Договор рассказ
ДОГОВОР
…И вот я сижу под старой вишней. Под той самой старой «чернокоркой, из которой такое вкусное варенье почему-то получалось. Я сижу под ней за обеденным столом, покрытым изрезанной клеенкой с мелкими голубо -красными цветочками. Полдень. Ослепительный и жгучий. Июль. Середина лета. День ленив и зноен. Я сижу и пробую описать его в тетрадке. Жужжат пчелы. Гулко стукается о землю яблоко. Воздух перенасыщен запахами: мой нос ощущает, как пахнет горячая сухая земля, смешение ароматов всех цветов и трав, растущих в палисаднике, а самое главное- привкус абрикосового варенья, которое варит бабушка в летней кухне. Знаменитого абрикосового варенья с «бубочками»-зернышками, добываемыми из абрикосовых косточек. Бабушка бегает по двору босиком, у нее стройные ноги с маленькими ступнями, и сзади ее смело можно принять за молодую женщину. Я боюсь оторвать взгляд от бабушкиной фигуры, я хочу, чтобы она повернулась ко мне, и наконец-то она поворачивается и мельком взглядывает на меня. Мельком. Рассеянно. Но я успеваю увидеть ее сухонькое, очень морщинистое, любимое, почти безбровое
лицо и маленькие, чрезвычайно живые и все еще блестящие карие глазки. Которые в свое время сводили с ума немало молодых людей…
А по совершенно голубому, наивному в своей простоватой голубизне , небу, плывут круглые и пушистые облачка….
ххх
Итак, я подписала с ним договор на двадцать четыре часа. Мне тогда это время показалось невероятно огромным. Главное только –успеть вспомнить и сосредоточиться. В самую последнюю секунду он надел мне на руку какие-то удивительные часы.
ххх
…Абсолютное состояние восторга. Кажется, что стоит напрячься- и ты полетишь. Вылетишь из окна вместе с кроватью. На которую меня с каталки переложили две сестрички полчаса назад. Я одна в совершенно пустой и темной палате. В незанавешенном окне –светлая от снега ночь. Я вижу, как переливаются и дрожат в небе звезды. Два часа назад я родила дочку- Машеньку. Я навсегда запомнила чувство освобождения, когда нечто теплое и мокрое выскочило из меня. А через секунду мне ее уже показывала акушерка: голое, курносое, удивительно симпатичное существо с голубыми глазенками, хлопало мокрыми рыжими ресницами. Потом она станет взрослой барышней-красавицей и родит Ванечку. Но до этого еще целых двадцать лет. А пока я лежу и понимаю, что эта ночь лучшая в моей жизни. И мне хочется продлить ее…
ххх
Часы были золотые, очень тяжелые, на циферблате, имевшем вид звездного неба-черный, с точечками звезд( а, может, это и в самом деле был выход в космическое пространство?), было ровно двадцать четыре деления. По мере выполнения моих просьб маленькая, ослепительно-красная дуга заполняла деления. Сейчас у меня оставалось еще двадцать часов. Целых двадцать часов, в которые можно уместить все, что душе угодно. А душе моей было угодно снова окунуться в снежный сугроб высотой с двухэтажный дом. Мы прыгали в этот сугроб поочереди. Вначале надо было по деревянной лестнице, которых было множество в нашем заполярном городке, подняться наверх. А затем, подойдя к краю, а еще лучше- разбежавшись, чтобы не осталось ни секунды на раздумья, пробуждавшие трусость, спрыгнуть с уступчика. Полет продолжался от силы секунд пять. Ты успевала только проорать:»О-о-о!» или воскликнуть :»Ах!» и тут же погружалась по пояс в снег. Ощутить этот полет еще раз в жизни, повторить его, как повторяют видеофильм, перематывая кассету назад. Я все прыгала и прыгала , и