Мне снился сон:
Хоть за окном и декабрь, снег на ботинках медленно таял.
-Мы пришли. Проходи, раздевайся.
-Ты здесь живешь?
-Может, живу. Но я бы сказал - обитаю.
-Где мне оставить пальто?
-На вешалке, что рядом с дверью. Все, что мне нужно, всегда под рукой.
-Ты в порядке? Выглядишь, будто потерян.
И правда. Невроз виден явно, ты не могла не заметить: глаза, что метаются из угла в угол, что я не говорил, а скорее мямлил, в порезах дрожащую руку. Мы знакомы всего пару дней. Я пал ниц, как приверженец мусульманства в намаз, перед запахом этих волос. Ты же в восторге от моих рассказов, речей, от шуток скабрезных. Говорила, читаешь меня, чтобы лучше спалось. Я был удивлен, когда ты сказала, что увидела человека необычного, чем-то смущенного, с вызывающим внешним видом и взглядом, прячущим несокрушимое эго. Ты задавалась вопросом: "Что он здесь делает? Вроде место не то. Точнее, для такого неподходящее. Может сегодня он выступает? И почему так ему уделяю внимание?". А теперь мы в моем приюте. Ты снимаешь свое пальто.
-Как интересно. Слушай, ты - гений. Эта комната идеальна!
-Ты хотела сказать квартира? - я улыбнулся, мне льстит, что, наконец, никому из живых здесь не уделяют внимания.
-Ты хочешь сказать, это все, что здесь есть? - она округлила глаза, что полны то ли ужаса, то ль восхищения. - Я никогда раньше не говорила подобного, но, прости, я извиняюсь, ты даже больше, чем гений! Хотя, волшебник скорее тот, кто все это придумал, мечту воплотить захотел и решил спроектировать. А тот, кто это продал - идиот...
-И все эти кто-то - твой покорный слуга. Когда было грустно, я импровизировал.
Помню, когда пришлось въехать в забетонированный куб, мне сначала было уютно жить, будто в келье. Но изо дня в день, возвращаясь домой, начал задумываться: "А что же это такое, уют?". И я повесил вешалку рядом с дверью.
Стеной пару метров квадратных пришлось отделить, и обустроил там кухню. В стене сделал бар, чтобы виски хранить, также в ней прорезь с окно, на ней ручка, блокнот (люблю писать за столом). Она не несущая, опасаться не стоит, что рухнет.
-Я пепла не вижу. Где же ты куришь?
-В комнате, что вся украшена цветами, - я улыбнулся в ответ на повисший в глазах вопрос, - у меня есть балкон, я так иногда его называю.
-Я хотела бы поговорить... Где нам сесть? Мне лишь интересно, какой ты?
-Видишь под окном, что выходит на улицу, выступ есть? Это именно стол мой письменный, - я опять улыбнулся, – гостеприимство я тоже вижу по-своему.
Мы прошли, опасаясь друг друга, к окну, что прямо напротив входной двери. Я никогда раньше не замечал, как красиво внутри того, где я живу, помимо метро, людных улиц и в неоне витрин. Мы сели у возвышения, что между сцен для холста и для скрипки. Удивительно, как быстро воздух стал липким. Мне нужно что-то сказать, но не могу оторваться от города, что полон светодиодов, наций, профессий, доктрин.
Даже с шестнадцатого этажа не моя Москва будто бы на ладони. Разноцветные вывески говорят покупать, Москва-река манит, но сегодня никто из двенадцати миллионов в ней не утонет. Попарные огоньки на шести полосах суетятся, и они даже не знают, что мы сейчас ближе к небу. А перед нами густое от смога пространство, по сигарете неподожженной зажатой меж пальцев, нам нужно друг другу что-то сказать, но завороженный взгляд смотрит вдаль, и даже автор творения (я), будто ни разу здесь не был.
Как удивительно могут менять твой взгляд на мир люди, что тебя окружают. То ли они разрушители...
