Железный «зверь» Лёхи Квача, издав рык и пыхнув выхлопным дымом, рванул с места, растревожив дворовых собак. Кобели, сучки и даже щенята – целая свора, разноголосо лая, бежали следом за машиной. Лёха не выдержал такого оскорбления. На ходу приоткрыл дверцу и огрызнулся:
- Р-р-р!!! Гав! Гав! - и, успокоившись, дал газу.
Кондрат, набычившись и понизив голос, спросил:
- А твой тарантас дотянет до Ремонтненского юрта? Надобно без опозданий – как-никак выборы атамана Сальского округа.
- Допрёт до самых куличек за милую душу! «Лайба», что надо!
- Ты мне тута здорово-то не фордыбачь. Всё тащишь домой с «Вторчермета», а я на приёмке. Ты хоть и неслабый газорезчик, а отвечать мне.
- Да и вы, господин есаул, не в накладе, - съязвил Лёха, уже немного расслабившись. - Ишо чуть-чуть и тресните.
У автовокзала он притормозил:
- Куплю пирожков, дорога дальняя, позавтракать не успел, да оно и нечего было…
- А сколь стоит? Ого! Не, я перекусил, - ответил Кондрат на вопросительный взгляд товарища.
Казаки вышли из машины и направились к «Пирожковой». Вокруг суетился народ, гудели автобусы, пищали юркие такси. Весенний теплый ветерок ласкал свежестью лица путешественников, приподнимая настроение. На противне, в масле, пузырились, шкварчали, источая аппетитный аромат, беляши. Розовощёкая тётка в бело-сером халате, будто жонглёр, ловко переворачивала их в жаровне, перекладывала на разнос. И они, пузатые, подрумяненные, как бы зазывали проезжих своей до наглости бесстыжей доступностью.
Кондрат засунул руку в карман, пошелестел купюрами. Но сдержался. Отошёл. А румяная тётка, похожая на свои беляши, приговаривала: «Кохва, чай!..» Посмотрела на Кондрата в парадном мундире, на его полное волевое лицо с узкими глазами и, желая угодить, уточнила:
- Есть калмыцкий чай!
Лёха прыснул, сдерживая себя. И, заикаясь уже от смеха, заказал два беляша. А Кондрата бросило в жар, и, чтобы не выйти из себя и не портить кровь, он отошёл от этой чёртовой тётки. Весеннее приподнятое настроение вмиг исчезло.
К казакам, стоящим у автомобиля, подошёл, шаркая штиблетами, седовласый человек, в затёртом сером костюме, в примятой шляпе. Сутулясь, спросил:
- Беляши сейчас с чем? Раньше так были с мясом,.. - в руке он держал авоську, в которой сиротливо прижимались друг к другу три картошки, луковица и тоненькая книжка в мягкой обложке. Он так жадно смотрел на беляши, что Лёхе показалось: человек упадёт в обморок. И он, обжигая пальцы, отломил кусочек и протянул мужчине.
- Хотите я вам стихи почитаю…
- А-а-а… Так мы с тобой встречались, - узнал Лёха старого знакомого. - А сочинять трудно? Как ты это делаешь?
- Как я пишу стихи? О!.. Как я пишу стихи! М-да… Честно? Ну, если честно… Примерно так, как плотник мастерит табурет, - оживился поэт. - Сначала топором отёсываю заготовки, затем строгаю рубанком, собираю всё в единое целое и, наконец, шлифую не покладая рук. До кровавого пота! В своём творении я души не чаю! Им восторгаюсь и над ним рыдаю! - и он всхлипнул…
- Да-а… трудное это дело – писать стихи, - протянул Лёха.
- А стишки, конешно же, не кормят, я правильно понимаю, Жорж? - спросил Кондрат, с пренебрежением глядя на литератора.
- Угу... - отозвался поэт, жуя угощение, - …поят иногда… хотите я…
- Не-не, мы поехали, и выпить у нас нету.
