Сколь разрушителен и тонок
Яд женской, якобы, хвалы, -
По сути — каверзной хулы...
Но замечает и ребёнок
Полунамёки, полусмех,
Полузавистливые взгляды,
Витиеватые тирады
Под маской клоунских потех,
Что бьют, как снайпер, из засады.
Бертольда, лёгкими мазками,
Как бы шутя и не со зла,
Но тонко линию вела,
Плела тенеты с узелками,
Где на учёте вздох и взгляд...
Тревожа их семейный лад.
Едва Ундина в отдаленьи,
Она, ласкаясь, на колени
Садилась к рыцарю, маня:
«Возьми меня! Возьми меня!»
Так, что ни день и что ни час,
Фон Гульбранд девичьих проказ
Был сосвидетелем, увы...
Но, не теряя головы,
Их, будто, и не замечал...
Хотя, по правде и по чести,
Дышал охотно ядом лести,
И, быв с Бертольдою на «Вы»,
С женой всё более скучал.
Всё призрачней фундамент зданья
Былой любви.
Всё холодней
глаза,
А в сердце - состраданья
К той, что недавно всех родней
Была,
всех ближе и дороже
Всё меньше...
Стал намного строже
К невинным жалобам жены,
Что, осуждённой без вины,
На тень печальную похожа
Рыдая, таяла в ночИ
Огарком плавленой свечи.
Бертольда чувствовала это
И, женской грёзой обогрета,
Всё чаще видела себя
Хозяйкой в доме,
А Ундине,
что стала робкою отныне,
Дерзила, сердце огрубя.
Ундина нравом незлобивым
Сносила грубости «сестры»,
А рыцарь, с некоей поры,
Своим согласьем молчаливым,
Стал снисходительным на диво
К ходам Бертольдовой игры.
Порою слугам то и дело
В проходах замка, по углам
Мерещилось немое тело,
Одетое в белёсый хлам.
Бертольде, чаще чем прислуге,
Оно являлось по ночам,
Струилось влагой по плечам
И ей, немеющей в испуге,
Грозило, злобно хохоча,
Хлестало плетью палача.
Она бежать была готова
В приют убогий рыбака,
Но тот в письме
отцово слово
Бескомпромиссно и сурово
Сказал ей:
«О, исчадье зла,
Ты честь навеки потеряла,
Отвергла нас, чужою стала,
И мать слезами изошла,
Слегла и вскоре померла».
Добавив, что теперь ему
Милей остаться одному,
Чем с ней — не помнящей родства...
- Такие горькие слова.
И так продолжил:
«Коль отныне
Ты нашей ласковой Ундине
Поставишь прошлое в вину,
Я разорву родные узы,
Что крепят кровные союзы,
И дочь навеки прокляну!»
Вот так, по воле ли, неволей,
На счастье ли,
к несчастной доле,
Бертольда, будучи чужой,
Сказалась в замке госпожой.
Однажды (надо ж так случиться!)
Фон Гульбранду в предел иной
Пришлось на время отлучиться,
Оставив на одну с одной
Жену с заносчивой подругой...
Ундина,
челядь об услуге,
На взгляд — нелепой и чуднОй,
Вдруг попросила:
Ту криницу,
Что во дворе ключом струится,
Гранитной глыбой завалить,
Чтоб нЕкто в белом козни вить
Уже не мог из жажды мести...
«А я, поверьте, с вами вместе
Готова воду родника
Носить домой издалека».
Ундины словом дорожить
Готовы слуги.
Услужить
желая,
к камню подошли,
И глыба вышла из земли,
Приподнялась,
как — будто в ней
Не сплавень тяжести камней
Остыл,
а невесомый пух,
Которым володеет дух
Дыханья лёгкого небес -
Сосуда сказочных чудес.
Без колеса и без крыла
Казалось, воздухом плыла
Та глыба, чтоб наверняка
Забить горнило родника.
Но тут Бертольда объявилась,
Как будто с облака свалилась.
И в голос, обрываясь в крик:
«Не смейте трогать мой родник! -
Погнала челядь со двора. -
Водицей этою с утра
Люблю я розы поливать
И бархат кожи омывать!
Да будет чистая вода
Ключом струиться здесь всегда!»
Но неожиданно и страстно
Ундина бросила ей властно:
«Бертольда, я тебя люблю,
Но дерзостей не потерплю.
Твоё вмешательство опасно.
Да будет так, как я велю!
Меня оспорить лишь один
Здесь волен — муж и господин!»
Пристрастий сердца не тая,
Спешили слуги и друзья
Приказ Ундины волей вольной
Исполнить...
