Лет десять назад я посмотрела несколько серий сериала «Притворщик». По каким-то причинам он успехом не пользовался и быстро ушел с экрана. Да и в Америке он продержался всего четыре сезона. Однако меня главный герой зацепил за живое. Отчасти я увидела в нем себя. Удивительный ребенок, обладающий сверхспособностью становиться любым, внедряться в любую сферу деятельности, находившийся под контролем мифологического «Центра», повзрослев, сбежал из-под контроля, в поисках своей семьи и ответа на вопрос: «Кто я?». Притворщик мог стать автогонщиком, просмотрев видео и поиграв в компьютерную игру, хирургом, юристом. Он моментально мимикрировал и добивался успеха везде, куда ни попадал, хотя не имел достаточных знаний, дипломов и тому подобных вещей, подтверждавших его право на изображаемые профессии. Он просто мог. Везде свой и везде чужой. Притворщик.
Мне тоже кажется, что я Притворщица. Человек, который случайно или нечаянно попал в игру «Я живу на Земле». Человек, который добился определенных успехов, признаваемых социумом, но поскольку эти успехи были частью его игры, он не принял их всерьез и не осознал их ценности. Это просто игра маленького Лисенка или Ёжика. Фы-фы. Фы-фы. Просто игра. Только почему-то этот Лисенок сначала притворялся очень взрослой девочкой, о которой говорили: «Талант!» Потом стал взрослой девушкой. А потом очень одинокой женщиной, которая удивительным образом умеет притворяться или невольно создавать вокруг себя образы, которых на самом деле нет. Даже в Испании на севере меня принимали за француженку, а на юге за северную испанку. За русскую не сходила.
Притворщица. Меня всегда считали умной, хотя умной я была, пожалуй, только в школе. Там мой ум шел от прочитанных книг и учебников. Столько, сколько в детстве, я больше никогда не читала. Я была складом информации. А дальше пошел уже другой тип знания. Пошел опыт. Я перестала быть человеком информации и интеллекта, я стала человеком опыта или человеком знания. То есть я стала присваивать только тот объем информации, который мне нужен на данный момент жизни. А что не нужно, моментально отбрасывалось и забывалось. Чего-то я не делала даже из того, что, как считается, делает и знает человек моего профессионального уровня. Я так и не прочитала «Дон Кихота» Сервантеса ни в оригинале (испанский язык 16 века), ни даже в упрощенных русских переводах для детей. Мой мозг не смог справиться с безумием странствующего рыцаря. По- умному мне было неумно, а по-смешному не смешно.
Из «Ста лет одиночества» Габриеля Гарсия Маркеса я прочитала только пятьдесят. Нам не повезло с преподавателем. Она страдала склерозом и постоянно возвращалась к уже прочитанному, приходилось по новой пересказывать ей одни и те же главы и анализировать судьбы одних и тех же героев. Ей казалось, что мы ее обманываем и ничего еще не рассказывали. В итоге, мы ходили по замкнутому кругу и не уложились в программу. Однако роман меня так достал за тот семестр, что оставшиеся пятьдесят лет я самостоятельно дочитывать не стала. Даже из любопытства.
Почему роман так достал меня? Я оказалась единственной студенткой, которую наш преподаватель запомнила по имени и в лицо. И поэтому часто пары превращались в выступление, подобное монологу Михаила Жванецкого «Начальник транспортного цеха». А теперь к доске пойдет Света! Света ответила. Хорошо! Кого мы теперь послушаем? А послушаем-ка мы Свету! Как человек, наш преподаватель была замечательная женщина, и даже испанский она знала великолепно. Она прекрасно помнила своих студентов 1975 года, их сочинения, курсовые и дипломные. Но в 90-е нас она не запоминала. И даже листочки, на которые она всё записывала, чтобы нас не забыть, она забывала. Чем ей запомнилась Притворщица и почему она всегда радостно меня узнавала, не знаю. Наверное, потому что она тоже была в тот момент Притворщицей. Она никак не могла смириться, что уже чего-то не помнит, и ей казалось, что с ней хитрят и хотят обмануть. И узнавая меня, она находила подтверждение: «Ну, вот, помню же!» Потому и радовалась тогда с лукавой улыбкой Лисёнка и бесенятами в глазах.