Автомобиль ревел и гремел, как «кукурузник», тяжело набирающий высоту, и мчался по дороге, дёргаясь и подпрыгивая. А Лёха, улыбаясь, аппетитно жевал беляш, пахнущий поджаренным мясом с лучком. Кондрат сидел рядом и всё время ёрзал и покряхтывал. Наконец не выдержал:
- Дай куснуть, - буркнул он.
- Чиво-чиво? - куражился Лёха, будто не понимая, о чём речь.
- Ну… укусить… дай…
- Вон, целый бери. Будешь должен, - светился Лёха.
- Иде у их тут мясо?.. - ворчал есаул, откусывая промасленный пирожок.
Асфальтовая дорога в колдобинах и выбоинах с прискоком наматывалась на колёса неутомимой «лайбы». Вдоль трассы высились не прикрывшиеся ещё листвой трепещущие акации. Крепкие вязы уверенно стояли у дороги и уже выпускали коричневатые почки-горошины. Справа и слева ярко-зелёными травяными платками расстилались поля густо проросших озимых. А впереди машины по голубому весеннему небу катилось весёлое солнце.
- А беляши вроде как с кислинкой?.. - высказал сомнение Кондрат.
- Так не ешь.
- Да не, деньги-то уплочены. Можа, Бог даст, обойдётся...
Кондрат покряхтел, разгладил усы:
- А ну-ка, Лёха, дай прокатиться есаулу на твоей «лайбе», - попросил он, перекусивший беляшом и вытирающий замасленные руки носовым платком.
- А смогёшь?
- Каждый настоящий мужчина должен уметь управлять машиной, как казак конём!
- На своей не накатался, что ль? - улыбался Лёха, польщённый вниманием к железному детищу.
- Чужая машина, как чужая баба. Хоть и чудна и страшна, а прокатиться хочется. Острота ощущений – великое дело!
Кондрат уселся за руль, натянул покрепче форменную фуражку с красным околышем и лакированным козырьком, пригладил пышные усы и рванул с места.
- Эге-гей! - кричал он, газуя и стараясь пересилить голосом рёв мотора. Полные щёки его пылали пламенем, а глаза горели жаркими угольками. - Ох и погремушка! И как только ты на ней ездишь? Ого-го-го! - хохотал довольный Кондрат.
Впереди, на перекрестке дорог, стояла машина «ДПС». Из-за кряжистого вяза выскочил им наперерез милиционер с жезлом в руке.
- Вот и приехали, - выдохнул безнадёжно Лёха.
Кондрат нажал на тормоза.
- Да это ж наш Михалыч, - обрадовался Кондрат. - А ты уже обделался, ха-ха!..
- Удостоверение водителя, техпаспорт. Попрошу выйти, - уверенно отчеканил правильно поставленным голосом чуть с хрипотцой пожилой, раздобревший в ширь инспектор. На серьёзном, торжественном его лице азартно засветились глаза, как у заядлого рыбака, который уже подсёк рыбину и с трепетом подтягивает её за леску к себе всё ближе и ближе и торопливо ищет свободной рукой подсак.
- Михалыч, ты что? Мы ж с тобой общее дело делали, можно сказать в одной связке...
- Где номерные знаки, аптечка, огнетушитель?
- Я… вот… казачий… это документ. Мы же… что же… как же, а? - растерялся Кондрат, показывая удостоверение есаула.
- К делу не относится. Транспорт изымаем. Составляем протокол. С вас штраф пять тысяч.
Кондрат потерял дар речи. Он мычал и показывал двумя руками на Лёху:
- М-м-машина его…
И вот здесь Лёха Квач проявил страсть какую юркость:
- А кто рулил, тот пусть и штраф плотит. А зачем ты садился за руль, ежели нету номеров, аптечки и огнетушителя, а?
Кондрат ошалел, маленькие его глазки заметались, глядя то на милиционера, то на Лёху. Он не ожидал от напарника такой прыти. Набычился, раскраснелся, нижняя губа дёргалась:
- Да забирайте на хрен этот «керогаз» голопузого! - ударил он со злостью ногою по колесу. - А я и пешком дойду!
Инспектор бросил взгляд перемётом в сторону Лёхи: врёшь, не уйдёшь!
