижские недели увидеть как можно больше. Пройтись по узким средневековым улочкам, благоговейно замереть перед великими полотнами гениев, полной грудью вдохнуть парижский воздух, напоенный ароматами древности…
Но в первые же три дня пребывания в Париже Жанна по-настоящему заболела — от переутомления и разочарования.
Нет, с самим Парижем всё оказалось почти так, как раньше представлялось Жанне, если не считать ароматов древности. Здесь, как в любом многомиллионном городе, дышалось скорее ароматами смога. Но всё остальное было на месте: серые камни мостовых, саркастические лики химер на соборе Парижской Богоматери, великие полотна Лувра… Однако этого величия оказалось слишком много. Оно нахлынуло, захлёстывая Жанну с головой, и бедная её голова к концу каждого полного впечатлений дня просто разламывалась на куски. Как и её гудящие соборными колоколами ноги.
Хотя не пешком же она бродила по Парижу: метро и пригородные поезда RER были в её распоряжении. Но всё равно, когда она добиралась до своего крохотного номера в таком же крохотном хостеле на Монмартре, номера, вмещавшего только кровать и стул в углу, она падала на постель в полном изнеможении, готовая заплакать от усталости и тоски. Хотелось оказаться вдали от всех великих полотен, соборов, замков и прочих достопримечательностей. Оказаться дома с Кириллом и Катериной, которым она и позвонить-то толком не могла — дорого!
Никогда ещё Жанна не чувствовала себя такой беспросветно одинокой и такой жалкой.
Мышью.
Услышав её робкий английский с русским акцентом, парижане тут же превращались в саркастических нотр-дамских химер, глухих к её вопросам и просьбам. А смотрели на неё, улыбались и что-то отвечали такие же чужаки, как она, — арабы, турки. Японские и китайские туристы. Одноногий негр, торгующий недалеко от Эйфелевой башни аляповатыми её копиями.
Ну а чего другого было ей ожидать, уныло думала Жанна. Она отправилась во Францию, практически не зная языка. Ильфопетровское «Мадам, же не манж па си жюр, я не ел три дня, подайте бывшему члену Государственной Думы» было не в счёт. Всё усугублялось тем, что Жанна решила сэкономить на экскурсоводе, опрометчиво посчитав, что уж она-то, культуролог, самостоятельно разберётся в парижских достопримечательностях. Разобралась, но каких трудов ей это стоило!
И теперь она, как дура, считала дни до своего отъезда домой.
Неужели все гении, могилы которых она с таким благоговейным трепетом обошла на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа: Тарковский, Бунин, Галич… тоже чувствовали свою ненужность здесь? Их так же сильно не отпускала Россия?
…Молоденькая кельнерша, цокая каблучками, подала Жанне чашку кофе на маленькой тарелочке. «Три евро», — вздохнула Жанна, рассматривая изящную чашку. Привычка экономить на всём в тяжёлые годы «катастройки», как называл ельцинскую пору её дедушка, въелась ей в плоть и кровь. Жанна опять вздохнула, подумав об этом.
К её ногам вдруг подкатился яркий полосатый мячик, а вслед за ним вприпрыжку подбежал малыш лет двух. Жанна наклонилась и, подобрав мячик, с улыбкой вручила ему.
— Merci, madame, — проговорил мальчик серьёзным голоском, вскинув на Жанну доверчивые голубые глаза.
Сердце у неё так и защемило. Катерина тоже любит играть в мячик! И Жанна прикупила, несмотря на дороговизну, кучу игрушек для неё, каких было не достать дома.
— Как тебя зовут? Comment t'appelles-tu? — заглянув в разговорник, полушёпотом спросила она.
— Je m'appelle Jean, — разобрала она в его ответном лепете и почему-то ужасно обрадовалась тому, что малыша звали Жан.
— Je m'appelle Jeanne! — торжественно объявила она, и малыш расплылся в улыбке, а потом проворно помчался обратно — к тревожно окликнувшей его смуглой круглолицей девушке, наверное, няне. Та, скорее всего, приехала сюда по какой-нибудь рабочей визе, чтобы присматривать за детьми и иметь возможность жить во Франции, а не в Словении, Марокко, Вьетнаме… России.
Девушка, озабоченно сдвинув брови, оглянулась на Жанну, и та успокаивающе ей улыбнулась, торопливо отворачиваясь. Ещё обвинят в попытке похищения ребёнка!
— Стюардесса по имени Жанна… — пропел насмешливый голос позади неё, и она порывисто обернулась, не веря своим ушам.
За соседним столиком, таким же маленьким, сидели, едва уместившись за ним, трое мужчин, внимательно её разглядывавших. И от этих взглядов, оценивающих, хищных, прямо-таки волчьих, по спине у Жанны пробежал холодок. Двое из них были примерно её возраста, а один — уже пожилой, но крепкий. Все рослые, бородатые, в круглых смешных шапочках, прикрывавших макушки.
«Кавказцы», — поняла Жанна с неприятной внутренней дрожью и быстро помахала кельнерше, намереваясь тотчас уйти. Что в Хабаровске, что в Москве, что в Париже она решительно не искала такого внимания.
— Да подождите, девушка, не убегайте, — врастяжку сказал самый по виду молодой из них. Глаза его были очень светлыми, цепкими, и говорил он по-русски совсем без акцента, хотя только что обменивался с собеседниками рублеными фразами на гортанном языке. — Вы из Москвы?
— Из Хабаровска, — вырвалось у Жанны совершенно непроизвольно, и она сама поразилась тому, как сильно ей вдруг захотелось говорить по-русски. И чтобы её понимали!
