«One thing that I can't stand
Is when the minutes fight the second hand
I waste a life times worth
Just to play to one more day...»
Одна вещь, которую я не могу выдержать, — это
Когда минуты борются с секундной стрелкой.
Я растрачиваю ценность жизни на то, чтобы
Просто играть дольше еще на один день.
«Oohoo, I'm not afraid!
And I won't let you down as I hold you in
Your looking at an absolute zero
I'm not the Devil but I won't be your hero!»
О, о... Я не боюсь!
И я не подведу вас, так как меня держит
Ваше представление обо мне как об абсолютном ноле.
Я не дьявол, но я не буду вашим героем!
Stone Sour — Absolute zero.
Степан прислонил трафарет к стене, а я залепил углы малярным скотчем. Он взял в руки по баллончику с черной и красной краской. Вокруг по-прежнему никого не было. Шипение краски, выходящей под давлением, озвучило тишину улицы.
В этот момент, ко мне пришли нечастые гости: умиротворение и довольство всем — этим мокрым асфальтом, черным ночным небом, фонарными столбами, их светом, собой и жизнью, которая, казалось, только сегодня открылась мне и была поразительна, смела и неповторима, в своей честности. Пальцы потянулись за сигаретами. Я выругался, обращаясь к себе. Упрямец ***в! Не умею я создавать себе моменты счастья! Ухожу все дальше в урбанистический лабиринт и осознано путаю следы. Запахи сигарет, спирта, клея давно заменили запахи дождя, цветущей весны, женских волос. Я даже не мечтаю. И не жалею. Сейчас я отвлекусь на любую мелочь и забуду. Я забуду это редкое явление — откровение перед самим собой.
Это чуть позже. Но пока я слежу, как Степа выводит буквы на стене, ко мне что-то прорывается, будит меня. Словно оборвалась беспощадная, садистская, усыпляющая музыка, которую я сам включил. Пластинка кончилась. Гипноз больше не действовал.
Ноги ощутили холод пола, большой палец болел от ожога, кот терся о ножку стула и голосил. Я услышал, как кто — то смеется. Дверь на улицу открыта. И птицы. Они поют! Пусть меня вздернут на клене перед окном, если вру, но они делают это с наслаждением! Смотрю в окно. Ребенок ковыряет палкой в земле с усердием. Земля на клумбе влажная и легко поддается. Он пытлив. Ему все интересно. А мне нет.
Я уже знаю, что все верну, как было. Опять включу проигрыватель, усядусь в кресло и провалюсь в гипнотический сон. Чтобы вокруг не происходило – для меня все одно: грустная музыка, бездействие, сон. Хочу вальсировать один, закрыв глаза, под синтетическим светом, пока не упаду замертво и это поделом. Я смирился, — а значит, уже не существую. Сердце во мне бьется зазря. Стоять на обочине времени и ждать день, который никогда не наступит – вот задача, которая мне по силам!
Баллончик Степана шипел на стену. Осталось несколько букв… две буквы... одна! Степа почему-то замешкал. Лишь одна буква не готова. Не родилась в истории этой улицы, этого дома. И тут нас окликнули.
Я обернулся. Их было трое — с бычьими шеями и волчьими мордами, и, похоже, они материализовались из тумана; словно миллиарды молекул воды объединились, став человеческими телами. Сначала телами без цвета и строгой формы, но чем ближе к нам, — тем ярче и правдивее. Не ясно как можно было так тихо подкрасться.
Из-за идентичности повадок, схожести архитектуры тел и равномерно снижающейся этажности их роста, в голову приходило сравнение с матрешкой.
— Мужики, вы, наверное, художники? — спросил один из них.
Степа молчал, а я думал, но без толку.
— Каждый по своему ожидает смерти – брякнул я.
— Я понимаю, но какого *** вы тут поганите?
— Вы не понимаете! Это не краска! Точнее, не это главное! Главное слова. Читайте их. Ведь это правда.
— Вы, блять, вандалы! Вот правда! Из-за вашего дерьма теперь всю стену надо перекрасить.
— Знаешь, глядя на тебя, я думаю об одном: сейчас он напишет целый пейзаж моей кровью.
— Что ты, блять, несешь. Сейчас мозги вышибу!
Им не хотелось справедливости, с их-то мордами злостных неплательщиков алиментов и зоо-садистов! Они были здесь ради забавы, и диалог утомил их.
Дети, сошедшие с ума. Им хотелось видеть, что такое под нашими черепами! Что за непокорные извилины разрешают нам делать то, что им запрещали, всем нам запрещали, не упоминая про двойные стандарты. У них своя борьба с системой, подобная показательным военным маневрам.
Нетерпение их было неуемным и казалось, они ждут взмаха красной тряпкой или выстрела в воздух, провозглашающего старт. Приближаясь с трех сторон, они прижали нас к стене.
Степан, было, сделал шаг на встречу, выставив вперед руки, жестом показывая, что лучше прекратить это не нужное сближение и продолжить переговоры. Это и был стартовый выстрел. Кулак упал на лицо Степы, тот свалился и завыл. Дальше я помню плохо. Меня повалили, били и, в темноте, толком не видя откуда ко мне несутся удары, я группировался крайне бездарно. Ботинки заносились и вонзались снова и снова. Степан отчаянно матерился, а я старался не шевелится и, постепенно, внимание карающих ног переключилось целиком на Степу, который пытался хватать их за ноги и даже вцепился в одну зубами. Тщетно борющийся Степа, выглядел истинно устрашающе. Меня же посчитали боевой единицей, вышедшей из строя.
И тут я увидел баллон с краской. Хули мне от него толку? Надо мотать! Теперь и Степан затих.
И что? Его так убьют, а я далеко не сбегу! Я потянулся за баллоном, сжал его в руке и поднялся за спиной у увлеченных садистов. Глянул по сторонам. Подошел к клумбе и поднял с нее булыжник, служивший декоративным элементом. Я впервые понял, что такое быть рабом обстоятельств. Я принял сложное решение. Это было похоже на…
— Вы согласны взять в жены эту Бессмысленную Жестокость?
— А в ней хватит первобытной исступленности, чтобы сохранить мне жизнь?
— Конечно!
— Тогда, во веки веков, пока смерть не разлучит нас!
Я все еще видел их спины. Я замахнулся и ударил камнем одного из них. Ноги его подкосились, и он рухнул вниз головой, словно рассыпался как дом от направленного под фундамент взрыва. Двое обернулись, а я направил струю краски им в глаза. Пока они с криками раздирали себе лица, я отбил обоим пах. Пришла их очередь поклонится асфальту.
У меня из носа лилась кровь, будто вода из крана. Я попытался вытереть ее, но только размазал красный цвет по лицу, испачкав руку. Я взглянул на свою руку, затем подошел к надписи и вывел кровью последнюю букву