Жили-были старик со старухой рассказ
Жили-были старик со старухой…
Они жили у моря в ветхой землянке. Которая хоть и продувалась насквозь, но стояла еще крепко. Уже лет сто, а может, и все двести стояла. И хоть в сильные ливни крыша протекала, и бабка, ворча и ругая деда, ставила повсюду тазы и ведра, но в хорошую погоду было замечательно. Во-первых, стоял такой густой запах моря, что его можно было резать ножом. Пахло еще солью, водорослями и чем-то непонятным, поднимавшимся во время штормов из самых глубин. Во-вторых, в трех шагах от землянки постоянно кипело море, и бабка так привыкла к его рокотанию, что иногда, как Гомер, разговаривала гекзаметром. Скажем, хочется ей прикрикнуть на деда, чтоб быстрее закидывал невод, а из уст срывается:»Дед, паразит несусветный, тебя презираю. Лодырь несчастный, к погибели нас приведешь ты…» И так далее. А дед, хоть и жил уже немало лет, но был крепкий , жилистый, весь прокопченный солнцем, только лицо, изрезанное морщинами , выдавало возраст. Впрочем, из этого лица голубым брызгали совершенно молодые глаза.
И живот был у деда поджарый- ни капли жира, смуглый с маленьким пупком посередине. Совсем молодой живот.
Да и сама старуха, хоть и пряла свою бесконечную пряжу, но была худа, в длинной цыганистой юбке, босиком вплоть до осенних заморозков бегала и из-под юбки нет-нет да и выглянет маленькая ступня с грубой кожей на пятке, с крохотным мизинчиком, да еще часть стройной икры иногда просматривалась. Дед, выпимши, любил хватать бабку за ноги, от чего она отчаянно лягалась и шипела как дикая кошка…
А море все кипело и кипело, и маленькие водоворотики там и сям возникали, и рассветы над землянкой какие-то обалденные вставали, и облака бежали маленькими вагончиками в одним им ведомую даль(бабка иногда, приставив руку козырьком к глазам, отчего-то вздыхала, глядя на эти вагончики), и белый-белый тончайший песок скрипел под ногами, скрипел на зубах. И время текло и текло, но ничего вокруг не менялось. И продолжалось так уже лет сто, а может, и все двести…Только вот сны изредка снились им какие-то странные…
Будто бы живут они- старик со старухой- в обычной пятиэтажке, на самой ее верхотуре, в крошечной (коридорчик , проем ведет в кухоньку и комнатку) квартирке. В комнатке стоят два диванчика, шкаф, старенький сервант и много-много фотографий на стенах. На одной дед узнавал себя и бабку. Но когда же это было? Бабка темноволосая, молодая, зубов полный рот, улыбается , и на обеих щеках ямочки. А он сам- бравый морячок, и чуб вьется. На других фотографиях- чьи-то смутные,но отчего-то родные лица. Бабка в этом месте непременно всхлипнет во сне. Потому как вспоминать начинает: вот доченька, а это внученька-красавица , и ее сынок, правнучек, значит, маленький такой темноглазенький и хорошенький как ангелочек. Ну а потом уже вроде и не сон, а вроде как по-настоящему все. Потому что дед по ночам храпит сильно и из-за этого бабка не смыкая глаз лежит до пяти утра. Очень скверно жить в такой квартирке: зимой холодно- потому что чердака нет -прямо над потолком крыша, летом , по этой же причине, жарко, как в сковородке.. У старухи- гипертония, и когда совсем нечем дышать- она ложится в коридорчике на полу, головой к входной двери и открывает ее настежь. Воров она не боится- брать здесь нечего, а так хоть сквознячок обдувает. И хотя пахнет он не морем, а всеми вонючими запахами скученного человечьего жилья, но дышать становится легче. Бабка лежит и , таращась в темноту, думает, как же трудно будет выносить гроб из этой комнатки, он, точно, застрянет в коридорчике и ни за что не пройдет в дверь. Она вспоминает все знакомые похороны, когда хоронят из этих гнусных пятиэтажек: чаще всего покойников снося на простынях и уже на улице укладывают в гроб. Правда, одну знакомую старуху вместе с гробом поворачивали и так и эдак- а чтоб не вывалилась, перевязали гроб веревками. Покойница вертелась в гробу, несчастная, и лучше б на это было не смотреть. Не похороны получились, а цирк.
Тут бабка пытается себя представить лежащей в гробу. Платье она себе уже приготовила и платочек, хоть никогда в жизни платков не носила. Она представляет лица родных, окружающих гроб. Бабке не жалко и не страшно видеть себя в гробу. Ей не страшно расставаться с жизнью- она устала от нее, как устает старенький паровоз тащить длиннющий состав с углем по безжизненной пустыне. Почти не осталось радостей в ее жизни, а одни только проблемы, упираюшиеся в горькую нужду.
Не страшит бабку смерть, одно страшит ее: где взять денег на похороны? Сегодня это стоит не меньше, чем 400 долларов. Бабка в темноте начинает считать, она шевелит губами и загибает пальцы 400 долларов- это ж больше пяти тысяч гривен. Бабка получает пенсию в полторы тысячи гривен(врач-педиатр высшей категории), дед- две тысячи. Даже если они с завтрашнего дня сядут на хлеб и воду, им за год, может, удастся скопить на одни похороны. А на вторые?