но вода ручья
Была, казалось, недовольной:
Шипела, злобою ярясь,
Вгрызалась в каменную вязь.
Ан всё слабее ручеёк...
Осилить тяжести не смог,
Сопротивленье прекратил
И воды в землю воротил.
Ундина, к камню подойдя,
Легонько пальцем проведя
По серой глади,
некий гриф
Там начертала, проронив
Лишь ей понятные слова:
«Доколь любовь моя жива,
Не властно злое вороньё
Здесь вить гнездовище своё!»
Бертольда в слёзы...
тут некстати
Вернулся рыцарь...
та ему,
Рыдая, стала виноватить
Ундину, с просьбой — покарать её,
За дерзость чину своему.
Фон Гульбранд, раздражён до края,
ЖелвАми челюстей играя,
К ответу требует жену
За очевидную вину.
Ундина, кроткой голубицей
Стояла, очи опустив,
Их свет печалью пригасив...
Взглянув на яростные лица,
Просила мужа не гневиться,
А дать сказать наедине
О том, что по её вине
Случилось в замке...
Только он,
Не слышит, злобой распалён,
Крича ей:
«Сплетен не вяжи
И принародно расскажи,
Как злая дурь и бабья спесь
Столь нагло властвовала здесь!»
«Что ж, я душой не согрешу,
Коль так велишь своей жене,
И всё же кротко попрошу
Дать рассказать наедине
О том, что муж и господин
Услышать должен бы один».
При этом так она была
Душой безгрешною мила,
Что он, припомнив прежних дней
Любовь и страсть былую к ней,
Не смог противиться...
рукой
Полуобняв, увлёк в покой
Уединённый, где она
О всём поведала сполна:
«О, рыцарь девичьей мечты,
Вели, и я приму покорно
Твоё решенье...
Помнишь ты
(Не здесь помянут)
Кюлеборна,
Иль Струя — дядю моего?
Во дни последние,
его
Случалось видеть то и дело
В проходах замковых пределов
Тебе и слугам...
чаще всё ж
Вгонял он в панику и дрожь
Бертольду...
с нею день и ночь
Он — злыдень — тешиться не прочь.
И что ни дале, то сильней
Глумится дядюшка над ней.
В нём нет и не было души,
Иной причины не ищи...
Порой он видит, как виня
За что-то, ты бранишь меня,
А я, по глупому уму
И слабонравью своему,
Ночами плачу...
В тот же час
Бертольде весело как раз,
Она смеётся и поёт
И повод Струю подаёт
К сомненью в верности твоей -
Супруга герцогских кровей.
Тот, кто стихией порождён,
Души не зная, убеждён,
Что чисто внешние черты -
Причина зла и доброты.
Урок надежды и стыда
Он не постигнет никогда.
Никто не сможет убедить
Его,
что преданно любить
Душой в дремоте сладких грёз
Нельзя без горечи и слёз.
А те — опять родят улыбку,
Чей мир изменчивый и зыбкий
Срывается порою в плач,
При виде мелких неудач.
Струй слов моих не понимал.
Холодным сердцем не внимал
Моих укоров правоте...
И я решилась на черте
Его владений водрузить
заслон,
Чтоб более грозить
Не мог созданиям Христа
Слепец, чья сущность — пустота.
Криница в глубине двора
Была единственной вчера
Тропой, которой в замок он
Сочился, злобой упоён,
По переходам и углам
Незримой местью грешным нам.
Лишь прикажи...
я пентаграмму
С плиты гранитной уберу
И разрешенье этим дам ему
Продолжить страшную игру.
Но если жаль тебе Бертольду,
(Не говоря уж обо мне)
Коль веришь ты,
что не без тОлку
Я предавалась той возне
Вокруг криницы и гранита,
Пусть всё останется, как есть,
Чтоб злому Струю не пролезть
Сквозь щель,
что мною перекрыта,
В дела того, кто опалён
Душой
и сердцем наделён.
Молю, поверь мне, Бога ради.
Случись беда, которой дядя
Грозит нам,
милый,
и тебе
Злой жребий выпадет в судьбе".
Сквозь слёзы глядя на него,
Ундина мужа своего
Дарила светлою красой...
Так утро чистою росой
Оносит травы и цветы,
Из поднебесной высоты..
Смирив волнение в кровИ,
Фон Гульбранд веянье любви
Душою прежней ощутил...
Лицом к себе оборотил
Жену и, пястями шутя,
Ласкал, как малое дитя.
Глаза целуя ей и губы,
Просил простить,
за то, что грубым
Бывал с любимой иногда...
Она ж сияла, как звезда,
Сквозь слёзы глядя на него -
Кумира сердца своего.
