Первая чужая - Жития Жоры
После развода Жора стал выпивать, но запойным не сделался. Снизошло на него философское спокойствие: всё пройдёт, и это тоже – струилась с его лица великая мысль в виде добродушной лукавой улыбки. Его можно было чаще видеть весёлым, чем грустным.
Однажды ему предложили повышение с довольно приличной прибавкой в зарплате.
Он сам весело рассказывал, как пришлось выкручиваться, чтобы не «захомутали»:
– Из столовки иду в хорошем настроении, а навстречу Анатолий Викторович шагает. И заметил, наверно, что настроение у меня радостное, и решил как-нибудь счастье моё испортить. «Жора, – говорит он мне, – я сегодня пишу приказ. Хочу тебя назначить начальником седьмого цеха. Если ты согласен, приказ выйдет сегодня». Еле я отмотался. «Нет, Анатолий Викторович, говорю, мне в цеху работать нельзя. Там повышенный шум. 80 децибел. У меня проблемы со слухом. Наверно, это наследственное. Нельзя мне». Пришлось справку доставать. Ходил в поликлинику. Придуривался, что ничего вообще не слышу, когда врач возле уха цифры нашёптывал. Медкомиссию для ГАИ как бы проходил. Написали, что ездить можно, но со специальным знаком. А у меня машины нет и не будет. Зачем она мне нужна вместе с их знаком? Анатолию Викторовичу показал справку. Там чуть ли не глухонемой – записали, но – но ездить можно. Анатолий Викторович отстал. А то – или в цех или за ворота! Оставил в конструкторах.
Ни о чём серьёзном Жора вроде бы не задумывался. В модной одежде не щеголял. С удовольствием играл в шахматы. И пил пиво. В отношениях с чужими женщинами без частных детективов его вряд ли могли бы уличить. Вряд ли они ему были интересны. Маша, сбежавшая его жена, заполнила его обиженную душу и посторонних баб в душу не допускала.
Стали посылать Жору в командировки, чтобы человек мог хоть как-то развеяться. То в Москву, а то в Питер. Как раньше он об этом мечтал! Теперь особого желания к поездкам не испытывал. Не ко времени это уже всё было.
Выпишут Жоре командировку, а он соберёт пожитки, тапки возьмёт, щётку зубную и – на поезд, как на работу. День промотается, после обеда пива попьёт. Вечером – домой. Бутылку вина возьмёт в поезд. А до женщин... До чужих женщин вроде бы охота отпала. Грезилась ему, наверно, бросившая его Маша.
Два года он так жил: то работа, а то пиво с водкой с шахматами вперемешку.
В холодный январь 91 года так же, как обычно, был он направлен в Питер – и пива попил, и бутылку портвейна на обратный путь прикупил. Взял билет в прицепной вагон до Пскова. Прицепной вагон был похуже, зато станцию свою после бутылки портвейна в нём не проспишь, в Пскове его всё равно отцепят.
И поехал. В дороге под стук колёс выпил. Потом добавить решил – в холодную погоду мало ему показалось – двинулся в вагон-ресторан.
Как в песне: «Любовь нечаянно нагрянет, когда её совсем не ждёшь» Не дойдя на обратном пути до своего вагона, «зацепился» Жора за проводницу. Слово за слово: «Вы такая красивая, как вас звать, а я Петя, из командировки в Печоры возвращаюсь», – и всю ночь в служебном купе Жора прозанимался любовью с чужой женщиной, о чём когда-то так страстно мечтал.
Проводница потом на дежурство заступила. А Жора остался у неё в купе досыпать, нисколько не опасаясь проспать свою станцию. Потому что его вагон, если что, всё равно отцепят. А совсем он забыл, что перешёл по ходу любовного дела в другой вагон, обычный, не прицепной.
– Вставай, надо готовиться к выходу, – разбудила его проводница.