Мысль о деньгах на похороны не дает бабке жить. Она стала главной в ее существовании. У нее слишком богатое воображение и она уже раз сто пятьдесят представляла себе ситуацию смерти- и дальше что? Где дочка возьмет денег? Ку да бежать? Кого просить? От этих безрадостных мыслей ей становится так скверно, что хоть топись или вешайся. Но опять же- как топиться или вешаться, если это наоборот приближает проблему похорон?
Тут бабка начинает слышать внутри себя гневный голос дочки, которая принимается стыдить ее. Как тебе не стыдно, мама! К смерти надо готовить душу, ведь предстанешь перед Богом- с чем, что ему скажешь? Но бабка не в силах ее услышать, расстояние, отделяющее ее от черной бездны, стало уже совсем узким- дочке этого не понять. И хорошо бы, конечно, подумать о Боге, но ведь ее воспитали атеисткой и она до сих пор не знает- есть он или нет его. Иногда, правда, вглядываясь в темное, вечереющее небо, она ловит себя на том, что, обращаясь неизвестно к кому. Просит у него заступничества за своих самых любимых: за малышонка, внучечку, дочку. Не за себя, нет, за них- и на глаза у нее наворачиваются слезы.
Внезапно бабка вспомнила лицо своей мамочки: круглое, все в морщинках, с маленькими очень живыми карими глазками. Глазки эти остановились на бабке на секунду и опять отвернулись. Где она находится сейчас? В эту самую минуту? Неужели, как уверяет дочка, душа ее жива и продолжает оберегать всех нас? Это она когда-то , тайком от мужа-чекиста покрестила ее пятилетнюю дочку. Ту, которой сегодня уже под пятьдесят. Крестик долго прятали от деда, а после он и вовсе потерялся. Но дочка уверена, что бабушка защитила и продолжает защищать ее от злых сил, которых так много в этом мире.. Добро так хрупко, говорит дочка, а зло так беспощадно, его так много повсюду.
Бабка тут же представила себе эти злые силы. И прежде всего они почему-то(почему) воплотились для нее в холеных, толстомордых и ухоженных мужиках, выступающих беспрестанно по телику. В дорогих рубашках и красивых галстуках, в хорошо сшитых костюмах, даже, как уверяет дочка, с маникюром на руках. Мужики эти вели политические дебаты, сыто отвечали на вопросы журналистов, произносили в парламенте речи, смысл которых почему-то всегда ускользал от нее. Слова были округлые и гладкие, но отчего-то вызывали глухое раздражение. Мужики были разные. Лица их наплывали одно на другое, словно они стояли в очереди. За властью. Хрущев, Брежнев, Черненко, Горбачев, потом пошли украинские политики : Кравчук, Кучма, Ющенко, Янукович, Тигипко, Гриценко,- разве всех упомнишь? Теперь вот народных депутатов часто показывают. Они вскакивают на трибуну и что-то частят с нее. Иногда дерутся и таскают друг друга за чубы… Бабка с любопытством вглядывается в их лица. Они кажутся ей лукавыми. Ей по-прежнему непонятны слова, которые они произносят, но все чудится . будто говорят они одно, а думают совсем о другом. Она давно перестала читать газеты- что ей до газет, если она точно знает, что на полторы тысячи гривен человеку прожить невозможно. А они устраивают какие-то презентации, строят себе огромные особняки с мраморными лестницами, летают отдыхать за границу, научились уже есть лягушек, крабов , устриц и запивать их баснословно дорогим вином. Что бабке до них? Что им до бабки? Их жизни никогда не пересекутся. У них есть все. У бабки и тех, кто живет рядом с ней, нет денег даже на похороны.
Все чаще и чаще старухи на лавочке рассказывают ей душераздирающие истории о том, как Софья Яковлевна из 33 номера(Как , вы не знаете Софью Яковлевну- она работала учительницей в школе сорок лет), муж умер, детей не было, она осталась совсем одна. И вот позавчера утром ее нашли под домом. Она бросилась с балкона. А недавно еще одна старушка пришла в исполком, что на Свердлова. Походила, походила по кабинетам, а потом взяла и выскочила в окошко с девятого этажа. Так и рещили- она специально приходила, чтоб сигануть, потому что жила в коммуне на первом этаже…
Страшно бабке по ночам, ох, как страшно. Жизнь промчалась со скоростью курьерского поезда. И если бы кто-нибудь двадцать пять лет назад, во времена Союза, сказал ей -красивой тогда, полногрудой женщине, педиатру с огромным стажем, которая самозабвенно любила свою работу, и деток маленьких вон сколько вырастила, и весь микрорайон всегда знал, в какой квартире она живет, и приходили за помощью даже ночью, и никогда , никому не отказала. Деньги? О каких деньгах вы говорите- не то воспитание? Никогда и ни у кого ни копейки- советская врачебная школа…Так вот, если бы тогда ей сказали, что вот такие мысли будут одолевать ее по ночам через двадцать лет- она бы ни за что не поверила…
…..А тут дед заболел и совсем перестал ездить на рыбалку. Теперь сидит круглые сутки на пятом этаже , телевизор смотрит бесконечно. Или спит, укрывшись с головой. Словно отгораживается от мира. И радости у них только когда малышонок придет, всех построит, все медали вытащит, все удочки по комнате разложит и начинают они тогда с дедом играть в войну или в рыбалку. Дед послушно прячется в окопе за диваном, потом сдается малому, потом награждает его медалью. Или они садятся рядком и начинают закидывать с того же самого дивана, который не диван уже вовсе, а резиновая дедова лодка, удочки на ковер, который на время превращается в лиман.