Став кандидатом филологических наук и специалистом в испанской литературе, я многих вещей из классики так и не прочла. И студентов учила не на классике. Но они обожали мои уроки домашнего чтения и анализа текстов. Потому что я учила их на современных книгах с живым языком или с живым сюжетом и черным юмором. Фрагменты повести «Человек, который купил автомобиль» Фернандеса Флореса в интерпретации моих студентов, веселили всё общежитие. Почему я не цеплялась за классику? Не интересно и не имеет жизненно важного практического значения в данное время в данном месте. Однако мне часто приходилось прикидываться, что классику я знаю. Кто ж ее не знает! Но чаще мне это знание просто приписывали. Она кандидат! Доцент! Она умная!
Я же шла от другого. Я учила тому, с чем жить. А я знала жизнь испанской семьи, её быт, я стояла на судах рядом с усыновителями или общалась на заводах с испаноязычными заказчиками. И в языке я стала не ученым, а практиком. Этаким Шерлоком Холмсом, для которого знание о том, что Земля круглая и вращается вокруг Солнца, в принципе не нужно, а вот чем отличается химический состав земли в одной части пригорода Лондона от состава в другой его части, очень важно. Ибо помогает обнаружить преступника. Так и мне «Дон Кихот» из 16 века никак не поможет жить в 21-м.
Мне повезло, что я стала первым преподавателем испанского языка в Челябинске, и надо мной не довлели авторитеты. Я сама решала, что делать, чему учить, как учить. И мне никто был не указ. Даже мои учителя из Иркутска. Я уважала и ценила их знания, я ценила то, чему они меня научили, но никогда не благоговела. В этом я притворяться не умела. Я видела все их достоинства и все их недостатки. Для меня они Стервы, научившие меня выживать – самое ценное знание на Земле. И сейчас я могу не сомневаться, что я классный учитель. Этому есть простое доказательство: мои ученики обожали испанский язык и школа, заложенная мной, продолжает существовать без меня. Я оставила после себя живой организм. И уже моих учеников обожают студенты. Я уезжала из Челябинска матерой общепризнанной Волчицей. Но раненной, замерзшей и одинокой. И я обесценила для себя все свои достижения. Сама для себя.
С моим возвращением в Иркутск часть меня потерялась. Я обнулилась, хотя, как теперь уже понимаю, не перестала быть классным преподавателем. Даже когда пришла с почти нулевым английским. Я притворялась, что английский помню после 11 лет разговоров только на испанском. Я даже сны на испанском смотрела и писала стихи. Я была испанкой, а пришлось притворяться англичанкой. И получалось, черт побери! Даже в эпоху бурь, когда я срывалась на студентов в сельхозакадемии за то, что они ничего не знали и не хотели знать, ученики, словно радостные щенята, встречали меня в коридорах вуза и на улицах города, скучали по мне после каникул или когда мы уже расставались после второго курса. Они радовались мне, даже когда я шумела, и, словно мои первые юристы на латыни в самом начале моего трудового пути, говорил мне: «Вы всё равно не страшная. Вы человечная». Интересно, что в те моменты, когда я сама себя считала непрофессиональной, несведущей, неполноценной, мои ученики начинали любить английский и меня за то, что я Человек. И структура чужого языка, которая со школы для них была чем-то ужасающим и неподвластным сознанию, вдруг становилась живой и подвижной. Язык оживал. Человеку нужен человек. Даже в языке. Или прежде всего в языке.