- Я вот это здесь стою в жару, в мороз, в дождь и ветер – чё? Машина твоя?
- Да за пять тыщ я себе ишо одну склепаю. Ездийте и не кашляйте! - и Лёха пошёл догонять Кондрата.
Милиционер, обескураженный поведением ершистых казаков, дунул в свисток.
- Эй, вы! Забирайте свой звездолёт, - прокричал он раздосадованно. - Ты посмотри на них: Винтик и Шпунтик!
По трассе, тяжело покачиваясь, двигалась фура с прицепом, разжигая в инспекторе «страсть рыболова».
Казаки выехали на мост через реку Маныч.
- Ай, да разлюли малина! Маныч – тятенька наш, кормилец родной, - напевно витийствовал Лёха.
Он снял со своей белобрысой головы кепку и трижды перекрестился. На его рябом лице светилось благоговение. И Кондрат, следуя примеру товарища, обнажил дюжий выпуклый лоб и осенил крестом. В машине воцарилось умиротворение.
А за окном с правой стороны разлилась «большая вода» Маныча. С краю под ветром она замутилась жёлтой глиной, дальше к середине светилась зелёным стеклом, а уже до горизонта широко раскинулась синим морем. В конце плотины – гидроузел и шлюзы. Через водосброс мощно, с рёвом, бурлила вешняя вода и успокаивалась, растекаясь, лишь в заливе, местами поросшем молодым изумрудным камышом. И этот уютный «базок» был покрыт качающимся на лёгкой волне чёрно-белым полотном дикой суетной птицы. Лысухи, нырки, кряквы, казарки разноголосо гомонили, щёлкали клювами, шумели крыльями. Ныряя, вылавливали добычу. Здесь они кормились, выводили потомство, отсюда по осени улетали на юг и вновь весною возвращались. А Маныч лился под железнодорожный мост и уже вольно и неспешно продолжал своё течение, неразлучный с неоглядной степью.
Путники проехали мимо станиц Великокняжеской, Орловской, в стороне осталась Кутейниковская, и уже приближались к Ремонтненскому юрту. Свернули с главной трассы на восток.
Узкая асфальтовая дорога то поднималась на бугор, то спускалась в балку, то огибала курганы. До горизонта легли нераспаханные земли, поросшие скудными низкорослыми травами: сизой, кустистой, приятно пахнущей полынью; сиреневым каракулевым кермеком; зеленеющими шариками репейника и чертополоха; проклюнувшимися мелкими синеватыми ирисами. Справа и слева дороги вспыхивали одиночные фонарики красных и жёлтых тюльпанов. И всё чаще и чаще встречались белесые пятна солончаков, с увязшими в них пучками чубатых ковылей. А ветер крутил и гнал сухие прошлогодние шары перекати-поля, называемые в народе кураём. Редко встречающиеся деревца, высаженные десятки лет назад, только и смогли вырасти корявыми карликами.
Зато в начале июня, после грозовых обильных дождей степь чудом преобразится, заневестится, как неуклюжая девчонка-подросток, однажды проснувшаяся зрелой красавицей. Травы вымахают по колено, наполнят воздух сладкими запахами, окрасятся разноцветьем. Взрастут кусты жёлтого и белого донника, привлекая пчёл ароматом нектара; а внизу цепко будет держаться за землю целительный чабрец, светясь синенькими звёздочками; коврами расстелется дикий клевер, раскрашенный белым и розовым цветом, и в травяное полотно вплетутся косы пунцового лугового горошка. И над всем этим благоухающим разнотравьем поднимется в царственной лиловой шапке крепкий колючий чертополох. А в небе радостно зазвенят жаворонки, будто прославляя воскресшую степь.