-А у тебя есть вино?
...То ли они из разрушенного созидают.
-Да, ты же знаешь, для тебя у меня есть все, - я открыл бар в стене и достал то вино, что мы пили впервые. Снял с холста бокал и один под станом нотным нашел, - Мерло Каберне подойдет?
-Достаточно пафосно, - она засмеялась, - раньше вина ты пил не такие.
В отголосках памяти вспыхнули ярко: Воронеж, водка за двести, за шестьдесят пиво, за триста картон. Клей плюс пакет не дороже, чем весит. Комнаты чьей-то общаги, лифты, подъезды, разбитые руки, рельсы, мост под мостом, а в конце поезд, что едет, куда невесть.
-Ты теперь играешь на скрипке? - она вскинула бровь, будто пыталась уличить в обмане. - Или она не больше, чем та гитара, что для фото была использована в качестве аксессуара?
Мой взгляд ненароком метнулся к скрытому люку, что я прорезал в пустующую снизу квартиру. Мы теперь знаем три дня друг друга, но несколько лет до этого она считала меня своим другом, я, как и любой влюбленный подросток, мнил её своим миром.
-Играю. Хочешь послушать?
-Разве что Курта, может стихи Ес Сои.
-Прости. Я хотел лишь сыграть на твой выбор: Паганини или...
-А может не стоит?
-И в правду... - я был расстроен. - Ты не хочешь курить?
-Да, я не видела твоих растений!
-Они прекрасны! Хоть никогда не цветут, - я поник, - они погодой тоже прессуемы.
Мы стоим на моем зеленом балконе.
-Смотри, это - алоказия полли...
-Ой, снежинки похожи на нас! Невзрачная уцепилась за стройную!
То ли, кого кристаллизация удивляла, был симметричен и не вдавался в подробности, то ли горбатый лишь могилой исправен, и, несмотря на то, что сам он вода, выделять будет тех, кто лучше, кто ниже, кто вровень. Но, при температуре +2, у обоих сейчас выходит срок годности.
Мне не понять её восхищения мертвой природой, как и она не может понять моего живой. Так же меня тянет к мертвым ученым, прозаикам, музыкантам, что стали для современных оплотом, а её к живым, хоть из кожи вон.
Угольки от двух сигарет медленно тлеют, говоря нам, что ночь не вечна. Но наши глаза все так же беспечно смотрят в даль, думая, кто же из нас перед Москва-рекой, а кто глядит из замоскворечья.
-Мне опять хорошо.
-Опять? То есть недавно тебе было плохо?
-Ты обнял меня.
Мои руки пару минут назад обхватили её, как родную.
-Я... Здесь просто прохладно... Вот и подумал... - мой ответ был скомкан.
-Мне теперь хорошо, давай помолчим с минуту другую?
В молчаливом спокойствии с отголосками счастья мы вернулись к окну в пол стены, что выходит на улицу. Наши глаза сквозь прозрачный песок в темноте просто смотрели вперед: то ли на облака, то ли на дым. И было не ясно, то ли изрядно курящий город, то ли погода на что-то обижена и теперь хмурится.
-Никогда бы не смела думать, что ты тоже рисуешь, - она бросила грустный взгляд направо к холсту, - ты же мне говорил, не умеешь.
-А ты, что ни с кем никогда не будешь... Почему вы расстались?
-Не хочу вспоминать, - мой трехдневный друг подошел к пьедесталу с красками. - Это моя одинокая жизнь. Можно еще вина?
-Как пожелаешь. Но ведь ты не одна, судя по подписчикам на твоем аске.
-А еще тысяча в инстаграмме...
-Шестьсот в твиттере и триста на тамблере...
-Какого это - жить всего с десятью друзьями? Зато живыми, не виртуальными?