Я обесценивала себя и совершенно не понимала, что таких, как я людей на самом деле мало. Большинство из тех, кто заканчивает институты иностранных языков всегда работают только с первым языком и не осмеливаются работать со вторым. Некоторые переходят во второй, чаще всего английский, и постепенно утрачивают первый. Мало кто работает сразу с двумя. Я, вернувшись в Иркутск, умудрилась обрести английский и сберечь для себя испанский. Английский – это форма для меня, испанский – это душа. Душу, очевидно, мы ощущаем легче. Я почувствовала свободу в испанском через год самостоятельной работы в Челябинске. Я вдруг словно расправилась и благодаря вере моих учеников в меня и их любви тогда я смогла сказать: «Я могу!» После этого ко мне пришли переводы и дороги. К английскому я привыкала сложнее. Почти семь лет. Видимо, в теле мы тоже обживаемся не сразу, привыкая к движениям и изменениям. И что-то случилось со мною именно этой осенью. Я ощутила сказочное «Я могу!» Язык зазвучал внутри меня. И я начала получать удовольствие от того, что я делаю на английском так же, как это было на испанском. Видимо накопились знания, практика и силы. И всё это вместе выплеснулось наружу. Я могу! И мне больше не нужно притворяться англичанкой. Похоже, часть меня стала ею. Ещё один кусочек пазла встал на место в разрозненной картинке бытия.
Отчасти меня продвинули в этом осознании себя мои попытки найти подработку. Первое столкновение с посредниками и учеником, от которого я отказалась. Я словно школьница волновалась и старалась понравиться и посреднику, которая сидела на моем занятии и оценивала меня, и ученику. И вдруг поймала драйв. Он был такой же, как во времена занятий по скайпу с моей ученицей в Миассе. Я сидела тогда перед экраном в Иркутске, а она в другой части страны, и мой спектакль был только для одной девочки. Из-за разницы во времени занятия я проводила поздно вечером, и моя мама приходила ко мне в комнату и сидела полтора часа, глядя на меня. Моя мама не знает испанского, но она просто на меня смотрела. Моя мама стала уважать и ценить мою работу, когда увидела, как я работаю. Восторг посредницы после занятия подтвердил мой внутренний драйв. Она сказала: «Я тоже захотела у Вас учиться». Очевидно, ученик не очень захотел. И после нескольких срывов занятий я поняла, что каждый раз принимать извинения и прощать я не хочу. Я стою большего. Я не стала притворяться, что мне всё равно и меня это не ранит и не оскорбляет. Я отказалась от этой работы, но за сорванные занятия мне заплатили неустойку. Пожалуй, впервые в моей жизни.
Второй урок с подработками произошел при прохождении собеседования. Удивительная вещь, я раньше никогда не осознавала и не ценила того, что за сорок лет жизни и двадцать работы я не была ни на одном собеседовании. В вуз я всегда проходила одинаково: резюме – как история моей жизни в профессии. История моей жизни. Мне больше ничего не нужно было ни рассказывать, ни доказывать. Мою историю всегда ценили. Берём! Единственный человек, который относился к этой истории с пренебрежением, – это я сама. Типа любой так может. Далеко не любой...
Ценность себя и своего опыта я начала осознавать, когда стала читать свои рассказы как читатель, а не как автор. И я подумала, что я бы стала восхищаться и уважать человека, который смог сделать в своей жизни то, что сделала я. Если бы это был другой человек. Но почему я до сих пор собой не восхищаюсь и не уважаю? Потому что я в душе всё тот же маленький Лисенок, который ищет уважения и восхищения извне? Которому нужно, чтобы мама погладила его по головке и сказала: «Ты чудо! Я тебя люблю и восхищаюсь!»? Потому что я только притворяюсь взрослой?
Какая-то часть нашей души всегда остаётся ребенком. И мы для того чтобы соответствовать социуму притворяемся взрослыми, отвергая внутреннего малыша. А малышу нужны забота и внимание. Он продолжает её искать. У взрослых это поиск в другом человеке: родителях, мужьях, женах. А другие часто беспощадны. У них самих такие же одинокие и замёрзшие в безлюбовье малыши плачут и трясутся от страха. И беспощадность других мы переносим на себя. Потому и ненависть к себе мы часто принимаем гораздо легче, чем любовь. Мы не привыкли к любви и не знаем, что с нею делать. Мы часто слышим, что нужно разорвать связь с родителями и перестать ждать любви извне. Вернее, мы слушаем и читаем, но не слышим и не понимаем этих слов. Однако однажды связь действительно разрывается. Иногда довольно любопытно.
Моя связь с мамой очень сильна. Существуют определенные родовые программы, создающие наши модели жизни. Моя мама очень разная, поэтому разная я. Когда женщины в женской группе слышали на занятиях обрывки моих историй, одна из них сказала: «У меня такое чувство, что ты каждый раз говоришь не об одной и той же маме, каждый раз другой человек. У меня не складывается единая оценка». У меня тоже. Ни плюс, ни минус. Так есть.
