Матрос Валерий Шашкин в своей каюте заряжал охотничьи патроны.
Битые капсюли он выковыривал острым шилом, новые забивал тяжелой
оловянной ложкой. Самодельной меркой Валера насыпал порох в латунные
гильзы и прессовал мятой газетной бумагой. На столе, за жестяной банкой
с порохом и дробью «Бекас», стояла початая бутылка водки с изображением
облака на голубой наклейке. За этот рисунок любители прозвали напиток «Туча».
Шашкин изготовил последний патрон, выстроил желтые снаряды ровной
шеренгой и потянулся к бутылке.
– Если хочешь жить в уюте, газ кидай в чужой каюте! – сказал он.
После чего выпил полный стакан, у себя дома и в одиночестве.
Известно, что у настоящего охотника душа поэта. В добром подпитии
Шашкин вещал стихами и поговорками:
– По фигу девятый вал, если в рюмке «Коленвал»!
«Коленвалом» именовали водку с кривой ступенчатой надписью на
этикетке. Пустая бутылка «Коленвала» каталась у него под столом. Валера был
уверен, что всё зелье разливают из одной цистерны, только что в разную тару.
Шашкин запил горькую «Жигулёвским» и откусил сухой копчёной колбасы.
Чистить колбасу он считал излишеством и держал закуску на иллюминаторе.
В иллюминаторе плавали майские звезды. Гибкие шеи портовых кранов
перемешивали их в ночном небе. До камней Южного пирса можно было
дотянуться рукой. У низкого борта пенилась и жалобно всхлипывала черная вода.
Шашкин вынул из рундука ижевский дробовик, переломил ружье и глянул
в ствол на просвет.
– Берданка любит ласку, чистоту и смазку! – сказал охотник, любуясь
ртутным блеском хромированного ствола. – Чтобы было зашибись, надо
шомполом пройтись.
Шашкин поставил ружье у двери и озвучил другую, более насущную тему:
– Полное пузо – на охоте обуза, – сказал он и потом добавил: – Чтобы
ночью крепко спать, надо льялы откатать!
Покачиваясь, Валерий вышел в коридор и не сразу сообразил, в какой
стороне находится матросский гальюн.
Когда Шашкин вернулся домой, его каюта выглядела по-другому. На краю
иллюминатора сидела толстая черная ворона. Наглая птица суетливо перебирала
лапами и острым клювом долбила кусок колбасы.
Шашкин осторожно взял ружье, вставил гильзу в патронник и третьим
движением направил ствол в сторону подлой воровки.
В тесной каюте выстрел прозвучал оглушительно. У пьяного охотника
заложило уши. Пробитая дробью штора метнулась наружу. Посыпалась мелкая
пробковая шелуха. Ворона исчезла. Умная птица за мгновенье до выстрела
слетела прочь, унося в клюве свою добычу. Тут же в иллюминаторе возникла
усатая рожа грузчика в зеленой каске.
– Ты чё, паря, луку поел или так охренел?! – миролюбиво спросила рожа.
– Сгинь, фашист! – заорал оглушенный Шашкин. – Хенде хох!
Непослушными пальцами он сунул в казенник второй патрон.
Докера как ветром сдуло. Валера выставил ствол в иллюминатор и ему
привиделась птица, сидящая на высокой пирамиде ящиков. Шашкин прицелился
и выстрелил. Заряд картечи угодил в ящик. Брызнули деревянные щепки
Послышались чьи-то испуганные крики.
Второй выстрел ударил по ушам и напрочь отключил сознание охотника.
Дальнейшие его поступки логике не поддавались.
Шашкин достал из-под матраса гранату-лимонку и высунул голову
в иллюминатор. Напротив, за грудой деревянных поддонов, шевелились
блестящие каски фрицев. Станковый пулемет разворачивал хобот в его сторону.
– Врешь, не возьмешь! – заорал Шашкин. – Русские не сдаются!
После этого он изловчился и швырнул гранату в сторону врагов. Зеленая
рубчатая «лимонка» покатилась по каменным плитам причала. Кто-то в панике
крикнул: «Ложись!» Шашкин не услышал взрыва, его тревожила другая мысль –
надо уходить, надо прорываться к своим! Он взял еще две гранаты и рванул по
прямой, из двери в дверь, в жаркий мрак котельного отделения. Внизу машинисты
гремели железом и суетились вокруг какого-то механизма.
– Люди из ямы, ложись! – дико закричал Шашкин, размахивая гранатами.
Испуганные машинеры бросились врассыпную.
