ВЛАДИМИР РЕПИН - http://www.proza.ru/avtor/repinvn - ПЕРВОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЭТО СТРАШНОЕ СЛОВО ВОЙНА" МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
Немцы с пологого холма заприметили движение в окопах и начали для профилактики кидать мину за миной. Комсорг пробежал по траншее, приговаривая:
- Дружно, ребята! Главное - не залечь! Семён! Шестаков! Увижу, что опять в воронке отлеживаешься - сдам с потрохами, растудыть тебя всего, больше прикрывать не стану! Вон, посмотри на Тимохина - всегда впереди! Мухаммедов! Следи за своими, Усман! Следи, тебе говорят!
У Семёна нехорошо засосало под ложечкой и тут же захотелось по малой нужде. "Уж на что Тимохин смелый мужик, а и тому невесело на пулеметы в лоб! Сидит в траншее хмурной весь... Артиллерия не подошла, а на комбата, похоже, давят, плацдарм расширять требуют. А и то сказать, двести метров до берега, да отбитые с перепугу ночью немецкие окопы первой линии - какой это плацдарм! Вот и положат нас тут всех!"
- Эй, Тимохин! Степан, что же мы, так без поддержки и пойдём?
- Да, хреновато! Ладно, Сёма, прорвёмся! Не дрейфь, двум смертям не бывать! Ну, хочешь, махнёмся судьбами, не глядя?
- Махнёмся, - уныло согласился Семён, прилаживая под ремнем сапёрную лопатку, чтобы хоть как-то прикрыть живот. Насмотрелся за эти три месяца, как умирают раненые в брюхо бедолаги. Особенно в ту неделю, что в медсанбате провалялся.
- Смотри, хозяйство себе не обруби, когда падать будешь! - беззлобно усмехнулся Степан.
За спиной раздался низкий гул, перешедший в рёв, под крыльями промелькнувших над головой Илов рявкнуло, и четыре десятка огненных игл впились в холм, над которым распустились шапки разрывов, затрещали пушечные очереди. Второго захода не было.
Над окопами взлетела тройная красная, и остатки второй роты начали подниматься из траншеи. Первые метров сто прошли без ответа, но потом защелкали немецкие карабины, застучал один, потом другой MG, а главное - начали густо падать мелкие, пятидесятимиллиметровые мины.
Новобранцы-декхане заметались по полю, сбиваясь поближе друг к другу.
Потом раздался отчаянный крик, перекрывший дальнюю еще стрельбу:
- Усман эмас жонли!
Азиаты столпились около упавшего, и их тут же накрыло тремя минами.
Семён, стараясь вырваться из зоны обстрела, припустил вперёд, боковым зрением наблюдая, как за бугорком залёг, прилаживая снайперку, сержант из соседнего взвода. Немецкий MG, продолжавший молотить, поперхнулся, через несколько секунд ударил снова, но после двух коротких очередей умолк окончательно.
Семён приободрился было, потрусил быстрее, догоняя бегущего впереди солдата, поравнялся с ним. Глухо чмокнуло, ноги солдата подкосились, и он упал под сапоги Шестакова. Упал, как падает сброшенный с телеги мешок, грузно и безжизненно, лицом вперёд. "Вот она, смертушка-то, где!"
Семёну опять нестерпимо, панически захотелось по нужде. Он сунулся носом в пожухлую траву. По мятлику перед ним полз по своим делам рыжий муравей. Казалось, ничто больше не сможет заставить солдата оторваться от земли.
На левом фланге бойцы шли побойчее. Они уже блокировали дзот в верхней части холма и азартно, со злостью, забрасывали его гранатами. На правом фланге немецкая пехота еще отстреливалась, но и сержант свое дело знал: выстрелы трехлинейки стучали мерно, как на стрельбище, и почти с каждым смолкал еще один карабин.
Свист мины заставил Семёна вжать голову в плечи и зажмуриться. Удар! Семён ждал разрыва, но его не было. Он поднял глаза - в полуметре чуть косо торчал из земли хвостовик мины, и муравей по-прежнему взбирался на мятлик. Семён вскочил на ватные, не держащие ноги и кинулся вверх по пологому склону, подальше от мины - тем более, что стрельба со стороны немцев на этом участке стихла. Вытащил из подсумка "лимонку" и метрах в пятнадцати от окопов выдернул чеку. Вдруг почти перед его носом, справа, в каких-то полутора метрах, отвалилась пластина дёрна и из амбразуры высунулся ствол пулемета.