Моя мама очень зациклена на нашем с сестрой счастье, и потому мы несчастны. Фокус-покус. Она девочка, которая в семнадцать лет уехала из дома и оказалась без поддержки родных. Всё в своей жизни сделала сама и свою жизнь положила на то, чтобы у нас с сестрой была поддержка. Но это любовь, которая не отпускает. Она и себя не может отпустить, себе слабинку дать не может, и нас отпустить не может. Бессознательно. На энергетическом и ментальном уровне. На словах она нас давно отпустила.
Я постепенно начала эту связь осознавать только три года назад. И едва я стала разрывать связь, появились немотивированные всплески обиды, обвинения в том, что я испытываю к ней ненависть. Вдруг. На пустом месте. Сейчас начались намеки на моё психологическое сектанство. Рвутся и рвутся связи энергетической подпитки. Но при этом мама не замечает, что она может жить автономно, без меня. Я отказываюсь ехать с ней в Аршан летом, но с ней едет моя тётушка, папина сестра, и они чудесно проводят там время без меня. Совершенно неожиданно другая тетушка, уже мамина сестра, зовет её в поездку к родным в Екатеринбург и Питер, и они прекрасно путешествуют вдвоем. Без меня! Я могу без мамы жить, и она без меня может! Мы отделились. Наконец-то!
Полное разделение произошло недавно. Мне приснился сон. Я, мама и какая-то маленькая девочка, лет трех-четырех, шли по тротуару летней улицы на праздник. Мама вела девочку за руку, я шла чуть позади. Девочка за мамой не поспевала, запиналась, и мама её постоянно одергивала и торопила. Вдруг мама вышла на середину дороги, по которой туда-сюда сновали автомобили, отпустила руку и ушла. Маленький ребенок совершенно беспомощный остался один на трассе. Я выскочила на дорогу, схватила девочку на руки, прижала к себе и, лавируя среди несущихся автомобилей, вернулась на тротуар. Я гладила эту девочку по голове, расправляла ей платьице, целовала, обнимала и говорила: «Не бойся, я тебя буду очень любить, я ещё не знаю, как это, и не умею, но я научусь. Обязательно научусь. Я уже люблю тебя!» Что значит этот сон? Я забрала у мамы моего внутреннего ребенка. Моя маленькая часть меня, мой внутренний Лисенок теперь только мой. И хорошо, что при этом жива я и жива моя мама. Мы обе живы и свободны друг от друга. Это на самом деле счастье. Почему я так считаю? Потому что иногда связь рвется только со смертью.
Любовь мамы не дает возможности дочери жить своей жизнью, перекрывает дорогу в будущее, и только смерть матери отпускает дочь на свободу. Я увидела такой пример на одной из своих коллег прямо сейчас. Любаше было уже немного за тридцать, а замуж выйти она не могла. Ну, не было мужчин для нее на этом белом свете. И вот под Новый год мама умерла от рака. Через полгода у Любаши появился мужчина, а через девять месяцев она вышла замуж. Мама счастья дочери не увидела. Я надеюсь на другой исход моей персональной истории. Очень надеюсь. Я хочу поделиться с мамой своим счастьем. Взрослым счастьем взрослой дочери. Я хочу быть счастливой, а не притворяться.