стало горячо и мокро от снега, набившегося повсюду. И пора было идти домой, чтобы сушить пальто на батарее. И чтобы увидеть молодую мамочку. Я вдруг задохнулась от жаркой мысли, что сейчас вновь увижу ее. Я ведь уже забыла, какой она была тридцать лет назад. И забыла, что отвела себе только полчаса- попрыгать с сопки, я побежала по уже темной и скользкой тропинке в снегу, вдоль забора(я совсем забыла эту дорогу домой). Быстрее и быстрее, правильно , там магазинчик готовой одежды, а вот и мой двор, и подъезд, и пахнет кошками. И страшно, и темно. И как всегда кажется, что из подвала сейчас выскочит что-то огромное и темное и схватит тебя. Бегом, на второй этаж. Я уже забыла, сколько раз нам звонить.. Но вот распахивается дверь, и на пороге мамочка, в забытом мною совершенно каком-то синеньком халатике. Еще абсолютно не седая, темноволосая, сердитая:»Ну где тебя носило, ведь уже девятый час?» И я бросаюсь к ней, обнимаю самозабвенно. Бросаюсь через десятилетия, о которых она даже не догадывается, прижимаюсь и плачу у нее на груди. Я ведь еще ниже ее ростом- мне-то всего двенадцать. И мамочка ничего не понимает- откуда такой взрыв любви у ее строптивой и вредной дочки. А потом мы ужинаем и пьем с ней чай, а после она укладывает меня спать и целует на ночь. И Мурзик забирается мне под одеяло. И мне так хорошо и спокойно, что я засыпаю почти мгновенно, как засыпают только в детстве. Когда вся жизнь впереди. Засыпаю, чтобы ночью в холодном поту вскочить, все вспомнить и в ужасе посмотреть на циферблат -еще шесть(!) часов долой. И тут я начинаю жадничать. Я начинаю перебирать мгновения , и ни одно не подходит мне настолько, чтоб захотелось его пережить вновь: ни первый поцелуй, ни первая ночь с будущим мужем…Ни первая встреча с Петровичем, когда мы сидели хмельной компанией и я , в отличие от умной моей Ружи ,еще ничего не понимала. А он зашел куда-то за занавеску и сказал очень требовательно:»Наталья, иди сюда!» И я пошла. А он тихо задернул ее, отделив нас от всех, и, включая одной рукой магнитофон, другой вдруг взял меня за подбородок и, приподняв мое лицо , прикоснулся к моим губам своими. Очень нежно и властно прикоснулся. Так, что я сразу задохнулась от проснувшейся страсти и желания. И осторожно, раздвинув мои губы, вошел в мой рот. Какими горячими и плотными были эти секунды. Они стучали в моей голове, как часы. Но их уже нет, как нет и Петровича на этом белом свете. Ау, Петрович, где ты? По каким нездешним лугам ходишь и мнешь траву? И чего мне больше хочется сейчас: вновь целоваться с ним или вернуться на голубичную поляну? Где –то же осталась эта поляна, в какой-то точке Пространства и Времени. И почему она врезалась в мою память так , что я могу прямо сейчас увидеть, как раздвигая ветви рябин, мокрые от нежного дождика, мы вышли вдруг на нее. И замерли на мгновение. Увидели , как неяркое северное солнце пробивается сквозь березы и падает столбами на мокрую зелень. И в этой зелени переливаются, словно капли чернил, капельки голубики. Как много ее было! Я встала на коленки и поползла, собирая ее руками и губами. И больше всего мне хотелось упасть в эту холодную и мокрую зелень, чтоб слиться с ней навеки. Стать поляной, полной ягод и смотреть на небо…А вокруг прыгали крохотные заполярные лягушечки и смотрели на меня черными глазками…
ххх
…Когда воскликну я :»Мгновенье, прекрасно ты, продлись, постой. Тогда готовь мне цепь плененья, земля, разверзнись подо мной!»