Она стала листать мой для эскизов А3 блокнот. Я включил свет, и мы утонули в невзрачных карандашных набросках. Она будто мир открыла, хотя, я бы сказал, что грот, в котором похоронили воспоминаний мрачных, беспечных горстку. Отвернувшееся лицо, что то ли бросает, то ли нехотя тянется за запечатанным презервативом, на котором написано "чувство". Рядом сердце и ключ, которым оно не открывается. Рот, исходящий истошным криком, из него вместо слов вытащил лапы паук. Шут, не имеющий глаза, удушенный проволокой колючей, что как цензура его подавляет звук. Мы смотрели завороженные под одной из трех в моем доме ламп. Удивительно, что я этих картин не помню. Удивительно, что та моя часть мертва.
-Ты же сказал, что рисовать не умеешь, - глаза её стали полны печали. - В чем ты ещё мне решил соврать?
-Я с тобой искренен. Почему же ты мне не веришь? Ведь я не рисую.
-Тогда я не пью.
Локоны голубых пропахших краской волос её грустные ресницы венчали. Мертвая тишина заполнила комнату. Сердца перестали биться - не хотят нарушать её издаваемым звуком. Будто она мною стала не понята. В боязни лишиться, я протянул кисть в ёё сторону, но она откинула мою руку.
-Я, как всегда, наивна. Ты также сказал, что считаешь меня уникальной.
-Так и есть.
-Говорил, есть душа… Мне противно, – она с презрением мне посмотрела в глаза. - Нет, мне больно морально! Как я могу тебе верить в большем, если ты врешь в мелочах?
За мгновение из трехдневного друга я стал однодневным кретином. За мгновение близкий по духу примерил костюм палача.
-У меня слова утешения начинают заканчиваться, - голос мой на два тона стал ниже. - Давай закончим на этом? Ты изрядно пьяна.
-Говорил, что я самый живой человек. Что я, что-то умею. Но, как получается, я умею лишь задавать вопрос "Можно еще вина?".
-Не доводи до абсурда.
Вскочив, она подбежала к окну. Уронила последний рисунок. Я же терять начинаю рассудок, да и с радостью потерял бы, но не хочу упускать лишь её одну. Распахнув настежь преграду между двумя мирами, моим и тем, где люди живут веками, она сделала шаг вперед и подарила асфальту свою помаду.
Я потерял мечту, хрустальный бокал вина, душу, а вместе с ними свое сознание.
В этот момент я проснулся, в холодном поту, не пытаясь больше уснуть. Мне не хочется знать, к чему привело той истории устье. Я спрыгнул с кровати, что похожа на полку в поезде, что над холстом, и через окно между кухней стал заваривать кофе, пока антагонист счастья нещадно сдавливал грудь.
Я проснулся не поздно, около трех часов дня, стал играть La Campanella. Она дарит надежду. Карандаш рядом с холстом лежал, будто я должен его поднять. А над ним надпись:"Я умерла. Так же, как ты умер прежний". Взял чашку горячего кофе из моей машинки es presso, повторил текст. Нужно что-то менять. Может познакомиться с девушкой, что приходит на наши артхаусные пьесы?
Пару часов выпадал в па, пока отрабатывал саркастичные реплики. Курил, что осталось у меня со вчера: чай, сигареты и гидропонику, что смешивал когда-то со сканком, гашем и картонками для психоделики. В наушниках пхк, по альбому на каждый час под землей электрички. Попрошайки, цыгане пробуждают накал для публики, что не менее меня саркастична. Ещё час маршруток, пешком меж людей (из них половина не моей нации). Я всегда знал, что в последних рядах среди русских, с корнями-то узбекскими, еврейской фамилией, бородой дагестанца, но родные слова пересчитать могу на одной руке пальцах. Серый город. Не мой. Чувствую здесь чужим себя.
Виски в кармане, в другом - дыра, в сумке спрятано что-то еще. Пусть для меня это будет секретом. На Смоленской меня ждали уже друзья, единственные, на чье мнение мной не наложено вето. Ежедневник шуршит страницами, пока другие обсуждают порядок. Я ищу свой сценарий… Таблетку, может и… Шприц?