Первое и единственное собеседование в моей жизни открыло мне ещё одну вещь. Я позволила себя оценивать девочке, которая только пошла в школу, когда я уже работала. И эта девочка должна была решить, подхожу ли я ей в качестве сотрудника. И внутренне я ставила себя в этот момент ниже неё по значению. Я не притворялась. Я действительно себя принижала. Просто был момент, когда я потеряла надежду на то, что пройду к своему месту работы под знаменем. Я потеряла свою половинку. Но я уже научилась находить пути к равновесию. Я встретилась с этой девочкой ещё раз и увидела, как она и те, кого она наняла на работу, восхищаются моими учителями. У нас одна инязовская школа. Я увидела, что сами эти девочки ещё ценности не представляют. Они ещё живут авторитетом учителей. Они ещё информация. Милая, детская информация. У меня авторитетов нет. Я равна моим учителям. Я есть Знание. Мои двадцать лет значат больше их академической подготовки. А в возрасте девочки, что оценивала меня, я уже была кандидатом наук и основателем школы испанского языка в Челябинске. Меня вернула к себе одна фраза импровизированного урока: «Притворитесь, что вы не знаете испанский язык!» И тут я поняла, что уже не могу и не хочу притворяться. Потому что я знаю. Это как большая Волчица и маленькие щенки, играющие вокруг неё. Я и так могу, и сяк. Они прыгают, кувыркаются, лазят по ней, но стоит ей вильнуть хвостом и встать, все они окажутся крохотными комочками, размером с ее лапу. Я и есть старая седая Волчица. И я не позволю больше никому решать что-то за меня и влиять на мою самооценку. Я могу притворяться, играя с детьми. Я могу выпустить на волю Лисенка или Ёжика, но при этом я уже всегда останусь Волчицей. Или Волкособом. Волчицей, которая добровольно вышла из леса и стала жить рядом с людьми.
Есть странная сила и странная пустота в осознании своей ценности и всемогущества. Ты понимаешь, что они у тебя есть, но ещё не знаешь, что с ними делать, как обращаться. Мне потребовался год от семинара «Голос женского сердца», где произошло полное обесценивание меня, до милого урока испанского языка в клубе «Коттедж», чтобы понять, а главное почувствовать свою ценность и свободу. Причём ценность кроется даже в несовершенстве. Быть несовершенной и принимать моё несовершенство меня научила моя Волчица, которую я вышивала полгода.
Я завершила вышивку в прошлом декабре и очень долго не могла подобрать рамку для картинки. Сначала не понравилась простая деревянная рамка, что дала моя тетушка, папина сестра. Рамка слишком проста, и волчица чуть меньше рамки. Чтобы её заполнить, нужно вышить ещё один ряд. А я вышивать не хотела. Картина завершена! Потом я вышила иконки в подарок сестре и тёте и понесла их в багетную мастерскую. Решила взять и волчицу, но когда постирала и отутюжила вышивку, оказалось, что внутри рисунка есть плешинки. Я работала по канве с нанесенным краской изображением, и где-то пропустила один или два крестика. Я решила, что плешинки нужно зашить, и в багетную вышивку не понесла. Шло время, я сделала ещё две иконки и снова собралась в багетную мастерскую. Взяла в руки и Волчицу. Надо плешинки прикрыть. Но Волчица сказала мне: «Нет! Я такая! Рисунок завершен! Я ТАКАЯ!» И мне пришлось смириться. Волчица оказалась в своей рамке со своими плешинками. Их видно, только если очень сильно приглядеться и знать, где они. Но мы с Волчицей никому их не покажем специально. Притворщицы! А кто их разглядел – молодец! Отличное зрение!
И признание своего несовершенства – это тоже признак психического здоровья. Раньше я съела бы себя живьем за пару пропущенных крестиков. Мазохистка!
Что-то подобное произошло со мной в детстве. Я связала себе очень красивую сумку для сменной обуви, но при этом криво привязала ручки. Несколько лет я ходила с этой сумкой и дико её стыдилась. Можно сказать, получала отрицательное удовлетворение от стыда. А при этом, как оказалось, другие девчонки мне завидовали, что у меня такая яркая и необычная сумка. Никто не видел кривых ручек. А я страдала. Ради страдания. Хотя для выхода из стыда было два способа. Первый – признать: ручки кривые. И в этом особенность сумки. Второй? Сумку связала я. Я умела вязать. И если меня так мучили ручки, нужно было распустить и сделать ровные, прямые. Я могла это сделать, но не делала. Отрицательное удовольствие – это тоже удовольствие. Если не умеешь радоваться. Я не умела. Алкоголизм отца и сложная семейная история наложили отпечаток на мою психику. Теперь учусь.
