— Ваша литература... дело в том, что так могут писать многие. Боюсь вы подражатель. На каждого хорошего драматурга или комика приходится армия кривляк.
— И что? Зато никто не любит эту женщину сильнее, чем я. Вот где мое творчество раскрылось. — перебил я журналюгу, не дав его голосу окрепнуть, и приобнял за тонкое плечико Сашу.
Да, это было подло с моей стороны — затрагивать Сашу в поисках аргументов в противовес журналюге-болтуну, но меня застали врасплох и я был вынужден, точнее не мог не среагировать; никогда не умел подставлять щеку или жопу для оплеухи или пинка. Но в этот раз я отмахнулся тем смыслом, который получил случайно и не заслуживал. Я понял, что Саша напряглась, она слегка оправила платье, и я заметил как она слегка поджала губы. Никто из тех, кто здесь присутствовал, не мог заметить такой легкий психологический всплеск, но ведь я один досконально изучил эти губы. Все же я не соврал, но не должен был говорить вслух, я не имел право использовать самое сильное психологическое оружие, против несчастных людей, несчастных потому, что каждый из них, после моих слов, начал вести себя не естественно, скрывая неловкость и неверие.
Журналист выдержал паузу. Его лично, цунами несчастной влюбленности не окатило стыдом и грустью, не сбило с ориентира. Единственный человек, на которого в действительности направлялось мое супер оружие, замешкался лишь за компанию, ожидая пока на него снова обратят внимания. Передо мной стоял профессионал. Эта «блоха», в одежде едкого цвета, была морально «подкована» не хуже клиентки Левши. Я а облажался. Тупой ***.
— Стоит ли мне сделать вывод, что вы ушли от вопроса о плагиате?
— Полегче, если я не парирую, не значит, что я вас не слышу.
Я перегнулся через стол и, крепко обхватив его руку вместе с диктофоном в ней, своей большой рукой, притянул его блошиное тело ближе к моему столику и произнес в микрофон. — А то ТЫ наглеешь, как солдат-срочник в стриптиз-клубе. В зале захихикали, а журналюга отдернул руку. Я унизил его. Я намекнул на то, что он жалкий пидрила и ему не помогут никакие полномочия это скрыть.
— Я не краду, — развел я руками, как бы отступая, — я не заметил большой идентичности ни с кем, кого читал.
— Но это же очевидно! Миллер! Буковски! Селин! Особенно Буковски!
— Я люблю их. Вижу на что ты намекаешь. Но знаешь, ни одна строчка не выживет, если не сможет мне понравится. Я себя не жалею.
— Намекаете что стараетесь, но посредственности не стать талантом, через усердие.
Он держал дутую дистанцию.
— Как вы стали журналистом? — спросил я.
— Странный вопрос. Через учебу, говорят, по другому не получается.
— Вот наша разница: ты образован и не ценишь не квалифицированный труд. Что ты знаешь про спонтанность, экспромт, ожидание? Как корявый практик я с тобой не соотношусь. Зачем задаешь мне вопросы, если сомневаешься, что я должен быть здесь? Зачем пытаться заговорить с Богом, если отрицаешь его? Зачем срать, не снимая штаны и утверждать, что все засранцы? Сколько еще примеров нужно привести? Я не должен тебе нравится. А ты не должен по этому поводу злится. Но ты будешь. Я устал от мышиной возни; я чувствую себя так, словно меня раздели до гола, облили маслом и заставляют лезть по водосточной трубе на крышу. Ты так смотришь мне в глаза. Ты хочешь меня трахнуть? Если я так мерзок и бесталанен, зачем ты стремишься сначала залезть на меня сверху и ебсти? Лишь тогда ты согласишься признать мое поражение. К чему ажиотаж? Просто оставь меня, ладно? Тебе объяснили, что задавать вопросы твоя работа. Как насчет другой работы ртом? — я привстал и положил руку на ширинку. Мужик отступил. — Ты меня не понял? Я поясню. Напиши статью о том как становятся ***сосами. Ты же паршивый практик в этой области? Прочувствуй этих парней. Узнай чуть больше об этом, потом приходи ко мне. Я УКАЖУ на слабые места твоей статьи. Ведь ты считаешь меня всамделишным минетчиком, правда? Ты раз глянул в мою сторону и уже понял, что я сосу по жизни, ведь так!? — меня разъярило как паровую машину.
Саша сжала мой кулак. Я так увлекся, что не заметил напряжения своего тела. Оказывается я приготовился накинутся на эту блоху. Я смутился. Саша обняла меня, положила голову на плечо, коснулся аккуратным носиком моей шеи. Я обмяк, осел, уменьшился в размере. Я тяжело и прерывисто выдохнул.
— Прости, — бросил я исподлобья журналисту.
В Сашиных объятьях читалась досада и смирение. Я обнял ее в ответ. Этот приступ нежности оставался для меня не понятен. Она оглянула толпу и сказала то ли им, то ли мне одному: «Все. Теперь ему хорошо. Теперь ему спокойно.»
Я проснулся от головной боли. На часах было десять минут восьмого. Перебрал. Скоро она придет. Прекрасный сон. Я встал, начал убираться, но все мой действия напоминали пикирующий самолет. Я остановился по середины комнаты; в одной руке я держал вчерашние трусы, в другой полную окурков пепельницу. «Прекрасный сон.» — повторил я в слух.