Курмыши
Курмыши
( На фото: Хлебная площадь. Саратовская. Самара)
Возможно, беды Самары начались с 1743 г., когда отсюда ушли казаки по приказу дочери Петра. Вместе с ними город покинула дисциплина, некое нравственное единство и общность истинно русских людей. Самара была маленьким островком в бескрайнем океане волжского этноса. Повсюду жили степные народы с их специфической культурой и чуждыми обычаями для русских.
В Самаре казаки были родоначальниками города. И вот они ушли... Что же осталось? Какой-то странный конгломерат русских, татар, болгар, черемисов, мордвы, вотяков, киргизов, чувашей, караимов, немцев, поляков, евреев и бог знает еще кого. Этот коктейль национальностей буквально вскружил городу голову. К тому же добавим, что Самара стала воротами России на Восток. Однако ни одна нация, ни одна традиция не оказалась ведущей. Гости сегодняшней Самары всегда удивляются: какие, мол, у вас девушки... Это не случайно. Необычная красота рождается лишь при смешении кровей, а именно это и наблюдается в нашем городе. Но смешение кровей приводит не только к красоте, но и к уродству. Об этом мы и хотим поговорить.
Помимо респектабельности европейских районов, в городе были, так называемые, «курмыши» со своими нравами и грубыми привычками. Целые кварталы утопали в запахе варящегося самогона. По ночам там раздавались дикие крики, и нередко случайный прохожий с трудам перескакивающий через выбоины, лужи, мог услышать хриплый, как из подземелья голос: «Эх, дай закурить». Обернувшись на звук, несчастный мог увидеть полуголого бородатого мужика с топором. Ярко описывал жизнь в таких местечках журналист А. М. Горький. Чего только нельзя было прочитать в разделе происшествий. Приведем только несколько вопиющих случаев: «В Струковском саду прогуливались две барышни. Они были слегка под хмельком и громко нецензурно выражались. К ним подошел полицейский и сделал замечание. Тогда одна из дамочек расстегнула кофточку и вытащила огромную, как спелая ташкентская дыня, грудь. Леди оказалась кормящей матерью и, нажав на сосок, брызнула в лицо полицейского тем, что предназначалось для ребенка». «Самарская газета» рассказывала о том, как две торговки рыбой на Троицком рынке таскали друг друга за волосы, не поделив любовника. Драку с трудом прекратили полицейские. Хорошо передает атмосферу местных питейных заведений такая история: «8 января 1913 г. в 22.00 в гостинице Ушакова один из посетителей неожиданно, схватив нож, стал бегать по столам за своим собутыльником. Догнал его и ударил в спину. Слава Богу, нож сломался и всё отделались легким испугом. Больше всех радовался приказчик, заведения: "«Хорошо, что не зарезал. А то бы полиция...» Подобные случаи можно описывать бесконечно. К. П. Головкин в своих воспоминаниях показывает, что так называемое «быдло» вообще не имело ничего святого за душой. В городе была традиция. Когда умирал богатый купец, родственники раздавали серебряные монеты всем приходившим проститься с усопшим. - Вручали обыкновенно по 20—40 копеек серебром на человека. Раздавали на девятый, 20-й, 40-Й день и в годовщину. Масса нищих, человек до тысячи собиралась с раннего утра у дома поминания на улице. Перед раздачей толпу впускали во двор. Однажды кто-то бросил петуха, и он носился по головам. Иногда начинались склоки, драки, матершина, про покойника забывали. «Самарские вести» в 1896 г. писали, что: «...На поминании купца С. И. Аржанова, в его доме на Казанской, 28—30 марта, Слава Богу, обошлись без драки». Петр Владимирович Алабин часто обращал внимание на безобразное состояние местных русских кладбищ, в частности Покровского, где бродили козы между покосившимися крестами. Повсюду валялись кости, черепа, и местная детвора надевала их на палки и как с флагом ходила по дорожкам. Бывало, черепами играли, как мечами. Самарский Епархиальный фонд государственного архива имеет не мало материалов о диком святотатстве, о бесчинствах в отношении православных святынь. Граждане плевали в иконы, глумились над Богородицей, матерились в церкви и устраивали, еще Бог знает что. Со дна поднималась мутная волна..
В Самаре гниение и распад доходили до гротеска. Святейший Синод еще в 1912 г. вынужден был обратиться к самарскому полицмейстеру с просьбой о выработке особых правил перевозки святынь православной церкви. В обращении сказано: «На пароходах реки Волги и ее притоках святые иконы стояли на палубах. Рядом гуляла публика, не снимая шапок. Иноверцы допускали поругания». Обыватели отрекались от общечеловеческой культуры. Любое новшество воспринималось «в штыки». Например, когда провели конку, то никто не хотел в ней ездить. Пришлось пойти на ухищрение. Несколько дней по рельсам возили солдат местного гарнизона. Для привлечения публики на некоторые номера билетов стали назначать призы, в 10—20 руб., нечто вроде лотереи. В 1915. г. конку заменил трамвай. Казалось бы вот она европейская цивилизация, последнее слово техники. Однако читаем фонд губернатора. Из докладных записок работников самарского трамвая ярко и беспощадно выступает уродливый лик горожан.