Рядом с бегущей машиной вился по степи Маныч голубеющей на солнце лентой, то дробясь на лиманы, запруды, мелкие речушки, то вновь собираясь в обширные водохранилища. На краю земли, где в заброшенных хуторах и кашарах почти не живут люди, дичь не пуглива и для неё здесь благодатный край. У берега топчутся чёрные кулики и важно выхаживают белые цапли. На воде деловито снуют утки и гуси, распуская пух; горделиво держатся лебеди. По разнотравью шныряют стайки серых куропаток, разгуливают парами ярко-оранжевые фазаны. Встречаются и перелётные журавли. Вольно и диким зверям: волкам, лисам, зайцам. Ночью под светом фар можно увидеть сов и прыгающих длиннохвостых тушканчиков, маленьких степных «кенгуру».
Казаки ехали молча, любуясь милой сердцу степью. На горизонте показался безымянный хуторок. А по дороге попутно шла ватага подростков. Заслышав гул машины, они обернулись и, голосуя, стали размахивать руками.
- Да, щас!.. - съязвил Кондрат, рассмотрев в них чернявых южан. Он опустил боковое стекло и выставил средний палец. - Вот вам, долгоносики. Шкандыляйте на свою точку пёхом!
Мальчишки разбежались в стороны от ревущей машины. И принялись улюлюкать, свистеть и что-то кричать на своём языке.
И опять взоры путников обратились к завораживающей природе. Впереди, на небольшой высоте, раскинув крылья, парили кругами три орла. Ещё два коричневых степняка неподвижно сидели на кочках.
- Смотри: пять красавцев, - прошептал Лёха, будто боясь вспугнуть орлов.
- Чтой-т только пять? Семь! - возразил Кондрат.
- Иде семь? Пять!
- А мы с тобой рази не орлы, а? - сияя во весь рот желтозубой улыбкой, проговорил Кондрат и толкнул в бок Лёху.
И вдруг, как сумасшедшие, они разом стали хохотать!
- Орлы! О! Орлы!
- Так сколь? Семь?
- Семь! Семь! О-о-о!
- Ой, ой, не могу!..
- Ой-ёй-ёй, и я не могу! Тормози! Припёрло! Говорил тебе: беляши с кислинкой… А ты: угощайся, разлюбезный друг… даже денег не возьму…
У цветущего рясно белой кипенью терновника автомобиль резко затормозил, будто осаженный норовистый конь, всхрапнувший и вставший на дыбки. Как ошпаренные, путники вылетели из кабины и метнулись к кустарнику. Их движения были похожи на спортивную ходьбу. Если бы кто-нибудь увидел со стороны, то подумал: спортсмены! А что делать? И быстро не побежишь, и медленно не прогуляешься!..
- Ах, как пахнет душисто терновник. И такая красота, Боже ж ты мой! Прям конфузно переться сюда со своим неотложным делом, - вибрирующим голосом пропел Лёха.
- А ты беги вон на тот курган, раз такая тонкая натура, - ввернул Кондрат, расстегивая на ходу ремень.
В терновнике пронзительно звенели пчёлы, басом гудели шмели, прожужжал сердито жук, а несносные оводы кусали за всё что не попадя.
- Ты слышишь, Кондрат, - окликнул Лёха невидимого товарища, - вроде как моя машина завелась?
Напарник молчал.
- Вроде как поехала, а, Кондрат? А можа не моя, а?
Лёха натянул штаны.
- Уффф! Како небо голубое! - воскликнул он.
… На дороге пусто. Машины как и не бывало.
- Ё!!! - исторгнул Лёха. - Профукали машину!
- Не профукать бы нам Россию! - раздражённо высказался Кондрат, выходя из цветущих зарослей терновника. - Зачем ты, тетеря, ключи оставил?
- Вот о ключах я только и думал.
- И что ж теперича-то делать? Большой Круг накрылся, что ли? - заговорил взволнованно есаул, нажимая почему-то на «о».
- Як же мини жить без «лайбочки»? Люлюкався як над малой дытынкою: гаечка к болтику, шкворень к ступице. Не доедав, не досыпав, - голосил Лёха, перейдя на малороссийский говор.
- Вот те – здрасьте! - обалдел Кондрат, - хохол в казаки пролез… Забылся? Следить за речью надо!