— Хаба-аровск… — протянул кавказец с непонятным выражением в голосе, и его острый взгляд внезапно странным образом смягчился. — В какой руке Хабаров шапку держит?
Жанна просто оторопела, потеряв дар речи. Кавказец смотрел на неё, едва заметно улыбаясь, и ждал ответа. Его собеседники рассмеялись — и тоже как-то по-человечески, без издёвки.
— Она у него на голове, — наконец пробормотала Жанна.
Памятник первопроходцу Ерофею Хабарову красовался на привокзальной площади её родного города, и шутка насчёт шапки была у хабаровчан дежурной.
— Я у вас там служил… ну, под Хабаровском, — объяснил кавказец, продолжая задумчиво улыбаться. — В посёлке Князе-Волконское. Давно, ещё до войны.
— До какой войны? — удивилась Жанна и тут же прикусила язык.
До чеченской, до какой же ещё.
Выходит, мужчины за столиком были чеченцами! Час от часу не легче… Хотя как она могла сразу догадаться? Ей повезло, она жила далеко от этой войны и о бомбёжках, обстрелах, захватах заложников узнавала только из теленовостей, которые ей из-за этого и смотреть-то не хотелось.
— Со нохчи ву, — утвердительно кивнул «хабаровчанин», и, как ни странно, Жанна снова его поняла. Он сказал: «Я чеченец».
— Вы боевик? — вдруг выпалила она, осеклась и даже закашлялась. Нашла, кого и о чём спрашивать, дура, дура! Ей давно следовало уходить отсюда, и побыстрее. Ловить такси, не пытаясь сэкономить!
Но она словно приросла к месту, видя, как люди за соседним столиком молча переглядываются.
— Если чеченцы, значит, боевики? — жёстко усмехнулся тот, что разговаривал с нею.
Она заметила в его взгляде непонятную тоску, будто бы он смотрел куда-то внутрь себя, видя что-то, известное только ему, или вспоминая. Такой взгляд бывает у глубоких стариков, которые уже своё отжили, подумала Жанна.
«Им позволили уехать из России, эмигрировать! — промелькнуло у неё в голове. — Может быть, они всё-таки не совсем боевики? Просто беженцы?»
— Иса, Иса, — окликнул её собеседника второй чеченец, постарше, и что-то быстро заговорил, указывая на Жанну и укоризненно покачивая головой.
«Предупреждает», — удивлённо подумала она.
Тот, кого назвали Исой, снова поглядел на неё и удручённо развёл руками, снова заулыбавшись.
— Рамадан, — пояснил он как само собой разумеющееся, будто знал, что Жанна поймёт. И она опять поняла: сейчас как раз шёл священный для мусульман месяц поста. — Эх, если б не Рамадан, я бы с тобой погулял, Жанна!
Она почувствовала, как горячо становится щекам, и рывком поднялась из-за столика. Иса тоже встал.
— Я бы с вами не стала гулять, — решительно заявила Жанна, одёргивая юбку. — Рамадан или нет, всё равно.
— Потому что я чеченский боевик? — прищурился Иса вместо того, чтобы сказать: «Да кто тебя спрашивает?» или просто обругать её.
Жанна вздрогнула, чувствуя, как холодеют кончики пальцев.
— Я знаю, что вы думаете о русских девушках... женщинах, — выпалила она. — Мол, мороженое ей купил, на трамвае покатал — твоя. Я слышала... знаю. И это обидно — то, что вы так думаете.
— Обидно, что на «мерсе» не катают? — Иса вновь сощурил свои светлые глаза.
— Не ёрничайте... пожалуйста! Вы же понимаете, о чём я, — во рту у Жанны пересохло, а ладони, наоборот, вспотели, и она машинально вытерла их об свою юбку. Она должна, должна была объяснить ему! Чтобы он её понял, как она понимала его. — Я замужем, — она ещё сильнее покраснела, понимая, как глупо всё это звучит, глупо и наивно. «Я не такая, я жду трамвая»... опять трамвай! — Просто муж со мной не поехал, потому что далеко, дорого, и у него дела. А я… — она неловко усмехнулась, — я культуролог, мне всегда хотелось увидеть Париж. А вовсе не из-за… приключений!
— Культурная, значит, — хмыкнул Иса. Глаза его опять смеялись, хотя сам он не смеялся. — Культур-мультур. Всё равно, как это твой муж тебя одну отпустил? Я бы не отпустил, была бы ты моя. Жалко, что не моя.
— Иса! — снова строго окликнул его старик.
— Смешная ты, — быстро продолжал Иса, досадливо отмахнувшись, и подошёл к Жанне ещё ближе. Она смотрела на него, как зачарованная: на его загорелое лицо с коротко подстриженной бородкой, на седые виски. Она только сейчас заметила, что у него совершенно седые виски. И ещё — он припадал на правую ногу, когда шёл. — Странная. Француженки совсем другие. Они…
Он задумался, подыскивая слово, и сосредоточенно нахмурил тёмные брови.
— Красивые? — не вытерпев, подсказала Жанна. — Стильные? Изысканные?
— Заносчивые, — качнул головой Иса. — Иди, культуролог. А то я забуду, что Рамадан... — добавил он едва слышно, усмехнувшись с той же неловкостью, что и Жанна, или ей опять показалось? — Я... и вправду воевал. Хабарову своему привет передавай. Пускай шапку не теряет.
— Обязательно передам, — прошептала Жанна, повернулась и вышла из кафе, уже не оглядываясь, но точно зная, что он смотрит ей вслед.