Ещё одним способом выхода для моего несовершенства стали мои рисунки. В детстве меня никто не учил рисовать. Я и не рисовала почти. В садик не ходила. Руку никто не ставил. Даже в шесть лет, когда мама пошла упрашивать директора школы взять меня в первый класс первого сентября после моей истерики, маме сказали: «Девочка к школе не адоптирована. Моторика рук не развита. Ей будет трудно писать. Вон, она даже рисунки-раскраски правильно заполнить не может. Всё время выходит красками за границы». Я не знала об этом разговоре. Мама только недавно рассказала.
Писать я научилась сама. Во дворе, играя со старшими девочками. И потом в первом классе писала бабушке письма: «Сегодня мы прошли букву А». Рисовать, похоже, тоже сама научилась. Хотя в школе были уроки рисования, и за рисование у меня «отлично», я не помню школьных рисунков. Совсем. Видимо, жила тогда театром, и рисунок такого значения не имел, вписывался в иллюстрации детских книг или декорации спектаклей. Я творила через слово и тело. Актриса.
Рисунок стал проникать в мою жизнь с Пробуждением. Сначала как иллюстрации к моим стихотворениям. Меня завораживали собранные мною рисунки. Я иногда часами просматривала свои странички сайта просто любуясь и созерцая картины. И вдруг в этом году я начала рисовать. И на свет выпорхнула Дева-Птица. А потом пошли и другие вещи потоком. Сначала черно-белые. Потом проявился цвет. Я очень стеснялась своих рисунков. Но выставляла их в фотографиях социальных сетей. Вызов своему страху и стыду. Как-никак, а мой внутренний Самурай, любитель острых ощущений, самобичевания и харакири, во мне жив и процветает. Чуть что: «Идем на Вы!» Себя не щадит. Стыдится и в стыд палочкой тыкает. Больно? Больно! Стыдно? Стыдно! И, наконец, я задала себе простой вопрос: «Чего я стыжусь?» Ответ: мои рисунки кажутся детскими, непрофессиональными, несовершенными, и в то же время есть в них что-то очень взрослое. Кажутся? Нет, они не кажутся! Они такие и есть. Они такие же, как я. А я непрофессиональная, несовершенная, меня никто не учил рисовать. Они всего лишь продукт моего внутреннего потока творчества, который вырывается наружу так, как может. И я выражаюсь так, как могу. Я такая. И стыд исчез.
Когда я рисую в потоке, я тот маленький Лисенок, который макает кончик хвоста в краску и малюет, заползая за границы, и одновременно я Самурай, который старательно выводит черные каллиграфические линии дзен-графики, прорисовывая тщательно мелкие детали, которые никто и никогда не будет рассматривать, и задавая четкие границы. Больше всего мне пришлось по душе сочетание цвета красок и дзен-графики. Два в одном флаконе.
И Лисенок, и Самурай мало похожи на классический образ Художника. Когда моя персональная Ведьма Наташа возвращала мне мою Деву-Птицу после сканирования для открыток фестиваля «Душа и Дело», старательно подбирая папку, чтобы я довезла рисунок до дома, не повредив, она сказала: «Я тоже художник, я знаю, что любая капелька воды может разрушить графику. И для меня тоже каждый рисунок ценен», а я стала оглядываться. Тоже художник? С Наташей понятно. А кто ещё? Я? Я художник? Не-е-ет. Я только играю. Я притворяюсь. А художники должны быть какими-то другими. Не такими, как я. Художники живут рисованием всерьез, а я понарошку. Художники ходят на специальные занятия и мастер-классы, учатся смешивать краски и комбинировать цвета, изучают пропорции и композицию, совершенствуются. А я просто Лисенок: макнула хвост в банку с краской и понеслась душа в рай. Только рот слегка приоткрыт и слюни наворачиваются. Удовольствие!
Наверное, рисунок стал для меня ещё одним способом отпускать себя. Раньше у меня это получалось только на дороге. Села в транспорт, доверилась водителю, а дальше, как вывезет. Теперь в рисунке я тоже никогда не знаю, что получится в конце. То неожиданно член вместо кокона у Девы-Птицы вылезет, то ещё какая оказия приключится. Часто я до конца начинаю воспринимать нарисованное даже не тогда, когда собираю зрение в кучу, после расфокуса потока, а когда фотографирую рисунок. И вдруг: вау! Большая сюрприза.