"Не бойся, милая,
плита,
Волшебной силой налита,
Да станет крепкою бронёй,
Чтоб козни Струя стороной
Тропой лесной торили путь,
На нас не смея посягнуть.
Поверив, что объяснена
Её невольная вина,
Ундина, сердцем укрепясь,
Склонилась, как на ипостась
Пред ним
и молвила едва:
«Родной, покуда я жива,
Ты должен знать:
моя родня
Ревниво пестует меня.
Твой нрав, что выкован добром,
Порой суров, как летний гром.
Грозишь мне молниями гроз,
Скорее в шутку, чем всерьёз,
А я - по женскому уму,
Не вдруг смекаю, что к чему
И плачу, глупая, порыв
Переживая, как разрыв.
Но, милый, чтоб не быть беде,
Со мной не ссорься на воде,
Или вблизи от водных масс,
Где родичи не сводят глаз
С тебя,
желая от огня
Твоих угроз спасти меня.
Жену прилюдно не брани,
Вблизи воды, а то они
Сочтя укор твоей виной,
Получат силу надо мной.
Неумолимы и сильны
Они, объятием волны
От лиха рук твоих спасут
И уж навеки унесут
Ундину в царство хрусталя -
Предел морского короля.
Оттуда, милый, мне сюда
Не воротиться никогда.
Но если, Боже сохрани,
Тебе вернут меня они,
Та встреча, жизни погубя,
Последней станет для тебя.
Родной мой, если ты чуть-чуть
Ундину любишь,
не забудь
Об этой просьбе, сохраня
Себя, любимый, для меня».
"Конечно, милая, клянусь,
Что камня пальцем не коснусь.
Я не позволю никому
И близко подойти к нему.
Смеясь, и оба влюблены,
Забыв про грех былой вины,
Непонимания и зла,
Пошли туда, где их ждала
Бертольда, стоя у стены.
«Я вижу, тайные беседы
Закончены?
Теперь пора
За дело взяться.
Дармоеды,
Несите камень со двора,
Чтоб вновь прохладная водица
Могла журчать и веселиться»!
Вот, наглая!
Но рыцарь тут
Ей показал, насколько крут
Бывает нрав его:
«Все — вон!
В моих владениях закон
Един.
Хозяйке возражать
Не смейте!
Камню тут лежать
Незыблемо, чтоб, как утёс
Он высился и в землю врос!
И слуги, весело смеясь,
Подались, каждый восвоясь.
Бертольда, ликом побелев,
С трудом удерживая гнев,
Оторопела, замерла
И молча в комнаты ушла.
Проходит время...
На обед
Собрались все...
Бертольды нет..
Нигде...
Прислуга сбилась с ног
И объяснить никто не мог
Её отсутствия...
В покоях,
Открыто глазу, на столе
Нашли письмо...
Своей рукою,
С привычными факсИмеле
Она униженно просила
Её, неумную, простить
И доброй волей отпустить
Слова, которыми грешила.
«Я,- пишет,- ролью увлеклась,
Что ни к лицу и не по чину,
Забыв, что нищей родилась
И нищей этот мир покину.
Судьба что в хату рыбака
Меня навек определила,
Со мной жестоко пошутила:
Вдруг вознесла за облака
И вновь на землю воротила.
Прости, Ундина, спесь мою...
И не суди чрезмерно строго.
Меня вела десница Бога
Тропой у бездны на краю.
Без сожаленья покарайте.
Опала ваша поделом...
Прощайте и не поминайте
Бертольду бедную со злом».
Над башней вороны кричали
И тучи низкие неслись...
В Ундину, полную печали,
Те строки жалами впилИсь.
«Мой рыцарь, мой супруг прекрасный,
Бертольду надо воротить.
Прервать погибельно опасный
Побег,
поверить и простить.»
Фон Гульбранд сам уж порывался
Скакать неведомо куда,
Но тут привратник отыскался
С известием, что у прудА
Беглянку видел...
Де она -
Простоволоса и бледна,
Порвав жабо и пелерину,
Бежала в Чёрную долину.
Ундины муж, услышав это,
Коня в галоп,
невзвидя света,
Пустил, не слыша, как вослед
Она кричит:
«Мой рыцарь, Не-ет!
Туда — запрет! Нельзя туда!
Там смерть! Там Чёрная беда!
Себя погубишь и коня...
Иль, хоть возьми с собой меня!»
Вотще пропал её совет,
Фон Гульбранда остыл и след.
За Берту страхом одержим,
Он ускакал...
Тогда за ним
Верхом, под вой со всех сторон,
Ундина бросилась вдогон.