Афимья Игнатовна долго копалась в сундуке.
Трясущимися костлявыми руками она положила на раскрытую крышку сначала бордовое атласное платье с рюшами и оборками, затем ярко-красный платок с длинными кистями и желтыми розами, приговаривая: «Подарок моего Антона Даниловича. Я его по праздникам одевала. Все завидовали мне».
Доставала и стопкой складывала различную диковинную одежду, которая могла украсить любой музей.
Вот она двумя пальцами ухватила что-то еле заметное с нежными кисточками и чуть видимым орнаментом. Это был шифоновой шарфик белесовато-кремового цвета.
Приподнялась, распрямилась и с каким-то величием и гордостью накинула на редкие пряди серебряных, словно дождевые струйки, волос. Один конец обвила вокруг шеи, и стала той, какой была много лет назад.
-Моя свадебная память. Замуж я вышла в 1917 году, тогда мне тоже исполнилось семнадцать. Пожить с мужем как следует не успели, он у меня был военным,-говорила она вслух сама с собой.
Она аккуратно сложила шарф, который мог уместиться в спичечном коробке и углубилась в неведомые тайны сундука.
Наконец, с самого дна подняла картонную папку, перевязанную крест на крест выцветшей тесёмкой, тяжело вздохнув: «Старость. Быстро утомляюсь!»
Сидя на стуле, стала перебирать бумаги, газеты, фотографии. Оставила в руке одну размером 10х15, остальное отложила в сторону.
На плотной картонной основе чёткий чёрно-белый снимок невысокого, крепко сложенного русского офицера в военной форме. Кепка с кокардой на голове смещена чуть вправо. Китель с двумя рядами блестящих пуговиц, напоминающих жизненные версты, перетянут широким ремнем с бляхой. От правого плеча к левому бедру идёт кожаный пояс, на ремне сабля в ножнах. Левая нога выдвинута вперёд. Хромовые сапоги отполированы. В голенища заправлены брюки. Стоит, облокотившись на декоративную скальную глыбу. Позади рисованная пейзажная картина. Самоуверен, строен. В скрытной улыбке кроется лёгкая грусть. Внизу фотографии тиснение: «И.Д. Шехмань. Тифлис».
Афимья Игнатовна поясняет: "Антоша в Грузии, на лечении. Ему 25 лет. Весть о захвате большевиками власти в Петрограде пришлась на это самое время. И всё перевернулось. Русские пошли против русских. Нынешние русофобы любят говорить о том, что в России никогда не было демократии. Ложь!
Психологии рабства в русском народе никогда не было и не будет. У нас издавна существовала высшая форма демократии – соборность, что означает единство множества. Ещё в 1648 году Земский собор утвердил на Руси свод законов. Он – то и решал быть или не быть войне, утверждал воссоединение Украины с Россией. Именно о такой народной власти всегда мечтала интеллигенция.
Всё население России было за созыв собора, кроме рвущихся к власти большевиков.
Откуда мне известно?
Она на время прервала свои размышления,потом продолжила, будто обращаясь к собеседнику:
– Я получила приличное образование. Здесь, в станице, окончила церковно-приходское училище. Муж – дворянин, учился в Санкт-Петербурге, культурный и образованный. Сама я – из семьи староверов-переселенцев из- под Воронежа. Мой отец был руководителем общины. Видный человек. Община кержаков в станице жила каким-то островком,- все сообща. Стояло два ряда домов, имелась своя кузница, торговая лавка, церквушка. Через дорогу шестикупольный православный храм Александра Невского. Но мы молились Господу Богу по-своему: двумя перстами и в своём приходе. Даже погост и тот был свой.
Не нравились мы местному казачеству укладом жизни. Прогнали они нас отсюда. Ушли всей общиной и основали новую на Кубани станицу Бесскорбную. Остались те, кто женился на казачке, или, как я,- вышла замуж за знатного человека. Жили у его родителей...
Извините. О чем это я рассказывала?
Да, о соборности.
Когда наш царь Николай II отрёкся от престола, на Учредительном собрании выбирали новый состав. И что же случилось? Большевики набрали чуть больше четверти голосов. Тогда применили они свой метод борьбы - террор, и захватили власть.
Ленин вот что писал Зиновьеву 26 июля 1918 года:(она достала из кипы бумаг газету) «Надо поощрять энергию и массовость террора против контрреволюционеров»! И пошла заваруха.
В контрреволюционеры попал и мой Антон Данилович. Верный своему долгу и служению Отечеству, вступил в Добровольческую армию Антона Ивановича Деникина.
Генерал-лейтенант Деникин в «Очерках русской службы» напишет и о моём муже, за что муж и пострадал. Его чуть было не расстреляли во время кровавых событий. В станице прямо на кладбище саблями порубили около ста сторонников прежней власти. Сюда же попали и казаки.
О том, что Антоша убивал кого-то, доказательств не нашлось. А коль белогвардеец, – получай тюремный срок - десять лет. Когда я узнала, что он сослан в район города Бодайбо, собрала всё, что было ценное и уехала за ним. Там жила под другим именем, работала учителем. Познакомилась с охранником, который рисковал, но тайно передавал мужу иои записки, еду.