Любопытно, как мои фривольные картинки транслируются наружу. Самое забавное для меня взаимодействие – это взаимодействие с моим деканом, моим непосредственным руководителем, уже немолодой женщиной. Я вызываю в ней эмоции, которых она сама понять не может. Она одновременно нападает на меня, стараясь выразить недовольство мною и агрессию, словно я ее соперница, отступает и тут же смягчает свое нападение, почти извиняясь за него. Она чувствует, что у нее надо мной нет никакой власти и мое желание уйти. И это её неприятие меня в ней борется с самого начала нашего сотрудничества. Она привыкла к подобострастию. А для меня нет авторитетов. И она не авторитет. Вот и пытается то отдать меня с факультета, то оставить. Но она чувствует и ещё кое-что.
Совершенно неожиданно она обрушилась на последнем совете на ответственную за официальный сайт факультета. Нет ли на сайте фривольных картинок, разрушающих академизм официальности. Бедная подобострастная ответственная чуть не задохнулась от страха за нечаянно пропущенную фривольность. Но фривольностей нет. Есть только подозрения, возникшие после стычки со мною. С фривольностями сейчас играю я в моих рисунках и моих неофициальных играх. Это мой способ освоения безопасной действительности. Но, очевидно, декан что-то очень крепко поймала от меня, и её накрыло. Бедная женщина. Трудно сталкиваться с Ведьмой. Ведьму хочется и любить, и ненавидеть, особенно если она позволяет себе быть несовершенной. Херакс, и наведьмачила! Перед стычкой с деканом я как раз провела вечер на психотерапевтической арт-группе и кое-что отрисовала. Фривольные картинки.
На самом деле рисунки и картины имеют надо мною определенную власть. Через них я выхожу обычно на значимую для меня информацию в сети Интернет. Так случилось и с картиной Джона Эверетта Миллеса «Офелия». Мой личный бард Высоцкий и Гамлет не оставляют меня. Картина зацепила меня прорисованностью природы и цветом. А к ней прилагался комментарий психотерапевта. Комментарий касался больше ситуации самой Офелии и психологических архетипов, чем картины. Совершенство невинности и выбор смерти вместо жизни в замужестве – вот лейтмотив самоубийства прекрасной героини. Принять мужчину и утратить совершенство становится неприемлемым для девушки. Лучше умереть. А для Офелии страшно ещё и то, что Гамлет, её жених, убил её отца.
Как говорят психологи, на мифологическом плане сознания мужчина, становящийся возлюбленным и мужем, действительно убивает в сознании девушки-женщины образ идеального отца и замещает его. Через это убийство-замещение и приходит взросление. Переход из одного состояния женщины в другое. Своеобразная инициация. Хотя в если ситуацию рассматривать как реальную, она пугает. Совершенство невинности и совершенство одиночества, не они ли так плотно затягивали меня все эти годы, особенно после жизни с далеко неидеальными и отцом, и немужем? Не Офелия ли я? Не потому ли я погибаю в своем одиночестве, а мужчины выбирают иллюзион? Может быть. А может не быть. Мне понравилась фраза психолога: Офелия на картине не принимает помощи Гамлета-древа, не хватается за него в поисках спасения, потому что Гамлет пассивен. Она бы схватилась, протяни он ей руки. Есть ощущение, что она предпочитает умереть, но не быть рядом с пассивным мужчиной. Я, по крайней мере, точно. Мне ещё ни один активный не встретился. В этом плане я Офелия с картины. Но у меня есть надежда.
Я всё-таки специалист по испанской литературе. И мои легенды живут совсем в другом мире, далеком от Гамлета. История испанского языка начинается с «Песни о моём Сиде». Сид – герой эпоса, воин-освободитель от арабского нашествия. Нужно сказать весьма неоднозначный персонаж, умевший предавать и заключать договора, мстить и обманывать, геройствовать и наказывать. Но тем и привлекателен. Активен. В переводе с арабского «сид» – это господин. Под песнь о моем Сиде мы бывало подремывали на первых парах в инязе. Однако в песне есть и отдельный момент о его женитьбе на донье Химене. Во время рыцарского турнира Сид убивает отца Химены, ибо таковы правила турнира, а после женится на дочери поверженного соперника. И Химена выходит замуж, и любит Сида, и у них рождаются две дочери. Так что в моем испанском эпосе Химене хватает сил пережить гибель отца. Она проходит свою инициацию. Надеюсь, хватит и мне. Когда встречу Сида. Моего неидеального отца на турнире убивать не надо. Скорее, мне нужно было принять его неидеальность и его неидеальную любовь, чтобы повзрослеть. Надеюсь, что у меня получилось.