(Гете)
ххх
Какое мгновение выбрать для последнего? И сколько их можно пережить за двадцать четыре часа? И чем наполнить их : сексом- ведь можно пережить последовательно все мои любовные истории: с поцелуями, слезами, разговорами, постелью. Пережить и вновь почувствовать всех, кого я любила в этой жизни. И не сравнивать их- они все разные и в одинаковой степени заслуживают любви,- просто еще раз -последний- насладиться их любовью и подарить им свою. Но почему в моей памяти рядом с ними такое же место занимают дни, абсолютно свободные от любовных томлений, но не менее счастливые? Вот, например, тот. Когда записывали в парке какую-то передачу. Стоял прозрачный осенний день. С солнцем, яркими листьями и голубым куполом неба. В мои функции входило тогда бросать желтые листья в черную воду пруда. Просто бросать, чтоб оператор «брал» их своей камерой. Это была прелестная работа. Я сидела, бросала листья, они на секунду замирали , а потом медленно, как каравеллы, плыли к крохотному искусственному водопаду. В черной воде неглубокого пруда отражались парк, небо, облака, телеоператор и весь день- такой неторопливый и прозрачный, что благость и умиротворение сошли на мою душу и я готова была так сидеть вечно…
Или день, когда я вдруг, глядя на свою крохотную дочку, которой тогда едва исполнилось три года и читая ей сказки Чуковского, вдруг с ужасом поняла, что все это: наше с ней чтение, танцы под магнитофон, укладывания спать, целование пальчиков на ножках и ручках- и миллион прочих милых глупостей, так остро переживаемых мною, она уже никогда не вспомнит. И все, что я делаю сейчас для нее, все уходит и уходит бесследно в безвременье. И она никогда не вспомнит именно этот день и эти мгновения из своего детства, а воспоминания будут отрывочны и беспорядочны. Впрочем, как у каждого взрослого человека. Я тогда не понимала еще, что забвение свойственно человеческой памяти. Ведь точно так же от меня будут уходить мои любимые и друзья. И я от них. И приходить новые. Возможно, в этом нет ничего страшного. И не надо никаких трагедий. Но почему так тщится остановить счастливые мгновения человеческая душа? На что надеется она? Может, на то, что если счастье будет длиться бесконечно, то никогда не наступит Смерть. И вслед за ней не придут Хаос и Отчаяние.
…Боже мой, на моем циферблате остался только один час. А мне было обещано, когда я подписывалась кровью, что если очень захочу-смогу совершить действие фантастическое, противоречащее всем законам природы. Короче, сделать такое, чего душа моя пожелает.
…А душа моя пожелала. В тот момент, когда мы сидели с ним на косогоре, над самым морем, пили красное вино и пели песни и особенно часто вот эту мою любимую Стиви Уандера :« I just call to say:» I love you!», когда до нашего с ним разрыва оставался почти год и все самое черное еще не началось(мои исступленные рыдания и мои одинокие ночи, и мольбы, обращенные непонятно к кому: чтоб вот сейчас, немедленно, мой любимый был со мной, и чтоб его голова лежала на его подушке, которую он еще не успел забрать к той женщине).
…Так вот в этот самый момент я напряглась, обхватила коленки руками, туго обхватила. Чем крепче, тем лучше. Набрала полные легкие воздуха , и, ничего не успев сказать ему и не поцеловав его на прощанье, а отчаянно закусив губу, полетела.. Вначале, не очень быстро, так, что ,думаю , он ничего не понял. А потом все быстрее , боясь, что могу упасть в любую минуту. Полетела вначале над косогором, потом над кромкой пляжа, и вот уже море подо мной( а я плавать совсем не умею!). И отчаяние, и страх, и радость в душе. А за спиной- его удивление вначале, потом ужас- ведь понял, что навсегда улетаю. Но это уже все позади. А я лечу, уже полморя пролетела, еще светло, до сумерек далеко, а впереди еще сколько лететь. Турция, потом Сирия, потом Мраморное море, потом вдоль Индийского океана, и чуть-чуть одним глазком хотя бы увидеть Индию и заглянуть в Китай, и невысоко лететь, а так, чтоб холодок от снежных шапок Гималаев почувствовать, и Шамбалу попытаться отыскать, и Великую Китайскую стену, а потом-напрямую через Тихий океан пересечь весь американский континент сверху донизу. До мыса Горн долететь и так низко над ним,, чтобы брызги и гром ревущих шестидесятых на себе ощутить. А потом через всю Атлантику, медленно, наслаждаясь полетом, долететь до берегов Британии и жадно рассмотреть встающую из туманов Европу…А после, задержавшись над Парижем и медленно облетев его , прямо от Эйфелевой башни устремиться туда, куда было указано в договоре,- поднимаясь по прямой в стратосферу и все выше, чтобы уже стало невмоготу. И за секунду до того, как разорвутся легкие, увидеть Землю, прямо под ногами- переливающуюся зеленым и голубым жемчужину в черноте космической ночи…
1996г.