Все драгоценности: золотые и серебряные украшения, монеты – всё перекочевало в карман того охранника. Мне ничего не было жаль. Сотнями погибали, а мой муж через десять лет вышел на свободу. Документы ему выдали теперь под другой фамилией. «Враг народа» не мог быть прежним.
Мы носили фамилию Тихоновых, теперь стали Чуркиными. Снова приехали в родную станицу. Дом наш давно экспроприировали, а попросту – отобрали. Пришлось всё начинать сначала.
В хате жила свекровь, она нас и приютила.
Этот сундук – единственно, что осталось у неё. Она-то и сберегла всё это. Теперь перешло ко мне...
Сундук - небольшого размера, сработан из дубовых досок, окован железными полуовальными полосками со всех сторон, как рыбья чешуя. Тяжёл, поэтому никто вынести его не смог. Как стоял, так и стоит на прежнем месте более ста лет. Когда-то был выкрашен киноварью, но за давностью лет она осыпалась и лишь из-под углов металлических клёпок кое-где еще проглядывает краска.
По бокам витые массивные ручки. Спереди такая же накладка, на которой гравировка: «Урядникь Тихоновь Данила Ивановичь». Сундук принадлежал отцу моего мужа. А муж мой умер в 1939 году. Анютке исполнилось всего три годика. Не довелось Антону Даниловичу увидеть ни внуков, ни правнуков. Всё, что осталось в памяти о нём,-так эта фотография, да две награды...
Узелок за узелком она долго развязывала одну тряпочку за другой, пока на её ладони, на красной бархатке они не звякнули. Это был чёрный железный крест с надписью «За освобождение Кубани. 1918» с гербом Кубанского казачьего войска. И еще одна- светло-бронзовая медаль «За спасение Кубани».
- Как я их берегла, долго рассказывать, но сохранила.
И в земле-то лежали, и под пологом у свекрови...
Она опять надолго задумалась, потом выдохнула: «Всё уничтожили.Растоптали.
Первым в преисподнюю красного террора попали мы – русская интеллигенция, русская культура. Какие храмы! В станице их было три. Годами поднимали, да за три дня пожгли, разграбили, разбили! Кирпич уложили в дорогу"
Великий Достоевский говорил: «Дай этим учителям возможность разрушить старое общество и построить заново – то выйдет такой мрак! Грубое, слепое и бесчеловечное».
Вышло всё по-Достоевскому. Теперь собираем по крохам. Соберём ли?»
Складывая в сундук вещи стопками, вздыхала и охала. Хотела было уже захлопнуть, да остановилась. Вся внутренняя часть крышки сундука оказалась оклеенной денежными купюрами. Её это увлекло и будто осенило:
- Да вот она, наша история в этих бумажках. Первая колонка – царские. Один, три, пять, десять, двадцать пять рублей с российским гербом. Вот эта длинная, почти в двадцать сантиметров, на ней изображена Екатерина Великая. Внизу росписи: «Управляющий Шахов, кассир Афанасьев». Много значили эти факсимиле! Грамотным людям такое доверяли!
До 1918 года ходили 250 и 500 рублевые.
В период смуты Белая армия в Ростове-на-Дону печатала вот эти, с изображением Донского атамана Матвея Ивановича Платова. Не долог был их век, всего 2 года.
В ходу были и другие, их называли «керенками».
Первые советские- совсем маленькие. Их еле видно. Квадратики десяти, двадцати, тридцати, пятидесяти и шестидесяти рублей с гербом РСФСР и призывом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!».Их печатали целыми листами,откуда ножницами вырезались.
Когда умерла свекровь, традицию наклеивать казначейские билеты переняла я. На одной из купюр подписала: «Вторая денежная реформа 1937 года». Появились червонцы, на которых поместили Ленина в полуовальной рамке. Один червонец, три, пять червонцев.
Потом реформа 1947, 1961 годов. И вот я, древняя старуха, дожила до этой реформы 1991 года. Мне 92 года. Все эти денежки прошли через мои руки, будто учебник жизни.
Новая Россия опять нарисовала Ленина, правда,ненадолго. Мне наклеивать их не жалко. Как только вошли в моду в 1991 году, так сразу и поместила сюда. Последняя подборка 10, 50, 100, и 1000 рублей. Пускай здесь живут. Открою сундук, взгляну на них – будто перевернула свою жизнь…
Глубокие борозды морщин исполосовали старческое лицо как горные расщелины. Это жизненные отметины человека: боль утрат, тяжкие испытания, одним словом - судьба.
- Реабилитировали моего Антона Даниловича.
Какой теперь от этого прок? Десять лет лучшей жизни потерял.
В 32 года его посадили, а в 43 выпустили. Ещё бы жить да жить. Выглядел стариком. Умер в 48...
Старуха медленно закрыла сундук, пряча надолго, а, может, навсегда, личную историю и историю своей многострадальной страны.
Она поправила на шее чёрный шифоновый шарфик, который носит с того времени, как ушел из жизни Антон Данилович.