С перепуга Семён выбросил в амбразуру гранату, чтобы освободить руки и чтобы самого не побило осколками (ни о чем другом он в тот момент не думал), и схватился за свой ППШ. В дзоте тем временем звонко хлопнуло, перекошенный ствол уставился в небо. Из дзота в траншею (вот почему она обрывалась тупиком!) вышел, шатаясь, как пьяный, оглушенный немец. Семён срезал его короткой прицельной очередью в спину и соскочил в траншею. Присел, выглянул из-за поворота. Навстречу ему изрядно поредевший второй взвод гнал по извилистой траншее оставшихся немцев, над траншеей порой мелькали верхушки плоских касок.
"Так удачно всё начиналось! Да меня сейчас просто растопчут!" Семён лихорадочно рвал второй подсумок с гранатами (одну из первого, расстегнутого, он где-то потерял). Первую "лимонку" он просто выкатил под ноги бежавшим. Обрадовался, что всё получилось, как надо, и вторую уже верхом перебросил на бруствер дальней части траншеи, чтобы скатилась под ноги немцам. Приготовил автомат, но тут после пары автоматных очередей с матюгами из-за поворота вывалились свои бойцы. Подтянулся и сержант-снайпер, растирая плечо.
"Человек десять всего! Как же мы высоту удержим?" Сержант уже командовал, бойцы пошли по траншее, собирая оружие и патроны. Нашли даже легкий миномет, казавшийся почти игрушечным, с остатком мин.
Немцы издали, тяжелыми, на меньше 105 мм, снарядами, начали пристреливаться по холму. Разрывы ложились всё плотнее и ближе, народ потянулся в дзот. На Семёна от невозможности хоть как-нибудь повлиять на это летящее невесть откуда безобразие опять накатила хорошо знакомая тяжелая, смертная тоска, подступавшая вовсе не к сердцу. Не в силах больше держаться, он заскочил за поворот траншеи, начал лихорадочно расстегивать пуговицы... Не успел он еще облегченно вздохнуть, как за спиной грохнуло, в стороны полетели обломки бревен, щепки... Семён метнулся к тому, что секунды назад было дзотом. Только дым и обломки - ни крика, ни стона.
А немцы продолжали методично молотить по высоте, не давая подойти нашим - даже если бы отцы-командиры могли кого-то сюда послать, оголив свою траншею. Семён в унынии забился во второй, "свой" дзот, вздрагивая от близких разрывов. Чтобы не завыть от безысходности, начал разбираться в устройстве немецкого пулемета. Машинка оказалась простой и удобной, патроны были в изобилии, хотя пара коробок была покорежена осколками "лимонки". Семен осмотрелся. Амбразуры выходили на три стороны от входа из траншеи - даже в тыл.
"Ну и сколько я тут смогу сидеть? Не убьют сейчас, сразу - не дай бог попасть в плен!" Семён вспомнил трупы наших пленных, найденных на освобожденном хуторе. Он помнил только крупные кривые звёзды, вырезанные на их лбах, с сорванной до запёкшегося мяса кожей. И жужжание мух над трупами. Дальше он не смотрел - стошнило. Не дай Бог! Только бы сразу...
Семён подтащил ящик с немецкими гранатами, снял с убитых бойцов несколько привычных "лимонок" - и даже успокоился. "Теперь живым не возьмут! Не убьют сами - подорвусь! Дёрнуло меня с Тимохиным судьбой меняться! Так, глядишь, зацепило бы где в начале атаки - и уполз бы в медсанбат, как в прошлый раз".
Обстрел прекратился. Семён выглянул в амбразуру. По лугу шли немецкие пехотинцы. Много, человек сорок. Шестаков выставил в амбразуру пулемет, ударил по дальнему флангу, где шеренга казалась плотнее. Немцы побежали к холму, но поредевший фланг залёг. Семён бил по ближним короткими очередями - в конкретную цель, пока пехотинец не падал. Помогло, но частично: немцы залегли, и пулеметчики начали поливать амбразуру. Пока один пережидал, чтобы после очереди остыл ствол, очередь подхватывал второй.