– Да, пора, – сказал Жора. – А то однажды проспал, так в Пскове, когда отцепили, загнали в чёртову забегу, еле дорогу домой нашёл.
– Его уже отцепили.
– А куда ж мы в нём едем. Мне же во Псков! – сказал озабоченный Жора, в окошко выглядывая.
– Вот те на! В Печоры мы едем. Тебе ж в Печоры! Вчера сам заправлял, что в Печоры едешь. И звать, наверно, не Петя! Ну, мужики!
Все Жорины документы остались в Пскове, и деньги там же. И пальто, и шапка-ушанка. А он в одном костюмчике да с галстуком. И в тапочках! Когда на улице минус двадцать пять. Как теперь без денег добраться из Печор обратно во Псков? – проблема.
Проводница выручила, дала три рубля на автобус. Сапоги старенькие примерили – на два размера не подошли, ногу втиснуть не удалось. Куртки и шапки в хозяйстве проводников вообще не числились.
На прощание проводница его перекрестила, поцеловала в губы. Жоре это было уже не в кайф. Настроение утром по многочисленным причинам откровенно бывает не амурное. Голова после выпитой водки с вином вперемешку утром всегда тяжёлая, а после служебного купе, в котором тестостерон весь растрачен, не хочется смотреть на мир вообще и на проводницу в частности. Валя или Надя на дальнейшее его не вдохновляла, была так себе, трезвый бы – не позарился.
И никак Жора не хотел поверить, что вагон его отцепили. Больная голова плохо работала, дёргался, как сумасшедший. Несколько раз ноги в тапках сами шли в тамбур, чтобы перейти в прицепной, и всякий раз Жора обнаруживал за стеклом два рельса с убегающими вдаль шпалами, понимал обречённо, что перейти надо бы часом раньше, и что время вспять не ходит, тоже он понимал.
«Все деньги и документы, – переживал Жора, – теперь в Пскове! А я в Печоры еду! И ботинки зимние в Пскове, и щётка зубная там в портфеле. И пальто на крючке висит. А я теперь в одном пиджачке – в костюмчике! Двадцать пять градусов – мать честная!»
Сошёл Жора в Печорах. Хорошо, рядом была автостанция. Нахохлился, как воробей в стужу, и быстренько, сгорбленный буквой «г», прошаркал в домашних тапках в зал ожидания. Там народ в шубах, в зимних пальто – все кутаются. Один Жора бодро гуляет в пиджачке и в тапочках.
– Ага, – рассказывал Жора, – в одном пиджачке гу-ляю! На улице двадцать пять! В зале ожидания – минус два – жить можно. Воротник пиджака поднял, чтобы теплее было, и хожу взад-вперёд, чтобы не замёрзнуть. Люди жалостливо поглядывают. Делаю вид, что я здесь у печки истопником работаю... А проводница, Валя или Надя, как женщина в постели. Женщина настоящая! Как мы с ней! Кайф неведомый. Да, о чём это я? Ага. Если бы не печка на автовокзале, не знаю, что бы и было. Стою и делаю вид, что тут работаю. Люди, глядя на меня, в шубы кутаются. Автобус подали тёплый. Львовский... Красота! Ага. Да уж! Да и длинные ноги – не самое главное. Главное в женщине что-то другое, – с загадочной улыбкой Джоконды Жора рассказ закончил.
Тестостерон, вероятно, он опять нагулял – о первой чужой женщине в конце своего рассказа вспоминал уже с удовольствием.
После поездки из Питера до Пскова через Печоры он изменился. И галстуки модные появились, и рубашки свежие. Не прибегая к услугам частных детективов, можно было с уверенностью сказать, что Маша с длинными ногами выписалась из Жориной души, куда-то ушла навсегда и оставила за собой дверь открытой.
В середине девяностых Жора уехал в Питер. Совсем. Долго мы его здесь не видели, долго не слышали в курилке его рассказов. Ходили слухи, что он женился второй раз и, может быть, не последний.