Но тут удача покинула бойца. Шашкин не удержался на скользком трапе
и, нелепо взмахнув руками, рухнул вниз головой. Следом катились и гремели по
ступеням смертоносные «лимонки». Матрос тяжелым кулем скатился по трапу,
ударился лбом о железные плиты и свет для него погас.
В эту минуту в кочегарку ворвались два милиционера и испуганный
«вохровец» в черной морской шинели. В его руке плясал револьвер.
С бесчувственным телом обошлись грубо. Его волоком потащили по трапу и
на причале забросили в дежурный «воронок».
С тех пор Валерия Шашкина никто не видел.
***
Утром судно оккупировали милиционеры, пограничники и серые парни из
КГБ. Экипаж собрали в столовой команды. Все знали зачем. Моряков по одному
вызывали в салон капитана. Обратно никто не возвращался. Наконец, дошла
очередь до меня.
В каюте капитана, за банкетным столом, сидел плотный человек в
гражданском костюме. Перед ним лежала картонная папка с надписью «Дело №».
Больше никого в каюте не было.
– Абинский? – спросил он, – Андрей Степанович?
– Да, это я
Человек поставил галочку в судовой роли напротив моей фамилии.
Я заметил, что у некоторых стояли крестики.
– Давай, Абинский, выкладывай свой арсенал, – устало сказал товарищ.
– Не грешен, нет у меня ничего.
– Есть, – убежденно сказал он. – По моим данным – есть!
– Кто-то наклепал? – возмущенно спросил я.
– Это за рамками нашего разговора.
– Сволочь эта, за рамками!
Гэбист помедлил, покрутил в руках карандаш, затем резко спросил:
– А у кого есть?
Взгляд в упор (мне лучше не врать!)
Я изрядно трусил, но врал: «Не видел… Не знаю. У Патриваева? Не может
быть! Сергеев? Да он отличный парень, к тому же комсорг…».
Я знал, что у Васьки Патриваева, в старой рукавке зашхерена краденая
граната. Он сам хвастался. Однажды, случайно увидел, как Прохоров, доставая
курево из стола, катал в ящике круглую «лимонку». Но «настучать» на своих
«однокорытников» я не мог. В нашем дворе так не принято.
Боевые гранаты моряки умыкнули при выгрузке снабжения для
пограничников острова Кунашир. Большой соблазн для восемнадцатилетних
пацанов. Меня, как говорила бабушка, «бог боронил». На выгрузке я был
лебедчиком и в трюм не спускался.
Потом выяснилось, что военные недосчитались двенадцати гранат.
Матросы сдали десять. Две «лимонки» пропали без вести. Закончилось все плохо.
Виновных списали с судна. Был суд, морякам впаяли по два года условно со
всеми вытекающими...
– Не самый плохой вариант, – сказал боцман. – Могло быть хуже.
***
В сентябре я вернулся из отпуска. Обычное дело, впечатлений – куча, денег
– ни гроша. Устроился в гостиницу «Чайка». За прожитие – десять копеек в сутки.
Отдал последний рубль.
В моем номере на голом листе фанеры возлежал Юра Сергеев. Широкие
окна были распахнуты настежь, по комнате гулял свежий ветер. Я не удивился –
Юра был оригинал и к тому же увлекался йогой.
Он открыл глаза и лениво вымолвил:
– Я узнал тебя по цокоту копыт…
В прошлом году мы с Юрой Сергеевым одновременно пришли на судно.
Юра был старше меня, имел дорогой «ФЭД» и книжку Василия Пескова
«В фокусе – фоторепортер». Я фотографировал десятирублевой «Сменой»
и начал читать «Дон Кихота».
– Тебе подойдет кличка Росинант, – ехидничал Юра.
– Хоть чугунком назови, только в печь не суй, – ответил я. – Почему
Росинант?
– Такой же худой и мосластый.
– В этом мире стоит восхищаться только лошадьми, – сказал я. – И еще
женщинами.
– И самолетами, – добавил Юрий.
Сергеев бредил небом и мечтал стать летчиком. Над своей кроватью он
наклеил плакат со скелетом «ЯК-3». «Самый легкий истребитель», – говорил он.
Юра карандашом обозначил крупные части самолета: центроплан, фюзеляж,
винт, элероны, кок. Из подлости я подрисовал парашютиста с испуганной мордой.
Он приземлялся на кактус.
Среди разудалой матросской братии Сергеев был белой вороной. Он не
участвовал в наших пирушках, сторонился женщин и занимался спортом. Таких
людей уважают, но относятся к ним несколько подозрительно.
– Есть чего поесть? – спросил я Сергеева, когда вошел в номер.