- А сам, а? Разокался! Какой ты казак? Ты – кацап! А ещё хужей, так наверное, киржак. Точно киржак: жаднючий, вреднючий – спасу нету. Я ж вспомнил: ты из-за Урала к нам пацаном приехал. И думал, что арбузы на деревьях растут. Гы-ы!
- Ты это – брось! Я старшей тебя по чину: какой-никакой, а есаул, ты ж – урядник.
- Унтер-офицер, - поправил Лёха.
- Ну, будя, будя… Доберёмся на попутках, тут рукой подать.
Казаки шли быстрым шагом вдоль пустынной дороги, вьющейся по безлюдной степи. Один – неохватных размеров и яркий, как фазан, другой – мелкий, в зеленом камуфляже, точно кузнечик.
Шагали бок о бок, незаметно перестроились на марш. Эх, им песню бы ещё затянуть!
Впереди над дорогой сквозь волнистое марево высветились, как миражи плавающие очертания автомобиля. Навстречу мчался чёрный «джип», тяжело приседая к асфальту. Он резко затормозил перед путниками. Приоткрылось стекло. И показалось небритое ухмыляющееся лицо водителя.
- Господа офицеры, разрешите обратиться.
- Валяй, - сосредоточился Кондрат.
- Как проехать на Москву?
- Э, ребяты, серьёзно вы заплутали.
- Да вот рыбку поудить приезжали.
- Кто ж зараз ловит? Она ж с икрой.
- Так это самый цимис!
- А до Парижу вам дорогу не указать? Вот как добраться до Камышёвки, до Курганной али до хутора Волочаевского – пожалуйста.
И вдруг Кондрата осенило!
- Зараз покажем. Значь так: разворачиваемся, доезжаем до Киевки, потом сворачиваем направо на Подгорное и прямым ходом до Ремонтненского.
- Им же вроде как не в ту сторону, - подал голос Лёха.
- Да с кем ты споришь, урядник, - осадил есаул младшего по званию, и обратился к москвичу. – И мы с вами. Далее сориентируемся на местности. А то опять не туда заедите…
В салоне «джипа» от табачного дыма было не продохнуть, устойчиво било в нос водочным перегаром и запахом сырой рыбы. Впереди сидел ещё один москвич, в плащевой куртке с прилипшей на ней крупной серебряной чешуёй и забрызганной местами серой икрою. Мелкими чешуйчатыми блёстками отсвечивали его длинные волнистые волосы и «профессорская» бородка.
- Ну что, господа, покажите нам матушку Расею?
- Покажем-покажем…
- Хорошие у вас места!
- Конешно, хорошие, это вам не Москва.
- А чем столица не угодила? - разулыбались, подмигивая друг другу, уверенные в себе москвичи.
- Москва кому мать, кому мачеха…
Километров через десять вдруг оживился Лёха:
- Всё! Тормози! Приехали!
- Что за бунт на корабле? - возмутился Кондрат. - Нам ехать и ехать.
- Вон она – наша «лайба».
В стороне от дороги, у пруда, увязшая в грязи, сиротливо стояла машина, похожая на уснувшую черепаху.
Казаки вышли из чужеродного «джипа», вдыхая чистый степной воздух.
- А куда нам теперь? - растерялись москвичи.
- Значь так, - начал Кондрат, - когда асфальт закончится, срульнёте налево в балку Терновую, потом загибнёте направо к речке Чиколде, через греблю и в балку Бирючью. Скользнёте мимо кашары. Далее выскакните к Верблюжьему кургану. Шлях пойдёт направо, но вы туда не едьте: там солончаки. Берите левее и за вторым горбом, то есть, бугром, дуйте по Сайгачему песчанику, и перед вами раскинет свои воды река Джурак-Сал. Через мосток и на асфальт. А там до Москвы рукой подать!..
Нет, это не цитата из путеводителя… Это звучала вдохновенная песнь казака Кондрата Брюха! Он с азартом, с придыхом выплёскивал дорогие ему названия. И речь его скользила легко, словно лодка по волнам Маныча. Он, будто дирижируя, взмахивал руками и показывал направления. И не поверить ему было нельзя!