Кстати, в своей реальной жизни я вернулась в игровое пространство, где обитает встреченная мною девушка, которую я назвала Офелией. Она больше не вызывает у меня никаких сильных эмоций. Просто девушка, симпатичная, юная и совершенно тусклая по энергетической наполненности. Вроде бы артистичная и умная, но с точки зрения энергетики для меня абсолютно неинтересная. Будь она моей ученицей, я бы ее долго не замечала среди других более ярких и интересных студенток, а, заметив, задергала бы: живее, живее, живее! Мой испанский темперамент не выдерживает такого затухания. Интересно, может быть, это свойство Отшельников? Мага-Отшельника мне тоже иногда хотелось встряхнуть. Да очнись же ты, замороженный! Впрочем, встряхивать других – не моя задача. Каждый живет, как может.
Если Офелия и мое зеркало, то не очень точное. Во мне свет зашкаливает. Женщины на осеннем тренинге «Жизнь в потоке любви» смеялись: «Светка, ты как ёлочная гирлянда, сейчас вспыхнешь и заиграешь всеми цветами радуги! Вся светишься!» Гирлянду тут же ощутили и друг-враг Антон, и немуж, и тут же погасили какие-то силы, отобрав половинку под знаменем и ударив под ребро предательством сестры. Словом, чтобы не мигала тут! Раздражает! И пару-тройку лампочек я сожгла. Но я теперь умею лампочки менять. Выживу. И если нет радости в жизни, возьму радость хотя бы в игре. Притворщица знает, что психика не разделяет радость реальную и нереальную. Для неё любая эмоция реальна. Поэтому я и вернулась в игру.
При последней встрече мне показалось, что Офелия беременна. Возможно, это так. А возможно, она отзеркалила мое внутреннее состояние. Я чувствую себя беременной или роженицей. Причем беременной давно. То ли это контакт с родовой силой, то ли это контакт с творческой энергией женщины. И я всё время что-то создаю. И словно что-то вот-вот должно родиться. Идёт изменение пространства и времени. Идёт изменение. И внутри меня однозначно есть жизнь и есть любовь. А раз они есть, то перемены неизбежны. Мой мозг постоянно ищет способы, как самой создать перемены. Как?!! В какую ещё сыграть игру, кем еще претвориться, чтобы открыть дорогу к собственному счастью, если я сама перекрываю себе путь? Вариант просто ждать, сидя на попе, меня не устраивает. Я хочу танцевать. Не мазурку, не вальс, не танго или фламенко. Я хочу танцевать зук! Я точно знаю ритм и танец. Я соскучилась по танцу, в котором ведет мужчина, но женщина свободна и красива. Потому что мужчина – это только импульс. Я хочу танцевать! И это не притворство. Это правда.
И я знаю, что люди, которые меня звали на работу под знаменем, меня любят и ценят. Они не сложили руки. Половинку должности забрали, но они ещё вынашивают план рокировки. Ведь изначально летом я дала согласие именно на рокировку. Тогда мне придётся менять целое на целое. Готова ли я менять? Однозначно да.
За эти месяцы после остановившегося поезда моей судьбы я многое переоценила. Если у кого-то есть ощущение, что они бегут за уходящим поездом и бояться опоздать в последний вагон, то у меня ощущение одно: я приехала. Больше никуда не нужно бежать. И потому я рисую, играю и даже пою. Пою, когда меня никто не слышит. Пою песни, в которых меня никто не может обвинить, что я пою их неправильно. Это мои песни. Я их сочинила. И музыку, и слова. Как хочу, так и пою.
Когда меня никто не видит и не слышит, мне ни перед кем не нужно притворяться. Можно снять все маски, и просто быть собой. Возможно, я больше не Притворщица.