А ночью малышок спит рядышком с бабкой, она ему спинку почесывает, и ножки, и пальчики, и когда он угомонится наконец и тихонько начнет посапывать, она лежит и думает- вот оно счастье. Ничего не надо больше, а только прижать его тепленького сонного, понюхать головку, которая почему-то пахнет душистым сеном, а он во сне пробормочет:» Бабуленька, я тебя так сильно люблю!»
-А меня,- ревниво и сонно спрашивает дед со своего дивана…
…Жара спала только к девяти вечера. В комнате все равно было душно дышать. В природе же происходило ни с чем не сравнимое таинство перехода от горячего яркого дня к черной звездастой ночи. Небо из синего стало чуть лиловым. Потом посерело. Деревья стояли притихшие под звездами. Их тоже клонило в сон.
Бабка смотрела на всю эту картину, раскинувшуюся у ее ног, и внезапно вспомнила как давным-давно, лет сорок назад, она с дедом плыла на теплоходе по Оби. Стоял такой же вечер, и небо было точь-в точь. Бабка из всех сил зажмурила глаза и увидела себя на палубе. Ей даже показалось, что дом чуть покачивается, как будто на волнах.
Потом она открыла глаза и подумала: ну хорошо, если у меня всю жизнь нету денег, чтоб путешествовать, или построить себе настоящий дом, где бы жили все родные люди(ах, какими бы радостными были вечера за большим столом!), то моей жизни, той ночи на Оби , сегодняшнего заката ,вы у меня все равно не отнимете. И можно стоять вот так на балконе и нюхать чем пахнет уходящий день: пыльной листвой, приближающимся дождем…Все равно- закат этот -мой! И листики смотрят прямо мне в лицо. И завтра будут смотреть и послезавтра…И в этом- мое богатство…
И от того, что она поняла эту великую тайну, ей вдруг стало смешно и она фыркнула в ладошку, как семнадцатилетняя девчонка.
-Не хочу бояться,- сказала она себе.- Я есть. Вокруг меня кружится мир. И деревья. И звезды, И другой такой как я больше не будет никогда. Ясно?
..А после она стояла на крыше дома, и дед стоял, и много-много других стариков и старух. Все в белом, исподнем. Но деды были при медалях.
Перед строем стариков ходил смешной и старенький генерал, маленького роста, в кальсонах. У него на груди особенно четко выделялся орден Александра Невского и три Звезды Героя. На соседних крышах происходило то же самое. В ту ночь все старики всего города вылезли на крыши.
-Готовы?- тоненько крикнул генерал.
-Так точно. Готовы,- молодцевато ответили старики. Старухи молчали.
-Жалеть после не будете?-испытующе спросил генерал.
- Об чем жалеть? Мать вашу...Об чем жалеть-то,- зароптали горячо и нестройно старики.
- Жить-то все равно не на что,- тоскливо выдохнул кто-то.
-Надоело на помойках корки собирать,- сказал лысенький дедок.
-Мы ж им не нужны вовсе.
-Деткам нужны,- прошептала старуха.
-Детки и сами мучаются. А тут мы еще у них на шее сидим,- резко сказал старый летчик.
-Парламенту мы поперек горла…У них средств нет в бюджете…
-Не хочу больше сидеть на балконе и машины считать,-призналась маленькая старушка.
-И телевизор с ихней политикой у меня во где сидит…
-Да никому мы не нужны..
-Дочка звонит раз в неделю,-еще раз вздохнула маленькая старушка.
--Ну что ж…-подытожил генерал в кальсонах.-Всем приготовиться.
У старухи что-то жалко дрогнуло в груди. Какая-то струнка. Какая-то не мысль даже, а тень мысли о том, что кто-то остается, остается, остается…
Все расставили руки по ширине плеч. Подпрыгнули. И полетели. Полетели стаи белых стариков с крыш. Все выше и выше. Ввинчиваясь в темное небо.
Дед летел рядом со своей старухой и дышал легко, как молодой.
-Видишь, и нет аритмии уже,- говорил он, заглядывая ей в лицо.- А ты все не хотела и не хотела лететь.
-И куда ж это мы?-спросила она его.
-Далеко. На берег моря, там песок белый-белый. Я буду ловить рыбу.
-А я, что буду делать я?
-Ты, как все- прясть свою пряжу и ждать меня.
И они все летели и летели. И никто уже не мог остановить их в этом полете.
Наталья Симисинова, 1999 г.