После той ночи что-то изменилось в них во всех, и в Антошке тоже. Как ни странно, но он стал мягче, более живым, что ли. А трое взрослых сплотились ещё сильнее, словно спаянные в одно целое — не кровью, нет, а осознанием, что им на долю выпала особая роль.
Сделанного не воротишь, да и был ли другой выход? Но главное ещё не потеряно: в Антошке жив человек, и они должны сделать всё, чтобы не позволить жестокости нашего мира этого внутреннего человека убить.
Он приходит в себя, словно возвращаясь из комы, и он учится человечности — у них. Они должны сохранить его, сберечь, вырастить.
Приготовления к побегу, в поисках лучшей жизни и безопасности в какой-нибудь далёкой деревеньке, ускорились. Они уже выбрали маршрут, разузнав, куда и как лучше ехать, накопили денег на билеты. Ещё нужна была приличная одежда, но надо было им удовольствоваться тем, что есть! В конце концов, сколько попрошаек с детьми ходит, и никто их не отбирает. А они попрошайничать не собирались. Ну и что, что смахивают на бомжей?
С другой стороны, по отлично известному всем троим закону подлости прицепиться могли именно к ним, тем более, что Антошка, их стараниями, был одет хорошо. В общем, они не успели.
Мусорный Король, повсюду искавший пропавшего сыночка-наследника, каким-то образом напал на след. Казалось бы, полигон ТБО — последнее место на свете, где, по мнению Мусорного Короля, что-то могло угрожать Мусорному Принцу. Крысы — не враги тигру. Но они здесь оказались не такими уж крысами, а его сын — совсем не тигром.
Конечно, следов никаких не осталось. И это успокаивало Семёныча, предложившего задержаться, хотя Алёнка хотела бежать немедленно. Но если они сбегут, а какой-то намёк на след всё же отыщется, то это станет неопровержимым подтверждением того, что они как-то замешаны в пропаже Мусорного Принца. Хоть и с трудом, но он убедил Алёнку.
И вот — третья побудка, снова ночь, а над притулившимся между чахлой рощицей и полигоном "посёлком" аборигенов снова мечется свет фар не то трёх, не то четырёх джипов.
Мишка разбудил Семёныча, и он, едва успев натянуть ботинки, кинулся туда — на свет и голоса, отчаянно надеясь, что удастся остановить Антошку… И что удастся скрыться… Можно ли совместить первое и второе? Он не знал и времени на размышления у него не было.
Семёныч был уверен только в одном: нельзя допустить, чтобы Антошка снова убил… Нельзя.
Нет, ему не жаль было этих людей с приставкой "не". Ему было жаль Антошку. И Алёнку. И ещё немного — всё пропащее разнесчастное человечество.
Их два домика-хижины находились в стороне, довольно далеко от остальных, поэтому какое-то время у него было.
— Ты же знаешь, Алёнка не сможет его остановить, — сказал Мишка.
И, конечно, был прав.
Алёнка могла только быть рядом — всегда, что бы ни случилось. Всё понять, всё простить и быть рядом — бесконечная преданность любви, которая принимает всё как есть. Она может просить, но не контролировать или приказывать. Для контроля у них он, Семёныч, воплощение голоса разума, так сказать.
Тонкая фигурка женщины, маленькая, совсем хрупкая — ребёнка. Их ещё не успели увидеть там, где режущий свет кромсает ночь, и голоса, грубые и злые, сплетаются с испуганными и жалкими.
Семёныч схватил Алёнку за плечо, останавливая. Женщина и ребёнок повернулись к нему. У Алёнки слишком спокойное лицо, словно она гуляет во сне, — заметил Семёныч. Надо скорее, как можно скорее придумать что-нибудь, сказать, убедить, пока Антошка и его не успокоил по своей методе, но слова не шли.
Он стоял молча, смотрел на Антошку. А ведь в глазах у него нет той неотвратимой жёсткой сосредоточенности, нет покоя. Антошка… растерян? Его глаза словно просят о чём-то, ждут…
Да он же хочет, чтобы мы его остановили! — вдруг понял Семёныч. — Чтобы кто-нибудь его остановил.
— Нельзя их убивать, Антоша, — сказал он вслух, разрывая молчание, продлившееся всего несколько мгновений, но показавшееся ему невыносимо долгим. — Нельзя.
— Почему? — спросил Антошка.
— Потому что… это плохо. Людей нельзя убивать.
— Но ведь они убивают.