Он не понял мой тонкий намек:
– Пойдем лучше в кино. Показывают «Фантомаса».
– Плохо с деньгами.
– На кино хватит.
На сеанс мы опоздали. Зато забрели в славный закуток под названием
«Пирожковая». От запахов кухни у меня закружилась голова. В пустом зале
худощавая женщина укладывала железные стулья на столы. За прилавком
хозяйничала моя старая подружка, Люба Красивина. В марте она чуть было не
вышла за меня замуж. Потом передумала и мы расстались друзьями.
– Здравствуй, Любушка-голубушка, – подлизывался я.
– Привет, моряк, с печки бряк! – ответила Люба. – По глазам вижу,
голодный, что Тамбовский волк.
– Как сто китайцев. Не найдется ли чего для души?
– Рис с яйцом и кофе с цикорием.
– Этим ты спасешь две жизни.
Потом мы с Юрой уминали холодные пирожки и запивали тепловатым кофе.
– Какао мне нравится больше, – сказал я Любе на прощание, – и луку в
пирожки не стоит жалеть.
«Какой же ты гад, Абинский», – прочел я у нее в глазах.
После этого я обнаглел окончательно и занял у Любы три рубля.
– Бешеные деньги, три дня прожить можно,– сказал Юра, когда мы вышли
из «Пирожковой».
– В ее душе любовь погасла не совсем, – ответил я и завернул в
ближайший гастроном.
Там мы купили две жирные селедины, хлеба и на сдачу – тяжелую бутыль
крепкого портвейна. Приятный вечер нам обеспечен.
К моему удивлению от вина Сергеев не отказался. Мы пили сладкий
портвейн и закусывали соленой рыбой.
– Сегодня знаменательный день, – сказал я Юрию. – Первый раз в жизни
выпиваю с Сергеевым.
– Когда-то все бывает впервые, – философски заметил он: – Зальем горе
вином.
Потом он рассказал свою историю.
Летом Сергеев поступал в Ейское военное училище летчиков.
– Не прошел псих-комиссию, – сказал он.
– Что это?
– Там у них стенд с лампочками. Лампочки загораются в произвольном
порядке. Вернее, в беспорядке. Нажимая кнопки, их надо тушить. Запоминать
и угадывать, где какие.
– Одна попытка?
– Три. Я завалил все три. Безнадежно непригоден. Предложили учиться на
механика, отказался. Не по мне это.
Юра загрустил. У него были темные печальные глаза.
– А потом? – спросил я.
– В ноябре армия корячится. Сел я на паровоз и рванул в Новосибирск.
Там политработников готовят. Приехал, пообнюхался, посмотрел вокруг и завалил экзамены.
– Как тебе это удалось?
– Написал в сочинении на вольную тему: «Хороша весна, а? Я думаю,
хороша!»
– Только-то?
– Ну да. Мне сказали, что идиотов в замполиты не берут.
Юра надолго замолчал. Я тоже не нашелся что сказать. Потом он
посмотрел мне в глаза и неожиданно спросил:
– Слушай, Андрюха, скажи честно, ты тогда стырил гранаты?
– Честно, Юра, не грешен, гранат у меня не было.
– Понимаешь, две «лимонки» оказались бесхозными. Их «повесили» на
наших матросов.
– Не брал я гранаты, Юра. Клянусь. Убей бог лаптем!
Сергеев помедлил секунду потом напряженным голосом сказал:
– Андрей, дай мне по морде!
– Ну ты даешь! За что?
– Все это время я считал тебя сволочью. Думал, что это твои гранаты.
На суде Васька Патриваев и Прохоров взяли их на себя.
– Чертовски жаль, что так получилось.
– Наливай! – улыбнулся Юра.
Я заметил, что Юра Сергеев смотрит на меня по-другому.
Через неделю я получил новенький лесовоз «Аян». Юру Сергеева
направили на каботажный пассажир «Белоостров».
– Там Васька Патриваев матросом, – сказал мне Сергеев. – А у меня
в кармане повестка из военкомата. Доработаю до призыва. Светят мне ботинки
на три года.
– Или сапоги на два, – подбодрил я его.
Пароход «Белоостров» шел вдоль приморского берега, лениво раздвигая
первые блинчики осеннего льда. Матрос Сергеев стоял на ходовой вахте и крутил
колесо дубового штурвала. Вдруг он закричал: «Человек за бортом!», выбежал на
крыло мостика и сам бросился в воду. Тело моряка так и не нашли.
Об этом мне рассказал Вася Патриваев при случайной встрече.
– Чужая душа – потемки, – сказал он.
***
Чуть не забыл – надо вернуть Любке три рубля.