Как только «джип» исчез в мареве дороги, Кондрат рубанул:
- Проклятые москали! Наяблуют нашего брата. Всю страну наяблуют. «Поудить» они приехали. «Цимис». Браконьеры! Не довезут они нашу рыбку до дому!..
- А как же это ты… откуда… отак, а? - Лёха стоял, разинув рот и выпучив глаза.
- Пока дурень киснет, а умный всё промыслит! Пойдём быстрей к твоей «лайбе». Время то уже: ого! Надо успеть в срок. Нельзя просрачивать.
Лёха Квач бросился осматривать свою технику:
- Целая. И главное, в салоне чисто и бензином пахнет… а то от этих пацанов всё можно ожидать…
Машина завелась, но, буксуя, не могла вырваться из колеи.
Спустился с обочины и Кондрат. Увидел у пруда два трафарета воткнутых в илистый берег: «Лисья балька» и «Лысянский пруд».
- Вот иде интернационалисты живут! Для толерантности кашара наипервейшее средство, - выдал Кондрат.
Наверху балки стояли две старые чабарни с загонами, огороженными штакетными щитами и тюками соломы. Барак и три сарая, сложенные из ракушечника. Косогор лога плотно укутали серой шубой рунистые овцы, замерев и покорно уткнувшись головами в траву. Иногда в стаде взбрыкивали игривые ягнята. На бугре застыл, как изваяние, пастух с герлыгою. Две огромные, лохматые, лобастые собаки, завидев незнакомых людей, сорвались с места и метнулись к пруду. Чабан горланул, и они недовольно завернули назад.
Кондрат скомандовал:
- Давай я буду газовать, а ты иди толкай.
Лёха упёрся плечиком. «Лайба» пела на все лады, а двигаться не желала.
- Дуйся-дуйся! - кричал из кабины грузный Кондрат.
Солнце наклонило набок свою рыжую голову и уныло глядело из-за туч на крайне изощряющихся казаков.
- Чижало. Давай толкать вдвоём. Выходи, - задыхаясь, выпалил Лёха. - Натяни подсос и – в раскачку!
Кондрат хлопотал с боку. Подналегли. Чудо-автомобиль цвета хаки продвигался черепашьими шажками. И вдруг рванул из колеи и махнул в степь, как вздыбившийся конь, сбросивший седока и почуявший волю. Сделал несколько виражей и... влетел в пруд! Казаки взревели!
Давно, наверное, со времён хазар не слышала степь таких виртуозных людских выражений!..
…Автомобиль с казаками мчался во весь опор к восточному горизонту по заброшенной, выщербленной дороге, заплутавшей в бескрайней степи. Оранжевое светило, провожая, махало вслед остывающими лучами.
- Должны успеть… ну, а ежели припозднимся, друзьяки, звиняйте, – к вам и чёрт на помеле не доберётся, - устало рассуждал Кондрат. - Хорошо, что "интернационалисты" подсобили: набежали, вытолкали. Им весело, а нам польза. Ох, и сколь же их набралось в наших краях!.. К нашему берегу не плывёт красно дерево – либо палка, либо чурка.
- А что ты хочешь, ежели руководители страны и те разных наций? Ленин, гутарют, будто был русский, Сталин – грузин, Хрущёв – хохол… Зато жидов у нас вроде как поубавилось.
- Они усе в Москве. В телевизире глянешь – морды у их лощёные! Хлеб не молотят, а больше нашего едят. Лёха, а ты знаешь, кто по национальности наш президент?
- Не можа быть!.. - выдохнул казак, ошарашенный предположением.
Сквозь неплотно прикрытые стёкла, по-разбойничьи свистел залихватский ветер. Казаки молчали. Лёха, крепко ухватившись за руль, глубоко вздохнул. Кондрат – сразу:
- Во! Сколь раз просил тя: о политике ни слова!..
Ревёт машина, гудит ветер. Но заглушает всё криком гнетущая тишина. Лёха вздыхает ещё тяжелее. Кондрат тут как тут:
- Ха! Он мне будет рассказывать!..