Семёныч сглотнул. Он уже обучал Антошку химии и физике примерно на уровне десятого класса, но о добре и зле, о морали с ним не говорил — не мог. Не мог потому, что Антошка не хотел, не готов был это воспринимать. А вот теперь, в эту самую минуту, кажется, готов. Надо найти слова, начать с самого начала…
— Они плохие люди, поэтому убивают.
— А мы хорошие? — спросил Антошка.
— Да, — ответил Семёныч уверенно. — Мы — хорошие. Поэтому не убиваем. Даже плохих.
— Но ведь я тоже убил, значит, я плохой, — с обезоруживающей логикой ответил Антошка.
Семёныч готов был завыть от отчаяния. Он не знал, что ответить, а счёт шёл на секунды.
— Ты хороший, — отмерла Алёнка, опускаясь на корточки и прижимая ребёнка к себе, — очень хороший. Иногда и хорошие убивают, когда нет другого выхода.
— Но у меня был другой выход, — упрямо покачал головой честный Антошка. — Я мог их прогнать. И мог сделать так, чтобы они забыли про нас.
— Ты мог заставить их забыть? — потрясённо переспросил Семёныч.
— Да. Но я убил. Значит, я плохой. Значит… — он начал поворачиваться, но Семёныч схватил его за руку.
— Тебе просто было слишком больно тогда, чтобы быть хорошим. И хороший человек может сделать что-то плохое, но потом исправиться!
— Вот убью их, а потом исправлюсь, — кивнул Антошка.
— Ты Алёнку-то пожалей, — вдруг подал голос Мишка, когда все их усилия, казалось бы, зашли в тупик. — Она ж тебя любит. Глянь — плачет.
— Но они же плохие! Они убивают таких, как вы, — хороших.
— Ну и пусть, — всхлипывая, сказала Алёнка. — Ну и ладно. Что ж делать-то… Убивают. А мы не станем. Если все убивать будут, что ж это получится? Что ж это за жизнь такая будет? Не будет тогда никакой жизни. Должны же быть люди на свете. Люди! Понимаешь, сынок?
Антошка кивнул, обнял её, прошептал:
— Хорошо, мамочка, — и, быстро высвободившись, побежал навстречу крикам и мельтешению.
Никто из них больше не пытался остановить его. Потрясённая Алёнка застыла изваянием. Антошка впервые назвал её мамой.
Крики и беготня вдруг прекратились. А уже через пару минут хлопнули дверцы джипов, заурчали сыто моторы и свет фар начал удаляться. На полигон вернулась темнота и тишина, нарушаемая лишь лёгким шуршанием разбредающихся по своим хижинам аборигенов.
***
Алёнка, Мишка, Семёныч и Антошка ушли с полигона затемно, и никто из его обитателей не заметил их исчезновения и никогда о них не вспоминал.
Мусорный Король слегка повредился рассудком. Он больше не желал заниматься своим мусорным бизнесом, а вместо этого внезапно увлёкся выращиванием цветов и вообще — стал слезливым и сентиментальным стариком, страдающим провалами памяти.
Имущество, которое у него не успели отнять конкуренты и жена при разводе, он обратил в деньги и пожертвовал детскому дому, оставив себе только маленький домик в пригороде, принадлежавший некогда его родителям.
Никто особенно не удивился таким переменам, решив, что Короля подкосило бесследное исчезновение его единственного сына.
А на то, что ближайшие подручные Короля тоже начали вести себя странно и не могли больше заниматься своей "охранной" деятельностью, приходя в ужас при одном виде оружия и при одной только мысли о малейшем насилии, — к счастью, никто внимания не обратил.
Позже Антошка признался Семёнычу, что видел в мозгу тех людей "центры агрессии" и заблокировал их, но в результате их рассудок и психика частично пострадали — слишком многое в них строилось именно на агрессии, — поэтому он больше не будет даже пытаться воздействовать на людей подобным образом. Разве что в самом крайнем случае.
Антошка мог бы сделать для людей и для нашего мира многое, но вышло так, что лучшее, что он мог сделать, — это скрыться ото всех и не позволить ни бандитам, ни спецслужбам, ни военным использовать свои способности во зло.
К счастью для человечества, Алёнка, Семёныч и Мишка, ставшие его семьёй, не допустили, чтобы Антошка превратился в кровавого диктатора, ненавидящего людей.
Он вырос хорошим человеком.
Жаль только, что со светлым будущим мы снова разминулись…