Март месяц самый противный для акустика. Частые шторма так перемешивают море, что ультразвуковой луч зачастую просто безвозвратно исчезает в толще воды. Но приказ есть приказ.
В январе проектировщики вернулись к нам. Настроение у них было, мягко сказать, хреновое. И северный прототип так же не хотел работать. Они починили наш излучатель, в море из базы выгнали подводную лодку и мы двинули следом за ней, чтобы настраивать работу оборудования. Почти год стояния в заводе сделали свое дело, на корабле по пальцам можно было пересчитать тех, кто мог похвастаться выходом в море.
В тот день у всех было приподнятое настроение. Наконец то, у одних (экипажа) закончилось вынужденное долгое безделье, а у других (проектировщиков) сумасшедшая гонка со временем.
Мы затащили трап и причальные канаты, а боцман брашпилем потащил корабль за якорную цепь подальше от заводских причалов. Подняли якорь, заработали двигатели, и мы не спеша двинулись к выходу из бухты.
Слева мимо нас проплыл памятник затонувшим кораблям, справа Константиновский равелин и мы покинули главную базу черноморского флота. Взяли чуть левее, и пошли мимо мыса Фиолент.
Дул легкий ветерок, светило яркое весеннее солнце, которое прогрело воздух, и мы сняли так надоевшие за зиму шинели. Никто не хотел уходить с палубы. Настроение было праздничным. Легкое волнение, которое мы ощутили при выходе из бухты постепенно, по мере нашего удаления от базы превращалось в накат, пологие длинные волны, отголоски где-то идущего шторма.
К нам на ют, где в состав ютовой швартовой команды и входили все акустики, спустился штурман.
- Ну что моряки, не укачивает? – спросил он.
Мы дружно рассмеялись, показывая свое пренебрежение к таким обидным подозрениям.
Штурман улыбнулся.
- Молодцы! Так держать! А то впереди шторм. Синоптики передали до шести балов. Накат видите? – он указал на набегающие волны, которые разрезал нос корабля. - Его отголосок! И будет усиливаться, а здесь мелководье и дно плоское, на нем волна выше. Ну, ничего, миль через двадцать глубина увеличится, и волны станут меньше.
Он развернулся и ушел в ходовую рубку. А мы принялись обсуждать предстоящее приключение. Вот она долгожданная романтика морских просторов.
Корабль все сильнее раскачивался на набегающих волнах, которые становились всё выше и выше. Показывая свое пренебрежение к предстоящему испытанию, я подошел к крайней точке юта, где качка была самой сильной. Как на громадных качелях.
Волны стали ещё выше, а интервал между ними короче. Он стал равен длине корабля. То нос, то корма взбирались на хребет очередной волны и обрушивались в открывающуюся за ней бездну. Причем, если нос был на вершине волны, то корма в самом её низу, а потом они менялись местами.
Мне пришлось вцепиться руками в цепные леера (ограждение). Никакие качели не могли сравниться с тем, что я испытывал. Вода то плескалась у самых моих ног, то, через мгновение, разлеталась где-то далеко внизу в разные стороны от бешено молотивших воздух винтов, а ещё через мгновение вновь плескалась у моих ног.
Я оглянулся. На юте никого не было. Мои товарищи разбежались по каютам. Я один наслаждался невероятным зрелищем, и вновь испытал гордость от того, что они не могут, а я могу (как с пассажирами самолета, выбрасывающими свои наполненные гигиенические пакеты).
Но полет всегда быстро заканчивался, а вот качка только усиливалась и к горлу начал подкатываться неприятный комок… Хвастаться было не перед кем, и нужно было уже думать о предстоящих последствиях.
Во-первых, нужно перебираться в место меньшей амплитуды раскачивания, а это середина корабля. Наша каюта ближе всего к середине, так что логичнее всего вернуться в каюту.
Держась за леера, я начал медленно отступать к надстройкам. Качка стала такой силы, что возникали уже не просто моменты невесомости. Ноги на мгновения даже отрывались от палубы. Так недолго было и вылететь за борт.
С бака в такт набегающим волнам послышались громовые удары и пробираясь вдоль борта к двери ведущей внутрь настройки, я увидел как нос корабля нырнул в очередную волну, разбивая её с громовым ударом. Она перехлестнула бак, понеслась по палубе, разбилась о ютовую надстройку, окатив меня крупными долетевшими брызгами. Это уже было чересчур. Я нырнул внутрь и задраил за собой дверь.
Со стороны трапа, ведущего на капитанский мостик, доносились панические голоса. После увиденного, они меня ничуть не удивляли, но мне было не до них. Еда всё настойчивей просилась наружу. До каюты я уже мчался бегом.
Мои товарищи сгрудились там над столом, на котором лежала порезанная крупными кусками буханка черного хлеба и стояла банка с солью. Они яростно жевали обильно посыпанный солью хлеб.
Я понял, что это то, что мне и нужно было – запихнуть назад этот рвущийся наружу комок. Я протиснулся к столу, схватил ближайший кусок, посыпал его солью, яростно впился зубами, разжевал, обильно смачивая слюной, и проглотил, запихивая комок тошноты обратно в желудок. Потом повторил это снова и снова, не давая тому вернуться обратно.
Иллюминатор нашей каюты выходил не на борт, а на палубу. Он был над самым столом и, жуя хлеб, я наблюдал за тем, что творилось снаружи.
Нос корабля то смотрел, чуть ли не в зенит, то перед ним вырастала громадная водяная гора и он нырял в неё, а вода докатывалась до задраенного иллюминатора и скрывала его под собой, а когда она спадала, перед баком уже, закрывая всё поле зрения, вырастала новая гора.
Читать далее http://www.proza.ru/2015/12/06/566