-Так! Что ты в рот сейчас положил?! И не смей говорить, что мяту!
В одном из листов нашел ДМТ... ЛСД, или ДОБ... Мне как год уже все равно. У кого-то взял минералку, запил метиленДМА, чтобы, как раньше, любить людей той душой, которая умерла. Ветром сорвана в сером городе и о твердь земную разбита.
-Однажды церковь католиков перепутала их двоих с Мэнсоном...
Я готовлюсь за ширмой, глушу алкоголь, зал смеётся, не зная при этом разницы между Мэрилином и Чарльзом. Тем самым.
Ноги уже не слушались, глаза видели мир изнутри. Я на сцене шатался, кричал, злобой и горем удушенный. Зрители думали же, что я выступал: перед ними смеялся, жестикулировал, то стихами, то прозой о наблюдениях говорил. Закончив свой монолог, я за ширмой упал в бессилии. Я не мог видеть лиц, а звуки сливались в одну бесконечную паузу. Наше счастье лишь в том, чтобы каждый ушел счастливым. Даже странно, что один из нас был тем самым Чарльзом.
-Саша, а куда пропала та девушка, что на первый ряд приходила? Та еще, что с волосами вкусными и красивыми?
А в голове мысль металась, что нужно бежать, закрыться в квартире, что одиночеству моему стала идиллией.
-Ты снова о ней? Господи, да сколько можно? В том твоей вины нет…
-Я просто её увидел.
-От тебя проблем всегда, как от герпеса… От заболеваний кожных, - Саша смотрел на меня, как на больного. - Я сомневаюсь уже, что она была настоящей, а не твой психоделический иллюзорный бред.
-Мне лишь казалось, что я видел её… Или на неё идеально похожую, - мой фокус терялся. Я поднял голову в серое небо, где воронье кружилось в дьявольском танце.
-Забудь. Соберись! Ты не причина того, что она прыгнула с крыши.
-Она выпала из окна… - я перестал чувствовать кисть, - С шестнадцатого этажа…
-Это ты там живешь!... Эй? Ты меня слышишь?
Разноцветный мир, плавая, стал накладываться сам на себя. Живой скелет в ссадинах и синей кепке пытался меня поднять. Над его головою нимб замер и о чем-то меня просил.
-Помогите мне, - Саша телефон чей-то занял, - ему нужно вызвать такси.
-Зачем? – я открыл глаза на мгновение и спросил удивленно.
-Конечно, тебе же и так не плохо! Ты всегда так живешь! - он перешел на шепот. - Хотя надо бы вызвать скорую.
Какой-то парень довез до подъезда, попутно пытаясь из меня выжать лишнее, якобы не берет GPS, якобы я дороги не знаю, якобы я приезжий и рабочее его место занял, якобы из двенадцати миллионов я один только лишний. Через двадцать минут я дополз до лифта. Через десять, после него, до квартиры, изнывая в бессилии, сопротивляясь трипам от ДМТ... ЛСД или ДОБа... Я давно уже вижу лишь серым мир, мне плевать, что я жру, лишь бы из красного он переливался в синий.
Кое-как закрыл дверь, снять обувь решил потом, с чертовой помощью дополз до холста, что неподалёку от бара. Бледный, с ознобом, давлением и в поту я посмотрел на окно. Оно было открыто, и в нем силуэт. Она приветливо рукой помахала.
-Ты на меня не обижен?
-Ни сколько, - я улыбнулся. - Сегодня три дня как мы снова знакомы.
-Прости, что ушла так внезапно, - она наклонилась ко мне пониже, - но теперь у нас впереди вечность. Ты ведь любишь покрепче? Я принесла с собой рома.
-Возможно, сейчас за меня говорит только прозак…
-Мы теперь многое вместе пройдем?
-Мой милый дом в моих не милых грезах, но ты всегда желанный гость в нем.