В рапорте в городскую управу от 25 августа 1915 г. отмечается: «Во время дежурства по V маршруту в 20.00, во время смены рабочих Трубочного завода, просил сойти с решеток. Кто-то крикнул: «Бей!» И рабочие набросились на меня, наносили удары по голове, лицу. Контролер С. Дмитриев...», «Рабочий мастерской Жуков избил Горшенину за замечания». В докладной от 5 сентября разводящих Рудалевича, Милашенко, инструктора Петровского, контролеров Дмитриева, Короленко звучал крик отчаяния: «Они с руганью и побоями обрушились на меня. Я бросил службу... Рабочие набросились на кондуктора у Артиллерийских казарм — я убежал... Толпа рабочих с Трубочного завода с криками: «Вот еще один начальник, бей его, им надо свернуть головы». Так Самара услышала голоса пробуждающегося гегемона, будущего хозяина страны «Его величества рабочего класса». Однако безобразничали и другие сословия. Так 28 сентября 1916 г. опять жалобы: «...При посадке в вагоны трамвая и при проезде в них учиняют бесчинства, оскорбления и избиения служащих трамвая, в том числе и в центре города. Публика висит на ступеньках, на предохранительных сетках, буферных фонарях... Люди падают с сеток. Ушибы головы от столбов, кто едет с левой стороны вагона, держась руками за ручки площадок.» Иногда сталкивались вагоны из-за того, что публика мешала вагоновожатому вести трамвай и своевременно его тормозить.
Может возникнуть вопрос: почему Самара славилась такими дикими нравами на всю Россию? Причину мы здесь видим в этническом составе населения. Конгломерат различных кочевых племен, всевозможных степных народов, где никто не доминировал. А русская кровь с великими гуманистическими традициями после ухода казаков, как мы уже говорили, сильно ослабла. Была проведена русификация, и большая часть населения оказалась уже не кочевниками, но еще далеко не русскими. Они забыли свой родной язык, но не восприняли глубоко русские традиции... Здесь переплелись несовместимые обычаи волжских народов. Так у черемисов мужчина в семье всегда относился к женщине с пренебрежением, но закрывал глаза на то, что она гуляет «с первым встречным», лишь бы не мельтешила. У чувашей, наоборот, жена держала мужа под каблуком, а после рождения ребенка становилась безраздельной владычицей дома. У мордвы женщина также влияла на решение любого вопроса. У татар мужчина не лез в домашние дела, а только отсчитывал целковые на ведение хозяйства. Когда все это перемешалось, то часто возникал диссонанс. Представьте себе такую ситуацию: татарин женился на черемиске? Усложним конфликт: когда они оба считают себя русскими, а родовые корни зовут к традициям. Из осколков разбитой чашки вряд ли можно напиться чая. Разрушенные традиции-прямой путь к бездуховности и безнравственности.
Этнос без внутреннего стержня неизбежно превращается в человекообразное стадо. И город наш славился не самарским землячеством, а самарским «быдлячеством». Это такое состояние человека, когда ему наплевать на себя, на своих близких, на работу, на благополучие. Такое существо просто плывет по волнам своих примитивных сиюминутных желаний, которые оно удовлетворяет часто яростно и агрессивно. Для него нет никаких авторитетов, оно презирает ум, целеустремленность. Особое удовлетворение ему доставляет унизить, ущемить другого человека. Очень приятно сделать это в отношении тех, кто выше него по интеллектуальному развитию. Однако, встретив резкий отпор, почувствовав сильную волю самарский «быдляк» сразу сам готов унизиться до уровня таракана, от чего получает также истинное удовольствие. «Быдлячеству» все возрасты покорны. По воспоминаниям печатника И. Ф. Демидова: «Когда к лету 1905 г. власть вышла на какой-то момент из-под контроля царской администрации, «быдло» начало чинить самосуд. Ловили интеллигентов с бородкой и в очках, лупили. Однажды около Троицкого рынка близ Заводской улицы разъяренная ватага избивала человека, заподозренного в связях с полицией. Вдруг из соседнего дворика выскочила старушка с кастрюлей кипящей воды. Она вылила содержимое в лицо несчастному. Когда власть вновь укрепилась, те же люди, той же толпой, побежали доносить друг на друга.»
Конечно, слой «быдла» в самарском обществе был в начале ХХ века не столь уж значителен. Но в условиях экономического кризиса, деморализации большевизм нашел в нем прочную опору. Вот почему некоторые самарцы, зараженные вирусом «быдлячества», с такой радостью разрушали здесь храмы, крушили могильные памятники, губили архитектурные шедевры в стиле модерн, вешали, душили, доносили. Не случайно НКВД создало здесь правительственную тюрьму особого назначения. Позже сами большевики нарвались на самарские нравы. Испытать их посчастливилось Н. С. Хрущеву, когда на площади В. В. Куйбышева его умыли тухлыми и зелеными помидорами. Бедолага только всхлипывал в микрофон: «Как горчишниками были, так горчишниками и остались».
За гораздо меньшие проступки в Новочеркасске людей давили танками. Самарцам же все сошло с рук. Никитушка чувствовал в них родную кровь и мудрые советники подсказали: что здесь вам не тут. «Если обидятся, то и ракетой но Москве дадут.» Сегодня, когда мы видим молодежь, крушащую телефонные автоматы, фонари, скамейки, насмерть бьющуюся между собой, то не надо во всем винить коммунистов. «Зри в корень»,— говорил Козьма Прутков.