Шестаков метнулся в траншею, где был приготовлен второй MG, и тут ему под ноги попался "игрушечный" миномёт. "По крайней мере, высовываться под пули не надо!" - подумал Семён. Открыл ящик с минами - 10 штук. Он помнил, что последние мины во время атаки ложились метрах в ста от траншеи. Прицел, наверное, не меняли. Семён взялся за переносную ручку, повернул миномет в сторону немцев, сунул мину в ствол. Ничего! Он похолодел - счёт шел на секунды, к пулемёту он уже не успевал. Увидел что-то, похожее то ли на курок, то ли на рычаг, дёрнул. Ударило по ушам, жарко дохнуло под каску. Через пару секунд рискнул поднять голову над кромкой траншеи. Увидел, что разрыв хлопнул перед бегущими к нему немцами. Не думая, пальнул еще пару раз, но теперь пригибаясь ниже ствола, снова высунулся. Немцы залегли прочно. Уже осмысленно он довернул миномёт на пулеметный расчет, чуть опустил ствол, поставив на "200". "Да не сложнее, чем с сенокосилкой! Может, в миномётчики податься?" Стрельнул, довернул еще по фронту, стрельнул. Выглянул: пулемётчики лежали, не шевелясь. Пехота начала отползать. У второго пулемёта кончилась лента. Шестаков перебрался в дзот, и, пока пехота не побежала, успел положить ещё троих, не в меру шустрых. Кажется, его геройская смерть на время отменялась.
По холму опять замолотила артиллерия, и снова полез в душу липкий страх. На этот раз целили в уцелевший дзот, хотя порой перекидывали снаряды за холм, отсекая возможность подхода нашей пехоты. "И не уйдёшь, посечёт по дороге!" - с тоской прикинул Шестаков - опять же, приказа на отход не было, а 227-й никто не отменял. Вернешься - и прямиком в штрафроту... Нет, конец мне пришёл, по всему видать! было бы время - хоть письмо мамане написать, да где уж тут!"
Вечерело. Немцы вели вялый отсечный огонь. Семён вытащил из блиндажа ящик с гранатами-"толкушками" и катушку связного кабеля. Приладился в "лисьей норе" и начал крест-накрест связывать по две гранаты, приговаривая: "Врёшь, не возьмёшь!" Спать хотелось всё сильнее, почти невыносимо, но Шестаков понимал, что ночью немцы полезут непременно. Как только стемнело, выполз на западный скат. Втыкал пару "толкушек" деревянной ручкой в землю, а у второй рукоятки вытяжной шнурок чиркана связывал отрезком кабеля с другим, таким же, на другой паре гранат. Поставил полдюжины таких двойных растяжек на склоне - больше невмоготу, да и гранат оставалось мало. Поставил рядом пулемёт, приготовил "лимонку" для себя, родного, забился в "лисью нору" и закрыл глаза. Сил больше не было.
Ему казалось, что он забылся совсем ненадолго, но тут внизу на склоне рвануло, потом вдруг раздались хлопки ракетниц и... дружный треск ППШ. Ничего еще не соображая, Семён выбросил MG на бруствер и дал длинную очередь по мелькавшим на склоне фигурам, ориентируясь больше на их растущие, раскачивающиеся в свете падающих ракет черные тени.
По траншее кто-то бежал в его сторону, выкрикивая на ходу:
- Дорога, дорога!!!
До чего же хорошо звучит слово!
- Дорога! - облегченно выдохнул Семён.
Немцы даже русский мат могли выучить, а на "тароке" прокалывались.
- Ребята, вы откуда?
- Только что ввалились в траншею. Переправились - и сразу сюда. Там уже понтоны с танками пошли - корректировать-то немцам неоткуда! Молодцы, что удержались! Ваш майор приказал всем, кто жив остался, вернуться в батальон. Говорит - герои, всех к орденам! А где остальные?
- Один я тут остался, почитай, с самого начала... - вздохнул Семён, - да только кто поверит? Комсорг опять подумает, что в блиндаже прятался... Ладно, пошёл я, пока немец опять долбить не начал.
Шестаков шагал вниз по склону, навстречу урчанию танковых моторов в молоке приречного тумана. Взошла толстая жёлтая луна, косо осветившая проплешины в траве от минометных разрывов, труп солдата, упавшего под ноги Семёна, казалось, целую жизнь назад, бугорок с тускло блестевшими гильзами, с которого сержант гасил немецкие пулемёты, спасая его...
А вот еще один, уже не так далеко до наших окопов; лежит на спине, лицом к звёздам. Шестаков подошёл ближе. Луна осветила лицо Тимохина. Семён опустился на колени, закрыл его остекленевшие глаза, приметив два пулевых на гимнастёрке.
- Спасибо тебе, Степан. Прости...